***
В пятницу утром Чимин крутился у зеркала в своей комнате: он надел жёлтого цвета брюки на высокой посадке, чтобы соответствовать стилю мероприятия, но чувствовал себя немного не в своей тарелке из-за непривычно яркого образа. В конце концов Пак решил, что смотревший на него в отражении парень выглядел отлично — словно сбежал с вечеринки хиппи в семидесятых. Он улыбнулся и подумал, что, возможно, ему удастся разбить во время выступления пару сердец. Ему всегда безумно нравилось это предвкушение перед концертами. Не имело значения, где и с какой программой они играли, тем более — какие душевные переживания их беспокоили; на сцене весь остальной мир становился зрительским залом, где-то по ту сторону невидимой стены, за которой они могли раскрепощаться и рассказывать свои истории, дарить эмоции и чувства и сами же их испытывать. Чимину не было страшно, он прекрасно знал, что его группа готова к чему угодно, потому что её участники были восхитительными и талантливыми и любили сцену точно так же, как он. Вскоре на обочине у его дома уже припарковался пикап Хосока. Чимин закончил макияж и, прихватив с собой косметичку, торопливо обулся. Погода им снова благоволила — последние деньки перед очередными заморозками, — и солнце светило высоко и тепло, как весной, ласково грея. Хосок открыл дверь машины изнутри, удивлённо глядя на сиявшего парня, и тот улыбнулся в ответ, почти так же ослепительно, как солнце. — Вау, — выдохнул Хосок. На нём самом были широкие винтажные джинсы, в которые он заправил белую майку и бежевую рубашку с короткими рукавами, — образ, вдохновлённый сериалом «Друзья». Чимин почувствовал, как розовеют щёки. — Почему я не видел эти брюки раньше? — ухмыльнулся старший. — Ты в них просто бомба. Чимин купил их в одном секонд-хенде во время поездки в Вашингтон к Сокджину, и они отлично подчёркивали его фигуру, но он их всё равно никогда не надевал, потому что это скорее была эмоциональная покупка, нежели необходимая. — Поехали уже, — засмеялся Чимин. Тэхён встретил их в гараже, подготавливая инструменты к перевозке. Они дружно погрузили упакованные в чехлы гитары — барабаны предоставляли организаторы, — в открытый багажник, и Тэхён запрыгнул туда же, чтобы проследить за их сохранностью — в конце концов, они не были какими-то богачами, чтобы безответственно относиться к своему сокровищу. Болтая об этом, Чимин предложил запаковать на всякий случай и Тэхёна, но тот отказался, побоявшись испортить причёску, так что он просто завалился на укрытые брезентом старые сиденья пикапа, которые остались после небольшого тюнинга и вечно валялись в багажнике на всякий случай. Они выехали на дорогу, и Пак выкрутил на полную мощность музыку на магнитоле, чтобы Киму было слышно, и они полетели по улицам уютного Модесто. Чимин был счастлив. Он ощущал, как свобода льётся сквозь его пальцы, когда ладонь по привычке высовывалась в распахнутое окно; его внутренности содрогались от долбящих отовсюду басов, и Хосок за рулём хохотал оттого, как Чимин надрывал глотку, подпевая песням. Модесто не просто так терроризировал ретро-туризм. В этом был смысл. Дело в том, что именно в Модесто родился Джордж Лукас, а потом снял там свою комедию «Американские граффити», вышедшую на экраны в семьдесят третьем году. Это было именно то, что делало этот город отличным от любого другого в США; в девяносто седьмом там открыли памятник, посвящённый этой киноленте, а на десятой улице регулярно проходили туристические круизы по местам из фильма. Там был и ретро-кинотеатр сети «Brenden», весь пошарпанный, но очаровательный со своим жёлто-зелёным фасадом и переливающимися лампочками на входе; и старая оранжевая закусочная «A&W Drive In», где продавали «настоящие» американские хот-доги и бургеры, обслуживая посетителей прямо на парковке у входа; и там проходили парады винтажных тачек, на которые Хосок вечно таскал с собой Чимина. В общем, этот роллер-парк с прокатом квады-роликов отлично вписывался в атмосферу города. Парни въехали на парковку