Княжич

      На следующий день после той ночи отступили холода. То добрый был знак. Жизнь в Ладоге заладилась.       Только вот в княжеском тереме горе поселилось крепко, вцепилось в тесаные половицы, да забилось под пол вместе с черной злой. Накрепко вцепилась Морана-смерть в княжича своими когтями ястребиным да стала испытывать младенца болезнями, в царство свое тёмное заманить.       Младенец, по воле отца его нареченный Воробьем, день ото дня был совсем плох. Только отступал недуг, и матушка выносила княжича за порог, поближе к солнцу красному, на этим же днем Морана-злодейка сызнова бралась за свое.       Старшая княжна долго изводила себя горем, много слез пролила над колыбелью хворого сына. Все бы была рада отдать Белка, лишь бы сын её младший рос таким же крепким и сильным, как ее старшие дети. Днями и ночами молила рыжеволосая княжна добрую Ладу да Мудрую Макошь, дабы отпугнули те злую свою прасестрицу.       Вскоре узнали княжевы родичи, что ледяные глаза Воробьишки едва ль могли свет от тьмы отличить. А вскоре и вовсе ослепли.       Случилось то на шестую зиму, чрез седмицу после Корочуна. Тяжкий недуг свалил тогда княжича.       Поздним вечером лежал он, прикован к постели, да слушал как матушка рассказывает ему о делах, что сто лет назат творилось, еще до того, как тьма на тридцать три года землю заполнила.       Слушал Воробей речи материнские, и чуял, будто бы кто-то стоит в изголовье колыбели, дышит в лицо ему студеным ветром и тянет к нему руки когтистые. Лишь на миг зажмурил княжич… Распахнул глаза, и застрашился: — Матушка, кто-то огонь в печи погасил… — прошептал он голосом ослабевшим, — посмотри… — Что же ты говоришь такое, Воробьишка, — перепуганная Белка склонилась над постелью сына, — очаг горит, как и прежде, — женщина приложила руку с вою к его лбу. — Как же это… — тихо произнес мальчик, и по щекам его побежали слезы. Юный княжич провалился в тяжкое забытье. Лишь шаг один остался меж ним и Морановым царством. ***       Все от мала до велика вдали, что коль возжелал кто из богов человека в свое царство умыкнуть, то лишь единым путем такого человека упасти от участи можно — вместо него пойти. Знала про то и Белка Огнезвездовна.       Той же ночью, ни слова никому не обмолвив, вышла молодая княжна за порог, один полушубок соболинный поверх рубахи женской набросив. И побежала она к лесу тёмному, будто заговоренная.       Неслась она сквозь густые чащи, назад не оглядываясь да перешепот птиц ночных не слушая. Все боялась не поспеть на пир русалочий.       Нечисть водная зимами пировала под ледяной крышей, люд честной не трогала. Но ныне-то зима была тёплая, а этой ночью еще и ветер бушевал. Значило то одно: сегодня водяные с водяницами из вод подымутся, да будут к себе людей завлекать прохожих. Видать, совсем оголодали от рыбы костлявой — человечинки захотелось.       Остановилась княжна у черных вод бушующих, тяжело задышала. Покуда неслась она через чащу лесную, расплели ей вьюги косу, словно подруженьки невесте перед свадьбой. Скинула она с плеч полушобок соболиный, развязала поневу тканую, разула ноги белые. Ступила она на лед жгучий босыми ногами, простоволосая в одной льняной рубахе к Моране-смерти на заклание, старику водяному — на пир невесткой.       Трещал лед под тонкими ступнями — то щелкали зубами голодные озерные водяницы, красоте княжеской позавидовавши. Плыла дочь Огнезвездова по озеру, точно лебедушка, под луною полной… Да тут подул ветер — треснул лед под босыми ступнями.       Схватили княжну молодую за ноги босые водяные с водяницами, да и уволокли на дно. Лишь успела воскликнуть она: — Забирай меня, Мара-смерть! Да сына моего младшего не трожь! — как сомкнулись холодные волны над ее головой. ***       На утро больной княжич оправился, встал на некрепкие ноги да сам вышел из избы. Хотел было посмотреть на солнце, да тьма вокруг была непросветная. ***       Тем вечером Крутобок, побратим князя Огнезвезда, возвращался с посольством от Датчан с миром, с щедрыми дарами,  освобожденными из плена дружинниками да новой рабыней из кельтского племени.       Сошел он с корабля своего на озере, шагнул на берег родной и видит: лежит одежда женская: понева тканая, сапоги кожаные да полушубок соболиный. Да такие, что в пору лишь княжеской дочери носить.       Неспокойно стало на сердце у боярина. Собрал он вещи, да вместе с дружинниками двинулся в Ладогу, неся дары датские.       Едва ль ступил Крутобок за ворота, как понял — дело не ладно. Сразу двинулся он в княжеский терем — Огнезвезду обо всем доложить, дары датские передать, да распросить, что с дочерью княжеской приключилось.       В тереме сидел князь во главе стола, вокруг него бояре да гридни. Все темнее тучи. — Здравствуй, княже. Что стряслося в Ладоге? От чего не пируют твои витязи? От чего не встречают послов с дарами датскими? — вопрошал побратим. — Не до даров мне, брат мой названный, не до пиров с друзьями, — молвил князь, кладя руки на поседевшую голову, — Белка, дочерь моя стпршая, ушла в царство Мораны-смерти, вместо сына, внука моего Воробьишки. — Крепко любила своих детей дочь твоя, — произнес боярин, — понимаю я твое горе, кнчзь — сам жену и дочь похоронил. Ведаю лишь, что заберет Лада у Моры проклятой дочь твою! Не место ей среди холопьев Морановых! Не место! — Спасибо, побратим мой, — отвечал Огнезвезд, — то жертва достойная самой Лады-матери. — Послушай, княже. Когда я на берег сходил, нашел там одежды женские. Должно быть, дочь твоя перед смерью оставила. Сохрани их, княже, да отдай Остролисточке. Пусть носит, как мужней женой станет — матушку свою вспоминает.