Княжич

      Темно было той ночью. И стоял холод такой лютый, что, говорили, будто реки тогда промерзли до самого дна, а птицы, оледенев, срывались с небес и падали на землю. Говорили, что тогда пировали слуги Мораны-смерти: буйные ветра да студеные метели. Летали они по лесам, полям и деревням да выли наперебой с голодными волками.       То была лютая зима. Забрала тогда Морана много добрых людей в свое царство… Но та ночь еще страшнее. Казалось, будто сама смерть глядела своими ледяными глазами в окошки резных изб.       Не знал славный князь Огнезвезд, чем прогневал богов. Не ведал, от чего Морана-смерть с ветрами колдует да холода насылает.       Поговаривают, что в такие ночи рождаются дети с особой судьбой, волей богов меченые. Одного не ведал княже — к добру то, али к худу.       Этой ночью должна была разродиться старшая княжеская дочь — Белка. То было не первое ее дитя, но на душе старого воина было тревожно. Как было ему думами не изводиться, коли не знал он, кто возжелал особой судьбы его внуку. А ветра шептали, что то была сама Морана-Смерть. Как бы не утащила злодейка дитя в свое царство темное…       Вскоре смолкли крики роженницы, но детского плача за ними отчего-то не последовало. Не спокойно было на сердце у князя. Огнезвезд выскочил из избы прямо в студеный мороз. Снег гулко скрипел под его сапогами и словно бы скулил раненым зверем, пока он шел до женского терема.       На крыльце, спрятав лицо в могучие ладони, сидел Ежевика — муж княжеской дочери. То был славный воин, не в пример отцу его Звездоцапу. Ежевика был высок ростом и широк в плечах. Про таких еще говорят «не про всякую дверь». Лицо у него было грубое, выдубленное морозным ветром. Сейчас на нем словно застыла холодная печаль. — Как она? — тихо спросил Огнезвезд, дивясь тому, как голос его походил на скрип сухого полена. Боярин поднял будто бы осоловевшие глаза: — Княже? Она… Листвичка говорит, как бы выжила, — низкий глас воина звучал глухо, — она тяжело носила — зима голодная… — Ребёнок? — Не ведаю, Огнезвезд. Может мертв уже, коль не кричит. Я не сведущь в делах этих… — И то верно, Ежевика. Бабье это дело, не наше, — выдохнул рыжеволосый, садясь на крыльцо подле своего воина, — Знаешь, ты мне что сын родной. Твой сын, Львиносвет, если переживёт эту зиму, будет новым князем, — Огнезвезд глянул на Ежевику через левое плечо. Тот сидел, что неживой.       Князь тяжко вздохнул.       Тут на крылцо опустилась птичка. Пичужка проскакала на тонких лапках по серебристому насту, уткнулась несколько раз клювом в снег, точно в зерно, и задорно чирикнула. — Надо же! Все вымерзли в округе, а этот хоть бы что! Вот жеж стойкая птица! — воскликнул Огнезвезд. — Да… — хрипло отозвался воин, — коль сын выживет, так и назову его — Воробьем, — добавил Ежевика и замолк, глядя на темнеющий за околицей лес. — Быть посему, — произнес князь.

Только сие было сказано, как в тереме заскрипели половицы, отворилась дверь, и из избы, тяжело шаркая ногами, вышла Кисточка. Из века в век повелось, что старухи помогали при родах, дабы дитя пред богами представить, да и подсказать чего. — Сына родила Белка, сына, — проскрипела старуха. — Счастье то! — воскликнул Огнезвезд. — Обожди, княже! Иш ты, резвый! Болезный он только. Жизнь его в руках Лады. Молите ее, авось выстоит. — А Белка? — надрывно спросил боярин. — Жива жена твоя! Сильная она баба! — сухо улыбнулась старуха, — Только молока у нее нет. Но то не беда, Ромашка согласилась выкормить. — Надо бы поблагодарить ее, — проговорил князь, почесав рыжую бороду, прорежженную тонкими нитями седины. — Надо — надо! Входите уже в терем! Да помалкивайте — Морану не гневите, дабы княжича к себе не забрала! — проворчала Кисточка, отворяя тяжелую деревянную дверь перед мужчинами.       В избе было жарко, пахло дровами да травами. Но еще учуял князь некий запах, да такой, что с юных лет каждому воину знаком. Так пахла свежая руда*.       Те прошли за ней в небольшую горницу. На палатьях покоилась разродившаяся. Лицо Белки было бледно, и она словно бы только оправилась от тяжкой болезни. Глаза ее были смежены от усталости, а грудь едва заметно вздымалась.       Ежевика опустился на колени пред любимой женой и провел загрубевшей от меча рукой по ее исхудавшему лицу. Ресницы ее  затрепетали, словно стрекозьи крылья, и слеза скатилась по ее щеке. Воин прильнул губами к ее устам. Женщина тихо всхлипнула и дернулась всем телом. — Где мальчик? — спросил тем временем князь. — Тут он, княже, — ответила старуха, — у Листвички.       Заслышав свое имя, юная лекарка встала с лавки и вышла из тени комнаты поближе к лучине. В руках у нее был запеленанный младенец. Младшая княжна протянула отцу новроржденного, и едва Огнезвезд взлянул на внука, как сердце его сжалось. Мальчик, казалось, был легче лебединого пера да еще и страшно мал. Огнезвезд хорошо помнил крепкого розовощекого Львиносвета, родившегося во вторую седмицу лета. Братья разнились меж собой сильнее чем день и ночь. — Не кручинься, Огнезвезд, — проскрипела старуха, — и не таких выхаживали. Есль отступят морозы, то будет еще пуще брата переполох наводить.       Слова мудрой Кисточки едва ль успокоили князя.       Огнезвезд вновь взглянул на внука, но вскоре в ужасе отпрянул. Руки его задрожали. Глаза у мальчика были ледяные, как у самой Мораны-смерти.