War is over

      Паганель протянул пузырек с крупными, как морская соль, кристаллами и стакан содовой.       — И сразу запивайте, — проинструктировал он и показал пример.       Кристаллы оказались ужасно горькими, похожими на парацетамол. Мак-Наббс и Паганель обсуждали кино и спорили, что хуже: «Космическая одиссея» или «Планета обезьян», когда Паганель вспомнил:       — Завтра обещали показать «Немного жизни, немного любви»!       — О, нет,— скривился майор, справляясь с афишей в круизной газете. — Смотреть на любовные похождения Элвиса в жанре мюзикла я не готов, увольте.       — Да вы нонконформист, майор Мак-Наббс! Все-то вам не нравится, — рассмеялся Паганель. — И нечего так насмешливо фыркать. Как вы себя чувствуете?       — Жарко, — сказал майор и налил себе еще воды. — И болтливость напала.       Паганель встал с диванчика и распахнул балконную дверь. Он снял брюки и обувь и улегся обратно, забросив ноги на колени Мак-Наббсу.       — Я бы на твоем месте тоже раздевался. Будет еще жарче. Что ты делаешь?       — Глажу твою ногу, — невозмутимо ответил Мак-Наббс.       — И как?       — Отличная нога. Приятная на ощупь. Рельефная, длинная и волосатая.       Пальцами и ладонями он не останавливаясь изучал ноги Паганеля от горячих сферических пяток до бедер.       — Это так и должно действовать? — спросил он. — Я сейчас буду тебя лапать. Везде. Можно?       — Угу, нужно, — кивнул Паганель и отложил подальше очки. — Как ты себя чувствуешь?       — Очень хорошо, — отозвался Мак-Наббс, выбрался из-под бесконечных ног Паганеля и стал раздеваться.       — Все люди как люди, и только ты в своих очках и этом свитере с горлом просто ходячий секс, — сообщил Паганель. — Что? Извини, тебе раньше этого не говорили?       — Кто бы мне мог такое сказать, — проворчал Мак-Наббс. — Последний раз, когда на меня смотрели так плотоядно... Короче, это было совсем не так и на самом деле плотоядно.       Свежий ночной ветер так касался кожи, что уместно было вспоминать уроки литературы в колледже и классические метафоры про поцелуи Зефира. Мак-Наббс с удовлетворением отметил про себя, что не чувствует ни тени нервозности, напротив, доверие и чувство близости к Паганелю росли с каждой минутой. Желание трогать его руками, гладить, осязать — стало окончательно неконтролируемым.       — Пойдем, — позвал Паганель. — Нам нужна кровать.       Прохладные простыни были восхитительными. Мак-Наббс, должно быть, раз десять провел ладонями по бокам Паганеля от бедер до подмышек. Под кончиками пальцев чувствовались неровные линии большой змеящейся татуировки. Он положил ладони на грудь и понял, что с десятью пальцами и двумя сосками застрял здесь надолго, если не навсегда. Это было замечательно: подушечки пальцев чувствовали не так, как боковые стороны, а от прикосновений ногтей Паганель закатывал глаза и начинал шептать что-то бессвязное.       Они сплелись тесно, жарко и бестолково. Если бы можно было раскатать свою кожу в простыню и обмотаться вокруг Паганеля, чувствуя его всем собой, Мак-Наббс сделал бы это без колебаний.       — Мне нравятся звуки, которые ты издаешь, — шепнул Паганель, и Мак-Наббс вздохнул от прикосновений его губ к уху.       — Я издаю какие-то звуки? — удивился он и немного смутился, поняв, что не прекращал стонать, рычать и даже бормотать что-то восторженное и воодушевляющее.       — Я хочу кончить, — пожаловался майор. — Пожалуйста! А потом продолжим.       — Тогда дай мне приласкать тебя! — заявил Паганель, и Мак-Наббс позволил уложить себя в довольно открытую позу.       — О-о-о-о, почему мы не делали этого раньше? Нет, не отвечай, не говори с набитым ртом.       Впервые он не чувствовал стеснения от таких «стыдных» ласк. И впервые ему действительно понравилось. Когда Мак-Наббс, будучи явно не в себе, озвучил эту мысль Паганелю, тот хмыкнул, крепко схватил майора за щиколотку и обхватил тёплым бархатным ртом палец на ноге. Мак-Наббс понял, что ещё мгновение — и он растечется по простыням сверхчувствительной лужицей, даже не от наслаждения, а от восторга. А когда Мак-Наббс попытался отдышаться, Паганель провел языком между пальцами. Это было уж слишком.       — Ты обещал мне другое, — напомнил он, и они поменяли позицию.       Он бы волновался о грубости своих движений, если бы Паганель сам не притягивал его к себе, цепко впиваясь в ягодицы. И этот жест почему-то приводил Мак-Наббса в неистовство. Он видел, как расширяется горло Паганеля, когда входил в него. Он положил ладонь и почувствовал под ней дрожание адамова яблока, пульс и собственные движения. Это было невероятно.       Мак-Наббс переводил дыхание, пока Паганель сплевывал в салфетку и полоскал рот, — а потом набросился на него с поцелуями. Лицо Паганеля было мокрым от непроизвольных слез, а губы — горячими, они уже шелушились от слишком близкого знакомства с растительностью Мак-Наббса, и майор старался быть как можно более нежным и невесомым. Он запустил руки в волосы Паганеля и ласково перебирал их, готовый поклясться, что ни у кого на свете нет волос более мягких.       — Обожаю тебя, — признался он. — Как ты это делаешь?       — Что именно? — голос Паганеля был хриплым, и от этого сладко тянуло в животе.       — Ну... — Мак-Наббс неопределенно помахал рукой и потянулся за водой. — Так глубоко. Это один из эффектов?       — Все расслабляется, — кивнул Паганель. — Кстати, трава тоже отлично заходит.       — Ну давай попробуем, — согласился Мак-Наббс, — только на меня обычно не действует. И мне ужасно жарко и хочется пить.       — Есть ещё идея! — блеснул глазами Паганель и снял трубку телефона. Через десять минут в дверь каюты постучал стюард и оставил на пороге шампанское в ведерке со льдом.       — В ванную!       Ванна приятно холодила бёдра и ягодицы. Паганель растапливал кусочки льда о губы майора, а потом целовал, пока они снова не теплели, и Мак-Наббс запечатлел в памяти каждую трещинку на его губах, и казалось, время должно было перестать существовать. На теле лёд таял моментально, оставляя длинные прохладные следы, которые ощущались как поцелуи. Мак-Наббс не сразу понял, что один из орнаментов, который Паганель с такой нежностью выводит на его теле, — это линии его шрамов. За тайфуном ощущений он уже не отличал прикосновение губ от прикосновения льда и талой воды. И когда ледяной кубик, или палец, или язык — прикоснулся к его промежности, он мог только жалобно скулить бессвязные ругательства.       — Я хочу протолкнуть лёд внутрь тебя. Можно? — шепнул Паганель, и Мак-Наббс понял, что если он сойдёт от этого с ума или умрет прямо сейчас, то ни о чем не будет жалеть.       — Прежде, чем ты ускользнёшь в бессознательность, я бы хотел получить ещё один поцелуй. Один мимолетный поцелуй[1], — ласково ворковал Паганель, целуя и делясь сигаретой. — Все в порядке?       — Да, — расслабленно улыбнулся майор. — У тебя глаза косят.       — У тебя тоже, это бывает. Настало время для шампанского?       — Не хочется, если честно, — отозвался Мак-Наббс, закуривая.       — Не внутрь шампанское. Снаружи! Холодненькое!       — Ах, ну это же совсем другое дело! — рассмеялся Мак-Наббс. — Иди сюда, я искупаю тебя в ледяном шампанском. Кажется, я последний раз играл с едой, когда мне было четыре.       — Тогда напомни показать тебе альтернативный способ использования карамельного соуса, — и Паганель резко вздохнул и рвано задышал под руками майора и потоками пузырящегося шампанского.       Мак-Наббс приник с поцелуями к его плечам и шее, трогая пальцами приоткрытые в стоне губы, охватывая и сжимая пятерней нежное горло, вспоминая, как проталкивал туда свой член. Он был пьян от этого невероятного человека, и запах алкоголя делал это чувство только более ощутимым.       — А если свечи? — спросил Мак-Наббс. — Если взять на контрасте не холодное, а горячее.       — М-м, — задумался Паганель. — Нужны специальные массажные свечи. Обычные застывают, и потом из шерсти на груди их не выковыряешь, — и Паганель шаловливо зарылся в эти волосы пальцами и легонько потянул.       Кое-как отмывшись от липкого, они вернулись в спальню. Никогда до этого Мак-Наббс не оказывался в постели с кем-то настолько жадным и настолько щедрым. Он сам бросался в Паганеля, очертя голову, как в омут. Чужое тело вкладывалось в объятья, как специально подогнанное, Паганель без остановки шептал что-то ласковое. И Мак-Наббс был готов поклясться, что чувствует вкус прикосновений, и это — разные оттенки сладкого, сливающиеся во что-то тягучее, плотное и золотое, как мёд, и затопляющее его от пальцев ног до мозжечка.       Мак-Наббс блаженно засыпал, как любимый кот, сытый, обласканный и, кажется, даже урчащий.       — Ты видишь это? — вдруг спросил он и уставился на собственную руку.       Между большим и указательным пальцами натянулась переливающаяся радужная паутина, и потребовалось время, чтобы понять, что никакой паутины нет.       — А говорил, что трава не действует, — поддел Паганель. — Это ухитриться надо, чтобы накуриться до глюков. Красивые?       — Очень.       Все поверхности были покрыты орнаментами, яркими, изменчивыми и полупрозрачными, как мыльный пузырь. Майор сосредоточился и уловил, что это его воспоминания: кафельная плитка на бабушкиной кухне, бензиновые разводы на воде, вязаный свитер, пальмовый лист, брусчатка на Таймс-Сквер, чешуя рыбы. Волосы Паганеля отливали красным, а на ресницах было ярко-синее крыло бабочки, которое тут же превратилось в ажурный плавник тропической рыбы. От эмоций Мак-Наббсу перехватило дыхание.       — Ой, мне показалось, что у тебя из родинки растёт волосок, и он удлиняется и закручивается в круг, а внутри человечек, как в светофоре, и он бежит.       — У меня нет здесь родинки, — скептически заметил Паганель, и майору стало немного не по себе.       Собственные бёдра в рассветном сумраке показались ему мраморными: белыми и с розовыми прожилками. С отчетливой частой сеткой уродливых сосудов и покрытые противными редкими чёрными волосками. Он вдруг почувствовал, что очень устал.       Паганель устроился у него на плече, положил ладонь на грудь и сонно говорил:       — Завтра будет серотониновый провал. Чистая химия, никакой экзистенции. Тошнить не будет, но будет отвратительно. Ты будешь себе противен, а я — тошен. И апатия. Похмелье по сравнению с этим просто ничто.       Майор не хотел бы этого знать. Он покрепче обнял Паганеля и пообещал себе помнить завтра, что настоящее — случилось этой ночью, а если будет казаться иначе — это похмелье. Он справится.