antiviral

Вы когда-нибудь думали, каково это, когда лицо с плаката, которое привычно улыбается в объектив, всем и никому одновременно, вдруг поворачивается и заговаривает с тобой? Конкретно с тобой, ожидая от тебя реакции? *** — Она просто идеальна, да? — провожу руками по губам. Это всего лишь заученный текст, но у меня мурашки бегут снова, несколько самых удачных кадров, проецируемых на белую стену кабинета. Красная помада не на всех выглядит так невинно. Вырез чуть глубже, чтобы оголить манящую складку на груди. И вот она, кульминация представления — уникальное предложение, вариант не для любого, интимная связь со своим кумиром. Росчерк ручки, и можно доставать ампулу. Герпес любимого персонажа? Интимные болезни, подцепленные на модном курорте? ОРВИ, которым любимый герой переболел на съемках очередного сомнительного шедевра? Сгодится все. Больше нет ничего личного, если твое лицо блистает на таблоидах, твои гениталии — как предмет споров менеджеров, продавцов... консьержек. Твое клонированное мясо на прилавке - такое далекое от экранного идеала, просто обескровленный кусок синтетической ткани, выращенной в инкубаторе. Почему это все же не считается каннибализмом? «Гайст пропала, ты поставил мне несвежую Гайст! Они думают что едят Гайст, я подсунул им Стэнтона, это серьезное заведение, Арвид, ко мне больше никто не придет, если об этом узнают!» Ресторатор кричит, будто бы... это, и впрямь, так серьезно. Ничто из этих серых кусков стейков, пожираемых этими голодными толпами, не имеет к их кумирам никакого отношения. Они не хранят даже их запах. Это просто безликие куски плоти. Но спрос есть спрос, и новый вирус из клиники Дориана течет по моим венам, чтобы я, переболев, пропустив через себя, отправил его, как и прочие, на черный рынок, максимально обезличенное дерьмо. Мир ломается, когда старик мне в очередной раз рассказывает, что вирус - это то, что придает человеку уникальность, делает его отличным от прочих. Вирус, а не все то, что вы могли бы себе подумать. А после - направляет на изъятие образца нового вируса Ханны Гайст. Не то, чтобы я не изымал вирусы ранее, но отчего то пальцы холодны и дергает мелкой дрожью. Неважно, в перчатках это не будет видно. Палата заставлена цветами - душный сладковатый запах гниения. Некоторые из цветов скукожены, и мне хочется коснуться руками, осыпать полумертвые лепестки на ковролин фешенебельной клиники. Безликой и неуютной, если забыть про эти гниющие цветы. Все согласно установленному порядку, я присаживаюсь на край постели, и на минуту меня накрывает острым осознанием. Ханна - ведь вот она!.. Не те серые стейки, которые я могу позволить себе по выходным, а мерно вздымающаяся, совсем девичья еще грудь под светлым халатом, золотистые пряди, небрежно раскинутые на подушке. И губы. Такие же ярко алые, как на рекламных плакатах в клинике Дориана. Вздрагиваю, отчего-то все происходит безумно медленно, я радуюсь тому, что ее глаза прикрыты повязкой. Наложить жгут, осуществить забор крови, приклеить пластырь, все точно так же, как было бы, если это делал Дерек, или не Дерек, а кто-либо еще. В какой-то момент мне кажется, что ее губы вздрагивают в желании что-то сказать мне, и от мысли, что мне придется ей что-то отвечать жгуты в груди становятся болезненно тугими, но слова не звучат. Я ощущаю необъяснимое облегчение, снимая перчатки. *** — Это ты? Я сделала все, что ты просил. Пожалуйста, скажи что нибудь! — в голосе слышится паника, за красным бархатом скрыт бокс, а там она. — Ханна... — она поднимает на меня уязвимый взгляд, обнаженная, запертая в этом месте. — Слава богу, ты здесь! — взгляд светлеет, так смотрят на своего спасителя, на кого-то очень близкого. — Я сделаю все что угодно... Хочешь, чтобы я себя изуродовала? — вопрос сбивает с толку, я