у закусочной и вклинились между такими же развалинами, как пикап Хосока — фургоном цвета майского жука и жёлтым кабриолетом с коричневыми сиденьями. Громко играл рок-н-ролл из колонок на столбах по периметру стоянки и у небольшой сцены, скорее импровизированной, без крыши; пока ещё никто не выступал, но Чимин знал, что в программе было ещё несколько групп и музыкантов из академии. Был только полдень и не очень многолюдно. Повсюду покачивались развешанные бумажные гирлянды-треугольники, рядками стояли цветные палатки с различными закусками и побрякушками на продажу. На противоположной стороне парковки из школьного автобуса выбирался состав оркестра какой-то школы в красных блейзерах и с залаченными под стиляг волосами. У Хосока тоже была такая причёска, но выглядел он гораздо круче. Тэхён спрыгнул с багажника, недовольно отряхивая свои кирпичного цвета прямые брюки, с заправленным в них чёрно-белым поло; Чимин оглядел своих парней и подумал, что они чертовски хорошо смотрелись в этой ретро-стилистике, возможно, им даже нужно было пересмотреть репертуар — но это скорее в шутку, конечно. Юнги встретил их уже около сцены и рассказал, что выступать они будут со своими песнями в два, через час после начала. Они взобрались на деревянную платформу, не слишком широкую, но там можно было немного пройтись, чем Чимин и занялся, пока парни принялись подключаться к усилителям и проверять оборудование; он взял в руки микрофон — проводной, такие использовались повсеместно, потому что были просто дешевле, — и оглядел будущий зрительский зал перед сценой: ровная асфальтированная площадка с белой разметкой для катания на роликах и досках. На пробу он пропел пару рандомных строчек из головы; звук был не самого лучшего качества, но брюнет хотя бы мог слышать себя, чтобы голос попадал в ноты. Он показал большой палец остальным и вставил микрофон в стойку. После этого «Роман» оставили инструменты на хранение звуковику — какому-то парню за дешёвым диджейским пультом, — и пошли прогуляться по ярмарке, пока было время. По дорожкам разъезжали девчонки в коротких шортах и цветных квады-роликах, улыбаясь и раздавая детям гелиевые шары. Тэхён положил на одну из них глаз и отлучился на покорение сердца, Юнги, фыркнув, смылся встретиться со своей девушкой, а Хосок столкнулся с парнем из команды пловцов, заболтался с ним, и в конце концов Чимин оказался посреди аллеи один. Жара разгонялась, зной окутывал тело, неприятно липла к спине намокавшая от пота футболка. Чимин прогуливался по дорожкам среди изрисованных цветными граффити стен, где яркими красками были изображены винтажные машины, пин-ап девчонки и странные лозунги; он сделал пару фотографий на их фоне, чтобы отправить их Джину. Пахло летом и жареными сосисками из кафе. Парень обошёл парк и вернулся к площадке с палатками, рассчитывав обзавестись холодной баночкой «Пепси». Людей стало больше, все летели на праздник как светлячки на лампу, собирались очереди у киосков, а у девчонок-промоутеров закончились шарики. Чимин улыбался, наблюдая, как один оранжевый шарик стремительно удалялся в яркое голубое небо. На фоне рыдал какой-то пухлый малыш в синей панамке. Чимин посмотрел на него и почувствовал себя монстром, но улыбаться не перестал. Потом он разглядывал импровизированные прилавки, усыпанные сладостями, варёной кукурузой, яблоками и мандаринами в карамели, вёдрами с попкорном, а ещё безделушками вроде наклеек на машины, магнитов, напульсников и кучей всего другого, и разрывался между желанием купить какую-нибудь ненужную ему ерунду и разумным решением не тратить деньги. В одной из палаток продавали сахарную вату, а он не ел её лет с четырнадцати, когда они с семьёй Сокджина ездили в Сан-Франциско и ходили в парк развлечений. Чимин понял, что это было именно то, к чему, возможно, он всю свою жизнь шёл, и поэтому направился прямиком за десертом. Чимин покачивался под музыку и терпеливо ждал свою очередь, когда заметил среди сновавших зевак супружескую пару в возрасте, медленно