Хороший день, или тетушка для Питера Паркера

Просыпаюсь все в той же в палате. В окно светит солнце, но шторы не пропускают свет. Питера в кресле нет. Наверное, вернулся в свое отделение. Где-то здесь должна быть кнопка вызова медсестры. Ага, вроде она. Проходит совсем немного времени, и в палату заходит милая улыбчивая женщина. С кровати мне не разглядеть надпись на бейдже, но похоже, что это и есть вызванная медсестра. Она желает доброго утра, рассказывает, что мой ребенок находится в детской комнате, сейчас по расписанию они должны завтракать, и уточняет, не хочу ли я тоже поесть. При словах о еде в животе голодно сжимается, и, конечно, я соглашаюсь. И вот тут происходит то, что заставляет меня запаниковать: женщина дает мне меню и предлагает выбрать, утверждая, что у поваров сегодня получились необыкновенно вкусные панкейки с джемом и свежими ягодами. Машинально кивая, я рассматриваю меню, которое распечатано на обычном листе. Вверху указана сегодняшняя дата. Они перестраивают и печатают меню каждый день? И цена нигде не указана. Из предложенного выбираю что попроще: чай и овсяную кашу с сухофруктами. У меня уточняют, как должна быть приготовлена каша: на воде или молоке. Улыбаясь, женщина сообщает, что через час придет мой лечащий врач, а моего ребенка она приведет сразу после завтрака. Но все это я почти не слышу. В голове панически бьется мысль о том, что я ближайшие лет пять или больше буду работать, только чтобы оплатить счет за услуги больницы. Сомневаюсь, что в обычных больницах уделяют такое внимание и готовят что-то подобное. Через пятнадцать минут мне приносят завтрак. Я, уже смирившись с кредитной кабалой, но питая надежды оспорить эти траты, принимаюсь за кашу. Одна ложка, и все мысли о суде и криках, что я не просила меня сюда вести, вылетают из головы. Это восхитительно. Никогда не любила эту размазню, но то, что у меня в тарелке – верх кулинарного гения. Каша съедается слишком быстро. Едва я успела допить чай, как в палату опять заходит медсестра, но уже в сопровождении Питера. Поднос с пустой посудой уносят и напоминают о скором приходе врача. Питер слишком тих. Немного смещаюсь на кровати и зову его к себе. Малыш резво забирается и обнимает меня. Он не плачет, но так и веет тоской. – Ты вчера рано уснула. – не обвинение, просто констатация факта. – Про Бена также ничего не известно. Наверное. Пока ты спала, заходил врач. Он точно хотел что-то сказать, но решил не будить тебя. Мэй, – он с надеждой смотрит на меня. – может он хотел рассказать про Бена? Что его нашли? Я прерывисто вздыхаю. Может и хотел. Но сомневаюсь, что это так. Иначе меня разбудили бы. Если мужчину нашли живым. А вот если мертвым… Не знаю. И что мне сказать ему? Но Питеру не требуются слова. – Я же не глупый. Я помню, что там было. – он утыкается в мое плечо, но все также не плачет. Похоже у малыша уже не осталось на это сил. Я ощущаю себя предательницей, ребенок так страдает, а я испытываю лишь некоторое сожаление о чужой смерти. – Знаю, что шансы малы. Почти никаких. Я помню расстановку павильонов, и как мы пробирались по нему. Вы смотрели вперёд, а я успел разглядеть, что почти все ответвления были завалены. Не было другого пути. Но Мэй, - он вжимается в меня крепче. – можно я буду верить, что вот сейчас он войдет сюда? Обнимет нас и скажет, что не стоит беспокоиться. Еще немного. – Мне нечего на это сказать, остается только поглаживать его по худой спине, и держать за маленькую ладошку. В палату входит врач, уже не такой улыбчивый как вчера. Спрашивает про самочувствие, делает записи, кивает на мои ответы. Обсуждает замечательную погоду за окном, уточняет, понравился ли нам завтрак. Задает несколько вопросов о моем месте жительстве, работе и учебе. Мне удается ответить достаточно расплывчато, но с несколькими подробностями, рассказанными вчера Питером. Все то же кивание. Но вот его лицо несколько омрачается, взгляд становится более тяжелым. – Миссис Паркер, думаю мы можем вас уже выписать, нет необходимости оставаться в больнице. Но вам обязательно нужно отдохнуть еще несколько дней и ни в коем случае не выходить на практику. Это может отрицательно сказаться на вашем самочувствии. И конечно, через две недели потребуется пройти осмотр, чтобы быть уверенным, что никаких последствий не будет. – он смотрит на Питера, легко улыбается. – Питер, думаю тебе стоит сходить с медсестрой в детское отделение и собрать вещи. – малыш на это кивает и уходит. Врач, проводив его взглядом, опять поворачивается ко мне. – Миссис Паркер, сожалею, но высока вероятность, что тело вашего мужа было обнаружено вчера. – Тело? То есть он… – Бенджамин Паркер, вероятнее всего, мертв. Вчера нашли тело с его документами. Внешность соответствует фотографии. Процедура опознания обязательна, но нет практически никаких сомнений, что это ваш муж. – после этих слов я оцепенела. Это не было шоком или поражением от горя, просто… безразличие. И в то же время напряжение внутри меня нарастало. Опознание. Но как же Питер? *** Опознание было ужасным. Мне пришлось идти туда с Питером. Я сомневалась, что смогу сама узнать Бена, а малыш настаивал на посещении морга. В ультимативной форме, вынудив взять его с собой. Нам показали только лицо. О нем уже явно позаботились: из повреждений было только небольшое рассечение на щеке. Но, отведя меня в сторону, патологоанатом рассказал о смерти мужчины. Когда здание просело, его ударило по голове, из-за чего он потерял сознание, упавшая часть