War is over

      — Это твое. Горничная нашла.       Мак-Наббс уловил напряжение в голосе Паганеля и недоуменно уставился на баночку с антидепрессантами. Он потерял их, кажется, в прошлой жизни и ни разу не вспомнил об этом.       — Что-то случилось? — спросил Мак-Наббс.       — Я получил телеграмму, Джим умер, — Паганель говорил ровно, но как-то неестественно, и его глаза за очками были огромными. — Мне пора сойти на берег.       — Да, — ответил Мак-Наббс. — Соболезную.       Он неловко шагнул вперед, и Паганель сжал его так, что не вздохнуть.       — Хочешь, я... — начал было Мак-Наббс. — Нет, ничего. Извини. Как это случилось?       — Остановка сердца, — медленно ответил Паганель. — Я думаю, передоз. Подружка нашла его в ванне.       Паганель не то застонал, не то зарычал зло и отчаянно. Смял в руке какую-то бумажку и тоскливо взглянул на Мак-Наббса. Это был конец.       — Не вини себя. Хотя бы постарайся. Пожалуйста.       Паганель только дернул плечом в ответ. Мак-Наббс написал на оборотной стороне телеграммы свой адрес. Паганель задумчиво свернул лист вчетверо и положил его между страницами записной книжки. Зачем? Звезды не нисходят до написания писем простым смертным, это просто нелепо. Этим глупым листочком майор продлил свою агонию на месяцы, может, даже годы. Он был почти готов выхватить его, но опять смалодушничал.       Идя к трапу, Паганель остановился, по-птичьи наклонил голову и посмотрел майору, кажется, прямо в душу, слишком явно вспоминая все, что между ними было:       — Спасибо, — очень тихо сказал он. — Спасибо тебе, Уолт. Мне так жаль прощаться с тобой.       Майор, сцепив зубы, боролся с надеждой, как с начинающимися симптомами гриппа. Но Паганель ничего не добавил.       — Береги себя, — каркнул Мак-Наббс, пожал длинную ладонь, едва заметно проводя на прощание пальцами по горячему запястью, и долго провожал глазами высокую чуть сутулую фигуру, пока она окончательно не растворилась в толпе на пристани. Потом вспомнил, что забыл в каюте Паганеля свои сигареты, и чертыхнулся.

***

      Мак-Наббс прикрыл книгу и провел рукой по обивке кресла. Теплый велюр перекатился под пальцами, начинка спружинила под ладонью. В солнечном луче вращались три блестящие пылинки, и каждая была своего оттенка золота. Ему нравилось, что до завтрака в библиотеке никого не бывает.       Его реабилитация окончена. Паганель действительно излечил его. То, от чего страдал майор сейчас, — лишь остаточный или даже побочный эффект. Это больно, но не смертельно. Он считал, что разбирается в ранениях.       Хорошо, что он не понял серьезности случившегося с самого начала, не то бы сбежал. Прямо голый из душа. Именно тогда началось это «что-то», и веселое приключение и шалость стали чем-то другим. Нечто светлое и хорошее, но острое, как цветок лилии или хризантемы, росло и распускалось в груди Мак-Наббса. Он как будто чувствовал собственную душу, чего не случалось с ним даже в юности, и эта душа оказалась чище, чем он мог себе представить. И ее вложил в него Паганель.       Есть ли рядом с Паганелем кто-то, кто поможет ему, как сам Паганель помог майору? Может быть, стоило сойти на берег вместе. А может, стоило прекратить эту болезненную связь через неделю. Наверняка у рок-музыкантов другие представления об идеальном романе.       В Токио Мак-Наббс купил пластинку со знакомым лицом на обложке. Переслушал целиком и огорчился, не услышав знакомого голоса. Там была песня с той вариацией, которую Паганель играл в баре. Точнее, даже не Паганель: прочитав состав группы на конверте пластинки, майор запоздало понял, что знаметитости не путешествуют под своими именами. Смешно. Оказывается, он даже не знал его имени. За ужином Роберт Грант сказал ему, что Паганель — герой детской книжки, и Мэри это подтвердила: она догадалась в первый день.       Теперь, после смерти солиста, карьера Рея, возможно, окончена. Майору было бесконечно жаль. Жаль всего случившегося и всех них. Печаль захлестнула его, и он ждал, когда она схлынет, оглушенный силой того, как может чувствовать, и удивленный, что ему совсем не больно дышать.       Так прошло и завершилось его путешествие.       Мак-Наббс вышел из порта и почти ослеп, попав в последний горизонтальный луч солнца, который затопил 11-ю авеню. Толпа несла его, кричали таксисты, хрустела под ногами какая-то дрянь, из забегаловки на углу пахло чем-то условно съедобным. Начинали загораться неоновые надписи Манхэттена.       Кто-то выкрикнул его имя. Майор поставил чемодан на землю и обернулся, как будто ждал этого. Что-то подсказывало ему, что Рей ещё напишет свои лучшие песни и что они состарятся на берегу Тихого океана в бунгало, спроектированном модным архитектором.       Оранжевое солнце жирно мазнуло по ресницам. Порыв ветра, несущего голоса и запах кофе, охладил лицо. Кто-то обнимался, кто-то кричал, кто-то спешил. Мак-Наббс поправил воротник пальто и поднял чемодан. Показалось.