разгуливавшую по аллее чуть поодаль от киоска. В них он быстро узнал родителей Джина. Такое совпадение могло бы встать в ряд с самыми дурацкими в его жизни: именно в той поездке в Сан-Франциско он и видел их в последний раз. Растерявшись, Чимин глупо уставился на аппарат с попкорном в соседней палатке, пока те приближались к ярмарке. Совсем скоро они остановились за его спиной, и Чимин почувствовал прилив адреналина в крови, как за просмотром какого-то крутого ужастика. Тяжело сглотнув, он робко обернулся. Мистер и миссис Ким выбирали в меню фруктовые коктейли, и мать Сокджина, кореянка лет пятидесяти с каштановым каре, хмурилась, пытаясь разглядеть буквы. Увидеть её так близко и ощутить лёгкий шлейф знакомого аромата парфюма и выпечки было до тёплого приятно; Чимин взял себя в руки и шагнул к ним, взволнованно схватившись пальцами за петли для ремня на своих брюках. — Самый вкусный здесь — клубничный, — сказал он. Родители Ким непонимающе обернулись, и, узнав парня, оба широко заулыбались. — Чимин-и! — восторженно залепетала миссис Ким. — Мой мальчик, как мы давно тебя не видели! Она ринулась к нему и тут же прижала к себе; из-за разницы в росте она уткнулась щекой ему почти что в грудь. Мистер Ким похлопал его по плечу, так же искренне улыбаясь. — Вы тут выступаете, ага? — спросил он. У них с Сокджином была удивительно схожая манера общения. — С твоими мальчишками? — Ага, — выдавил парень, которого всё ещё сжимала женщина. — А вы здесь как? — Наша социальная организация тоже поставила здесь свою палатку. Продаём корейскую еду, настоящую! Члены ассоциации сами готовили. — Вау, — выдохнул Чимин. Миссис Ким отпрянула от него и принялась теребить уложенные гелем волосы. Он зажмурился. — Это здорово. — Пойдём, накормим тебя, — женщина схватила его за предплечье своей маленькой рукой и поволокла за собой. — Ты же наверняка давно не ел ничего подобного. В этом она была права — Чимин ел корейскую кухню только в гостях в доме семейства Ким. Через несколько минут он уже стоял около палатки корейской социальной организации, в которой работали родители Сокджина. Рядом с ним на разогретой солнцем деревянной столешнице на бумажных тарелках были выложены разные угощения. Мистер Ким отправился на поиски незнакомых им корейцев для рекламирования ассоциации, а его жена принялась помогать в обслуживании покупателей, попутно повествуя Чимину о том, как у них идут дела, и рассказывая об участниках ассоциации, которых он знал — да и не знал, — в общем, она много болтала, изредка прерываясь только на телефонные звонки, но ему это даже нравилось, потому что про себя ему толком нечего было бы рассказать. В тени деревьев, где стояли палатки, приятно поддувал ветерок, пахло жареным сыром из киоска с пиццами-рожками. Миссис Ким в очередной раз отошла ответить на звонок, и Чимин расслабленно потянулся, осматриваясь. С музыкой наперебой пели птицы, скользили по дорожкам самокаты, а Пак глядел на всё это с улыбкой — просто не мог перестать, потому что отчего-то почувствовал себя хорошо, будучи частью этого пейзажа. Вернувшись, миссис Ким сообщила: — Мой муж нашёл какого-то парнишку и сейчас приведёт его сюда. Чимин кивнул, понимая, что среди сорока тысяч корейцев в населении Модесто была довольно высокая вероятность того, что не все они про эту организацию хотя бы знали, не то что были её членами. Он взглянул на часы, времени было уже довольно много, и наличие у родителей Сокджина кого-то новенького, на ком можно было бы сконцентрировать всё своё внимание, показалось ему отличной возможностью свалить: парни наверняка должны были закончить все свои дурацкие дела — из-за которых они бросили его на произвол судьбы, — и собраться рядом со сценой. — Наверно, мне пора, — аккуратно сказал он. — Ну уж нет, — покачала головой миссис Ким. — Стой здесь, пока я не упакую тебе еды с собой. Угостишь остальных ребят. Чимин кивнул снова, сдавшись без боя, и прильнул губами к своей баночке газировки, пока женщина суетилась в глубине палатки. Корейскую