Быстролап из Фаунтауна

Никогда не опаздывайте на работу. Один единственный случай полностью перевернул мою жизнь. История началась с того, что я в очередной раз проспала. Ничего не знаю. Мой будильник сломался, но это полбеды. Хуже, что моя кофеварка тоже сломалась, ну и я вслед за ней. Не могу проснуться, не приняв кофе. Пребывая из-за этого в расстроенных чувствах, на лестнице в подземку из-за спешки я чуть не сбила с ног невысокую кошку — та аж сумку уронила, да и моя сумочка тоже слетела с плеча. В последний момент я подхватила женщину, чтобы та не грохнулась. Помогла поднять сумки — ее и свою. И лишь после этого мне удалось наконец рассмотреть невольную жертву. Я поежилась. Не люблю цыган. Эта хоть и одета приличнее большинства из них, но все-таки из этих. Я могла поставить на это свою недельную зарплату. Длинный, до пят, синий балахон изукрашен золотыми кольцами. На руках массивные браслеты, в ушах — столь же большие серьги-колечки. Все это выдавало в кошке цыганку даже нагляднее, чем эта ее чалма на голове. Или чадра? — Ой, простите, — произнесла я, подавая цыганке ее сумку. — Я такая рассеянная, когда тороплюсь… — Ничего-ничего, — ответила кошка. В общем-то, на людях их следует называть фе́лис, так надо именовать малых кошек Фаунтауна. Но я с Востока, а там все проще: кошка и есть кошка. Как я, например, лиса, а наши соседи — пожилая пара бобров. Но восточные провинции это одно, а столица — другое. Тут все политкорректно и видотерпимо. — Я нормально, — сказала кошка. В ее голосе слышался неместный акцент. Но откуда она родом — сказать было трудно. Судя по внешности, или с Востока, или с Юга. Темно-палевый окрас шерсти и характерные полоски на бровях выдавали ее происхождение от старших кошачьих родов: фелина или даже фелида. Но по телосложению — обычная городская кошка, которых по двенадцать на дюжину. — Ничего страшного, — сказала цыганка. — Я сама виновата. — Тогда прекрасно, — ответила я и навострила ноги к поезду. Но уйти не смогла, цыганка продолжала держать меня за руку. Вдруг фелис как будто потяжелела, и на меня перекинулась часть ее веса. Я попыталась освободиться, но кошка не отпускала. — Простите? — я в нетерпении подергала рукой. — Считай уже простила, милая, — ответила цыганка и сузила свои огромные желто-зеленые глаза. Мне от этого взгляда стало немного не по себе. Так мы простояли секунд десять. Все это время — я слышала — прибывший на станцию поезд насыщал брюхо пассажирами. А меня в их числе до сих пор не было! — Освободите руку! — Ах, да, конечно! Кошка встряхнулась, словно сбрасывая наваждение. Глаза ее преобразились. Вернулись в обычное состояние: огромные, глубокие — можно утонуть — с большими, почти круглыми зрачками. Тяжесть с руки исчезла. — Иди, милая, иди, — произнесла женщина. — И помни, чистая рыжина хуже грязной. Худые намерения чисты, но порочны. Я удивилась, но переспрашивать не стала. Поезд ждать не будет. Поправила на плече сумочку и бросилась к составу. К счастью, в большие вагоны залезали сразу два бегемота. У меня на родине их именуют по-староимперски, но на древнем языке это означает «чудовище», поэтому в столице это имя под запретом. Здесь их зовут гиппопотамами или, коротко, ги́ппо. Но как их не называть, размеров это не уменьшает. Служащие метрополитена не любят пассажиров первого класса. Затолкнуть бегемота в вагон — та еще задача, но это сыграло мне на руку, я успела в поезд. Как и большинство жителей города, я каталась вторым классом. Тут обычно куда теснее, но и вагонов для нас выделяют больше. Наконец, вагон первого класса закрыл двери, и машинист подал сигнал к отправлению. Состав тронулся. Мне улыбнулась удача в виде свободного места, и я с удовольствием присела. Что-то дернуло записать сегодняшний случай с кошкой-цыганкой. Люблю интересные житейские сюжеты, из них получаются хорошие сценки перед объективами телекамер. Я вынула из сумочки ежедневник и ручку. Открыла блокнот на новой странице и принялась по памяти выводить те нелепые фразы, что сорвались с губ чудаковатой цыганки. Уже дошла до «порочных намерений», как вдруг осенило. Порочные намерения! Цыгане ведь умельцы обчищать карманы. А телесный контакт (например, взять за руку) — лучший способ отвлечь жертву. Говорят, это своего рода магия. Передается от матери к дочери. Я снова залезла в сумочку и пошарила в поисках кошелька. Пусто. Ладно, деньги. Там меньше сотни, не считая мелочи. Хуже другое — в кошельке лежал чек на предъявителя. Премия за