конструкции повредила шейные позвонки, парализовав его, и только после этого два куска арматуры прошили его легкое и печень. Шансов выжить тогда у него не было. Он был под завалами, а требовалась немедленная помощь. Безумие… Одно утешение, Бен Паркер умер без боли и с уверенностью, что спас своих жену и ребенка. Питер плакал, а меня будто парализовало. Все что я могла, это как можно крепче прижимать ребенка к себе. Как и всегда в таких ситуациях, я не знала, что сказать. Все слова казались мне незначительными, не передающими все мое сочувствие и желание утешить. Поэтому мы стояли в крепких объятьях в двух шагах от тела Бена. Мне было за это стыдно, но на мгновение, я испытала облегчение: мне не придется мириться с чужим мужчиной в моей жизни. Эта мысль промелькнула и ушла, остались лишь сожаления о смерти такого молодого и хорошего человека. Некоторое время спустя нас попросили удалиться обратно в приемную. Выдали несколько бланков для заполнения, а через полчаса и свидетельство о смерти. Что ж Бенджамин Паркер, я позабочусь о твоей семье и твоем посмертии. Надеюсь, у тебя осталось завещание. Хотя какое завещание в двадцать семь лет? Как будто у меня оно было. Мы покинули морг, и я уже подписывала документы на стойке администрации больницы о выписке, посматривая на выставленный счет, когда ко мне подошла женщина в брючном костюме. Она представилась работником страховой компании «VIC». Я напряглась, не ожидая ничего хорошего, но ошиблась. Мне выдали визитку и сообщили, что мне необходимо обратиться для получения компенсаций, как пострадавшей стороне. Отдельно было сказано и о медицинской страховке. Уже выданный мне счет за медицинские услуги оплатят в ближайшие дни, и также обеспечат меня и моего ребенка страховкой на ближайшие два года. Для подробного разбора ситуации и определения суммы выплат необходимо обратиться в их офис, адрес которого указан на визитке. Это было… необычно. Из объяснений я поняла, что выплачивать все будет организация, владелец которой вроде как был причастен к беспорядкам. Удивительно. При этом его не обвиняли, а все было определено как террористический акт. Но все же компания взяла на себя эти заботы. Мы уже собирались уходить, когда одна из медсестер вручила несколько брошюр групп психологической помощи. Что ж, лишним не будет. *** Такси поймать удалось не сразу. Да и сомневалась я, могу ли себе это позволить. Может я живу совсем недалеко, а потрачу последние деньги на ненужную роскошь. Но Питер не смог определить, в какой части Нью-Йорка мы находимся, и как добраться домой. Обратиться к навигатору возможности тоже не было: телефон не реагировал ни на какие манипуляции. В машине, когда спросили адрес, я растерялась. Но Питер четко произнес пересечение улиц и номер дома, так что мне оставалось только подтвердить. Дорога заняла у нас почти сорок минут, и стоила сорок баксов. Грабеж! Мы жили в многоквартирном доме. Пять этажей, по несколько квартир на этаже. Застройка района отличалась от привычной мне: высота домов не превышала пяти-семи этажей. Дома выглядели схоже, как и бывает в спальных районах. Питер, ведя меня к подъезду, а потом – квартире, крепко держал мою руку и рассказывал, что если пройти пару кварталов, то будет школа, а еще дальше парк, в другой же стороне находится стадион, а «вон то невысокое здание» что-то типа местного ЖКХ. Наша квартирка была небольшой, но весьма комфортной. И да, все же больше той, что осталась в моей прошлой жизни: две отдельные комнаты, одна большая общая, совмещающая в себе гостиную и кухню, маленькая кладовая. Комната Питера была стандартной для ребенка десяти лет: небольшой беспорядок, комиксы, плакаты, Лего, вырезки из журналов. Единственной что не вписывалось в обстановку – отдельный стол с разными платами, железками и рабочими инструментами. И учебники, которые явно подходили скорее выпускнику, нежели ученику средней школы. Думаю, об этом мы поговорим позже. Спальня Бена и Мэй ничем не выделялась, если бы не оставленные вещи. Вот большая кружка на прикроватной тумбе, а рядом книга с закладкой. На комоде оставлен ежедневник. Календарь на стене пестрит отметками и записями. Медицинская форма на дверке крошечной гардеробной. Они собирались сюда вернуться и жить дальше. Дочитать книгу, вернуть кружку на кухню, отправиться на работу. Не сложилось. Не вернулись. Не сложилось. В глазах стояли слезы, и захотелось забиться под одеяло, обняв подушку. Смотреть в стену и верить, что ничего не изменилось. Я дома. Беременна. Счастлива. Теперь уже нет. Обессилено опустилась на кровать и действительно легла на боку в обнимку с подушкой. Только вот все не то. Даже пахнет все не так. Хотелось дать волю тоске. Нареветься* вдоволь, жалеть себя. Но со стороны двери послышался шорох, а за ним тяжелый вздох. Питер стоял в дверном проеме и тоскливо-понимающе смотрел на меня. Я развела руки, предлагая ему свои объятья, которые были так нужны. Ему? Мне? Обняв его, перебирала волосы малыша, чувствуя, как на футболке расползается мокрое пятно. Эти объятья давали спокойствие, надежду. Вспомнилось, как я когда-то также обнимала брата, а после и сестру, все кошмары казались незначительными, все пройдет. Это потом они выросли, и моя забота им уже была не нужна. Но поддержка – всегда. Все пройдет. И это тело, столь чужое пока, станет родным. Мне есть о ком заботиться, о ком думать. А потом и жить научусь: по-другому, в чужом теле, чужой стране, с чужим именем. Не впервой подниматься и учиться жить.