судорожно ощупываю бокс, в поисках чего-нибудь, как ее отсюда выпустить, черт подери... — Я не смогу тебе отказать. — Послушай... — я не нахожу слов, которые могли бы успокоить ее. — Скажи, что ты хочешь, чтобы я подчинилась тебе... — нереальность происходящего обжигает яростью, меня обдает волной ледяного осознания... Это банальный мастурбатор. Лицо бьется на пиксели, а послушная программа выдает то, что хотел бы услышать собеседник. Дешевая уловка, и это отчего-то очень злит, ее голос все еще умоляет: — Я больше так не могу... Скажи, что мне сделать?.. Не знаю, что страшнее, - то, что это оказалась не она, или если бы это была она. Я наваливаюсь сильнее на трость. *** — Кто вы? — тяну с ответом, ожидая что она прибавит что-то вроде «скажи, что мне для тебя сделать?», смаргиваю глупое наваждение. Она смотрит на меня, не мигая. Она ждет от меня ответа, заговорившая икона. Ну же, это простой вопрос, ответь же, твою мать! — Сид Марч, мы виделись в клинике. — У вас уже начались кровотечения? — Она жалуется на то, что кровь скапливается и душит ее по ночам, я не нахожу слов, чтобы ей ответить, просто смотрю, осознавая, что это неправильно. Что кровь, мазнувшая с платка по ее щеке не должна быть такой красивой. Что это слишком больно, когда ее взгляд не направлен в объектив, а на тебя. Что она говорит, а ты слишком занят тем, чтобы не позволить своим внутренним жерновам перетереть твои ребра. Слишком занят отслеживанием слезы, которая скатилась по ее щеке. Синдром наблюдателя, не иначе. Все эти люди, забывшие о своей жизни, слишком заняты отслеживанием чужой: они знают каждый ее жест, каждую мелочь из ее биографии. Они вшивают себе фрагменты ее кожи, но стоит только соприкоснуться с живым человеком, становится страшно и не комфортно. Кумиры должны оставаться кумирами? — Если подумать, это ужасно, — выдыхает она. *** Когда я захожу в ее спальню, она спит. Мне комфортнее рядом с ней, когда она спит и не видит меня, эта односторонняя связь... Я хочу смотреть на нее, но мне больно от ее взгляда. Я хочу слушать ее, но мне невыносимо ей отвечать. Мне хочется трогать ее, но от мысли о ее прикосновении, мне становится... Слишком. Подушка возле ее щеки вымазана кровью. Я протягиваю руку, пробуя пятно крови пальцами, подношу к губам. Принюхиваюсь, растираю меж указательным и большим. Страшная мысль пронзает сознание, и я осторожно, словно к дикому зверю в клетку, тяну ладонь к ее губам, чтобы проверить дыхание. Пальцы подрагивают, жилка неровно бьется под ее кожей и в следующее мгновение она обхватывает мою руку своей, отчаянно, как утопающий. Ее начинает рвать кровью. А я не могу ни отнять руку, ни прижаться. Почему это так страшно? Почему это так восхитительно - и так до дрожи, до мушек под веками страшно!.. *** Ее лицо на стенах. Так странно — теперь, когда я видел ее так близко, когда чувствовал ее дыхание на кончиках пальцев, ее лицо статично смотрящее на меня со всех стен, не кажется таким прекрасным. Мне хочется посмеяться над ним, мне хочется пошутить с ним, раз с ней не могу. Я дорисовываю ее лицу кровавые усы. И я смеюсь. Она, должно быть, смеялась бы тоже. *** — ...мои специалисты утверждают, что ее уже не спасти. Тогда она будет спасать меня. Разум болезненно цепляется за любую возможность, инкубаторы по выращиванию стейков из кумиров, бокс-мастурбатор. Технологии уже существуют, я знаю где их найти. И ей не надо будет больше на меня смотреть, заставляя ощущать чувство своей невыносимой ничтожности. Мне не надо будет с ужасом замирать за мгновение до того, как коснуться ее кожи, боясь ее реакции. Она. Не жалкое цифровое ее изображение, а она. Теперь она будет принадлежать только мне. «Зато теперь у вас много общего. Вы связаны одной смертью», — сказали мне однажды. Теперь мы связаны куда больше...