квартал! Воистину, хочешь неприятностей к вечеру — поговори с бродягой утром! Но я все делаю быстрее. В моем случае от разговора с кошкой до неприятности прошло не больше минуты. Вопреки моим ожиданиям на конечной станции метро не было полицейского поста. Лишь один дежурный сержант, который отправил меня в местное отделение. Оно же — повезло! — оказалось и центральным в Фаунтауне. Не просто центральным, а целым Городским полицейским управлением. В душе затлела надежда, что уж здесь-то мне точно помогут. Я спешила как могла, но прибыла лишь к началу одиннадцатого. С момента встречи с цыганкой прошел час. Шансов вернуть пропажу оставалось все меньше и меньше. Да, уголовное дело все равно откроют. Но меня больше занимало другое. Когда его закроют и вернут мне похищенное? Как только я заполнила все бумажки на первом этаже, меня направили к дежурному дознавателю. Ждала его минут десять, но вместо инспектора ко мне подошел секретарь и обрадовал: оказывается, дознаватель уже закончил работу и собирается в законный отпуск. Еще десять минут ушли на то, чтобы мое обращение попало на стол к другому сотруднику. А затем я полчаса в нетерпении томилась у входа в отдел дознаний. Как мне намекнул секретарь, здесь обычно не работают с обращениями граждан, а расследуют серьезные дела. На что я ответила, мол, простите, но кража кошелька с чеком на десять тысяч — довольно серьезно. Секретарь улыбнулся и ушел, оставив меня на попечение дежурного офицера. Грузный и скучающий медведь следил, чтобы я не совалась раньше времени. А оно уходило. Я и так потратила почти двадцать минут на заполнение всех необходимых бумажек, а потом еще эта канитель со сменой дознавателя! Хорошо еще, мое заявление в полицию пустили без очереди. А то бы простояла еще час на первом этаже. — Идите сюда, ву́льпес! — раздалось из-за двери. Вульпес — это ко мне. Официально я кани́да/ву́льпес. Не люблю это обращение, у нас на родине так не говорят. В политкорректном же Фаунтауне приходится использовать только его. Толстяк-дежурный приглашающе посмотрел на меня. Я метнулась к вожделенной двери. Рывком открыла массивную створку, зашла внутрь и огляделась. Книги и кино нагло врут про крутых дознавателей, которые расследуют серьезные дела. Во всяком случае по части атрибутики на их рабочих местах. Удивительно, но было тихо. Я отчетливо слышала кривые, неуверенные щелчки пишущей машинки — детектив за одним из столов стучал на ней так, как будто познакомился с этим процессом час назад. Еще двое полицейских в форменной одежде что-то обсуждали, перебирая документы под желтым светом настольной лампы. Рядом расположились: дознаватель (этот в гражданском костюме) и какой-то здоровый свин-самокатчик. Полицейский задавал вопросы, свин что-то там бурчал под запись. Странным образом все сотрудники были волками. Ну хорошо, официально кани́да/ка́нис. То есть из Рода песьих, то есть кани́да (как я), семьи ка́нис (родственная моей, но все-таки другая). Волком оказался и назначенный мне офицер. Попробую описать его внешность максимально подробно. Мохнатый свитер в сине-салатовую полоску, такая же мохнатая синяя спортивная шапка с разрывами для ушей. На мой взгляд, излишне теплая для сентября месяца. Не знаю почему, но шапку полицейский решил не снимать даже в помещении. Густая шевелюра дознавателя кучерявилась и в полнейшем беспорядке обильно вылезала из-под головного убора, пробиваясь и через неровные, измочаленные из-за частой стирки отверстия для ушей. А в довершение всего на вешалке рядом с рабочим столом висела старая спортивная куртка. Судя по фасону и затасканности купленная миллион лет назад где-то на региональной распродаже. Наверное, это какой-то спецагент по работе с цыганами. Чтобы как можно меньше от них отличаться. Сначала я просто сидела рядом и ждала, когда инспектор заговорит. Но он так же молча читал заявление. Причем делал это настолько тщательно, что мог бы изучить всю историю моей жизни, задумай я изложить ее на бумаге. Звали его Ульфсон. Точнее, Н. Ульфсон, если верить именной табличке на рабочем столе. Наконец он оторвался от чтения, поднял на меня свой тяжелый и внимательный взгляд. Мне даже показалось, что под всклокоченной шевелюрой промелькнуло что-то сродни сочувствию. Пожалуй, показалось. — Подождите минутку, — произнес он все тем же скучающим голосом, каким подозвал меня к своему рабочему месту, — нужно сделать пару звонков. Я от такой наглости онемела и захлопала ресницами. Инспектор встал из-за стола и, не говоря ни слова, вышел за дверь. Я дернулась было следом, но у выхода застыл дюжий инспектор-медведь. Здоровяк покачал головой в отрицательном жесте. Я все поняла и снова уселась. От нечего делать начала считать папки на столе. Когда они кончились (я остановилась на сорок второй), стала пересчитывать папки на столах других инспекторов. Этим можно было заниматься до конца света. Минут через десять Н. Ульфсон вернулся. Неспешным шагом прошел к своему месту, уселся на скрипнувший стул (все-таки мужчина был не самого субтильного телосложения) и бросил мне через стол несколько бумажек. — Заполняйте, — коротко произнес детектив. — Это что? Это зачем? — Это анкета потерпевшего. Заполняйте. Я возмутилась: — Я уже писала заявление! В то время, как мой банковский чек все дальше от меня удаляется, этот болван занимает меня бумагомаранием, подумала я. Ульфсон как-то печально вздохнул, словно признавая неизбежность скучного, противного, надоевшего, но необходимого действия. И начал объяснение монотонным, чуть ли не нараспев, голосом: — То было заявление. Его заполняли в дежурной части. Заявление — основание для начала опроса. На основании результатов опроса делается вывод о начале расследования или отклонении оного. Но для начала опроса необходимо заполнить несколько документов. Первый — анкета заявителя. Второй — опросный лист, где вы без подробностей описываете произошедшее и отвечаете на типовые вопросы касательно места, времени и обстоятельств произошедшего. Наконец на страницах с третьей по шестую вы отмечаете необходимые пункты сопроводительной документации а именно: извещение об ответственности за заведомо ложное обращение, расписка о понимании рисков нераскрытия или отказа в возбуждении расследования, опись потерянных или похищенных материальных ценностей (если имели место), опись телесных повреждений (если имели место) и в заключение личное обращение к комиссару полиции, если у вас возникли вопросы по процедуре дознания, проводимого сотрудником отдела. Все ясно? Мне все было ясно. Ясно, почему во время ежегодных обращений к гражданам наш любимый мэр упорно обходит тему раскрываемости мелких бытовых преступлений. Однако скучающий взгляд Н. Ульфсона никаким образом не подразумевал, что детектив двинется в расследовании хоть на полшага, пока не получит от меня требуемое. Я вытащила ручку из держателя и начала изводить бумагу. К счастью, у нас на работе тоже хватает бюрократии, поэтому с первым листом я справилась всего за две минуты. Начала второй, когда Н. Ульфсон подхватил исписанный с двух сторон документ и погрузился в чтение. Спустя несколько секунд инспектор породил непонятный булькающий звук. Я подняла взгляд и встретилась глазами с детективом. На секунду мне даже показалось, что он хочет сказать что-то действительно важное. Но вместо этого Н. Ульфсон лишь потряс листочком передо мной и спросил: — Вас на телевидении не учат политкорректности? — В смысле? — не поняла я. — В том смысле, что в официальных документах недопустимо использование обиходных выражений. Тем более, способных стать поводом для иска по неуважению. Я полностью потеряла нить разговора. — Какое еще неуважение? — спросила я. Детектив вздохнул. — В графе «происхождение/род» вы называете себя лисой. Если этот документ зарегистрируют, меня обвинят в неуважении ваших гражданских прав, это вам ясно? — Нет, — я честно ничего не понимала, поэтому отрицательно покрутила головой. — Смотрите вот здесь. Видите? — Н. Ульфсон повернул лист ко мне и показал пальцем на место где-то внизу документа. — Здесь я буду ставить свое имя, должность, личный номер и согласие со сказанным выше. Если подпишу, формально я назову вас лисой, это понятно? — Ну да, — кивнула я. — А что в этом не так? — Да все не так! — впервые поднял голос детектив. — С таким же успехом могу официально обозвать вас курятницей, остромордом или, простите, рыжей метелкой. Перепишите. Не успела я взорваться праведным гневом, как детектив поспешно добавил: — Можете зачеркнуть и исправить. Здесь это можно. Но на листах с четвертого по шестой не советую — канцелярия может не принять. Я с осоловевшим видом исправила совершенно нормальное «лиса» на бесчеловечное «Кан/В». Ульфсон тем временем подсунул следующий лист. Я принялась заполнять. Отчетливо при этом понимая, что банковский чек потерян навсегда. Через пятнадцать минут я закончила с бюрократией. Не обошлось без помарки на проклятом четвертом листе, но повезло — я ошиблась в самом начале документа. Инспектор услужливо передал мне свежий бланк, и я переписала. — Хорошо, — произнес мужчина, заканчивая проверку. — Вы свободны. На первый этаж вас проводит дежурный. — То есть? — вскипела я. — Заставить меня заполнить бумажки и обвинить в неполиткорректности — это все, что вы для меня сделаете? — Госпожа Быстролап, — своим усталым взглядом мужчина буквально пришпилил меня к стулу. — Я уже сделал больше, чем требовалось по долгу службы. За вами зайдет дежурный. Это все. Детектив встал, забрал мою писанину и вышел, предварительно перекинувшись короткой фразой с дежурным толстяком. Тот кивнул дознавателю, пропустил его в коридор и косолапой, присущей медведям походкой направился ко мне. — Пойдемте, сударыня, — неожиданно галантно обратился он ко мне. В сопровождении дежурного я прошла на выход. Но он повел меня почему-то не к лестнице на первый этаж, а направо — внутрь участка. Мы миновали два поперечных коридора, после чего медведь остановился, открыл незаметную на фоне стены дверь и мягко подтолкнул меня своей лапищей в спину. — Проходите, сударыня, нам сюда. Я напряглась. Во-первых, не люблю, когда меня трогают без спроса. А во-вторых, все это пахло какой-то неприятностью. Я подчинилась (а вы бы не подчинились огромному полицейскому?) и мы вдвоем спустились по маленькой лестнице на первый этаж. Потом еще на один. И еще на один. На третьем подземном уровне лестница наконец закончилась, и мы продолжили шествие по коридору. На этот раз короткое, до первого поворота. В маленьком тупичке нас ожидало окно, прикрытое массивной стальной решеткой. С той стороны меня лицезрел грузный носорог. Большой, как и все они. Даже дежурный на его фоне казался задохликом. В окне помещался только массивный носище и глаза по обе стороны рога. Собственно, он и дал носорогам такое прозвание, но не вздумайте сказануть такое на людях! Рино терпеливые и медлительные, но лишь до тех пор, пока не рассердились. Поэтому, если здоровье дорого, зовите их политкорректно — ри́но и никак иначе. — Два-двенадцать, найдёнка из подземки, — произнес мой провожатый. — Сегодня? — пробасил гигант. — Да, только что, — ответил урсус. — Сейчас посмотрю, — ответили с той стороны окна, и тут же дверца за решеткой с грохотом закрылась. Я от неожиданности отпрянула. — Стив не любит, когда на него смотрят с кормы, — под массивными усами моего провожатого мелькнула усмешка. — Он давно тут работает. На моей памяти лет сорок. Немного подрастерял форму. Сорок лет! Боже ты мой! Кем же нужно быть, чтобы целых сорок лет жизни уделить полиции? Медведь тем временем уточнил: — Сорок лет это после выхода на пенсию. До этого шестьдесят пять протрубил в спецотряде. Двенадцать спецопераций по задержанию особо опасных. Дважды кавалер Ордена мужества. Мы все тут уважаем Стива. Последнюю фразу дежурный произнес под скрип поднимаемой дверцы. А спустя секунду я выпученными глазами смотрела на свой кошелек. Носорог выложил его передо мной на стойку у окошка. — Под опись. Подпишите здесь и забирайте. Носорог протянул мне авторучку, держа ее меж двух огромных пальцев-колбасок. — И скажите спасибо той особе, что нашла ваш кошелек и передала на склад забытых вещей. Мне было уже все равно, я была готова сказать спасибо кому угодно. И особе, и особам, и особо — зануде на втором этаже. Лишь оставалось тайной, зачем я заполняла миллион миллиардов бумажек, если все это время кошелек ждал меня в Бюро находок. Когда мы поднимались по лестнице, я поинтересовалась об этом у дежурного. — Таковы правила, сударыня, — улыбнулся медведь. — Не должно быть обращений граждан, не оформленных как следует. — Получается, инспектор Ульфсон заставил меня заполнять бумажки только потому, что нужно их заполнить? Он знал о кошельке на складе? Дежурный покачал головой. — Нет, конечно же. Но Николас опытный дознаватель и хорошо читает людей. Едва взглянув на вас, он понял, что кошелек вы потеряли. Нет никакой кражи. Ну а потом все просто: звонок в метрополитен, и через десять минут кошелек прилетел к нам пневмопочтой. Она специально для таких случаев и проложена. Не будь у меня в руках сумочки, я бы поаплодировала Ульфсону за его догадливость и… как там: «умение читать людей». Но в других обстоятельствах и при другом ко мне отношении со стороны полицейского. Поэтому я воздержалась от оваций и покинула заведение со стойким желанием больше никогда не иметь дел с полицией. Тогда я еще не знала, насколько сильно реальность разойдется с моими хотелками.