еду, на удивление, покупали и американцы, то есть не азиаты, и Чимину от этого было как-то приятно, что ли, хотя он сам себя считал американцем больше, нежели корейцем. Поглощая освежающий лимонад, Чимин думал об этом — об идентичности. Поэтому он почти подавился, поздно заметив на горизонте отца Сокджина и потенциального члена организации. Парень в клетчатой рубашке улыбался и кивал в ответ на рассказы мистера Кима, и приближались эти двое так стремительно, что у Чимина не оставалось вариантов сбежать. Он сглотнул и повернулся боком, и всё, что ему оставалось, — так это молиться, хотя он никогда бы даже не причислил себя к верующим. — Дорогая! — громко воскликнул мужчина. — Смотри, какой юноша мне попался. Чимин отвернул голову так, чтобы его лица наверняка не было видно, и на всякий случай закрыл глаза. Его сердце учащённо билось в груди. — О! — миссис Ким восхищённо хлопнула в ладоши, как будто её муж принёс выкопанное сокровище, не иначе. — Какой прекрасный молодой человек. Как вас зовут? «Чон. Мать его. Чонгук». — Чимин, кажется, вы одногодки, — заметила миссис Ким. Пак почти заскрипел зубами, но обернулся. На лице у опешившего Чонгука глаза были размером с блюдца. Всё ещё розовые прядки ворошились от лёгкого ветра. Рядом с ним стояла его девушка, незаинтересованно печатавшая что-то в телефоне. В солнечных лучах переливался её короткий хромированный комбинезон. Чимин натянуто улыбнулся, сжав банку с напитком так сильно, что жестянка под пальцами щёлкнула, прогнувшись. — Привет, — выдавил он. — Ага, — как-то неуклюже выронил Чонгук. — Привет. И это было всё, на что Чимин мог позволить себе пойти, потому что он всё ещё находился в анализе выходок Чонгука и не совсем понимал, как должен с ним общаться. Они больше не обменялись ни словом, но миссис Ким начала агрессивно откармливать и Чонгука, и он всё ел и ел, а её истории всё не заканчивались, как и вечно пополняющаяся еда в тарелках перед ними. Чимин должен был помочь ей рассказать об ассоциации, потому что мистер Ким вновь удалился на охоту, но Пак всё равно ничего не говорил, только топтался на месте и попивал газировку, временами поглядывая на блестящего испариной Чонгука и его девушку, и скучнее, чем ей, наверное, не было никому на свете. Из их диалога он узнал, что Чонгук, оказывается, знал корейский — он даже продемонстрировал это, перекинувшись парой фраз с миссис Ким, и она была от этого в диком восторге, и если честно, Чимин тоже; ещё Чонгук знал японский, что, в общем-то, было не удивительно, ведь он ходил на него в качестве иностранного языка в школе и был в Токио. Потом Чонгук сравнивал то, чем его угощали, с тем, что он успел уже испробовать за свою жизнь в путешествиях, и когда они обсуждали кимпаб, Чимин мог поклясться, что Чон — сраный цундере из какого-нибудь сёдзе-аниме, потому что он подсунул Паку тарелку с корейским роллом, даже не взглянув в его сторону. Пак хлопал ресницами, глядя на это. Чонгук рассказывал о разнице кимпаба и суши во время их коктейльной ночёвки, и Паку почти удалось уломать его на то, чтобы он приготовил это блюдо для него. Но как-то не сложилось. Чимину пришлось довольствоваться чужой стряпнёй. На вкус и вид разница с японским роллом всё же была. Женщина снова убежала отвечать на телефонный звонок, и Чимин, раздираемый каким-то странным чувством недосказанности, повернулся к Чону лицом. Тот ковырялся палочками в тарелке с рисом и тушёной свининой, медленно жуя и выслушивая, как его девушка тихо — но достаточно громко для того, чтобы Пак расслышал — жалуется на то, что он не уделяет ей достаточно внимания. Чимин подумал, Чон выглядит так, словно ему в принципе нет дела. Пиа, не дождавшись вразумительного ответа, закатила глаза и устремилась куда-то в вверх по аллее. Чимин усмехнулся, и парень поднял на него глаза. — Чего? — Какого хрена ты тут делаешь? — Чимин скрестил руки на груди. — Я что, не могу присутствовать на празднике, на котором, вообще-то, должен выступать? — в тон ему недовольно ответил Чонгук. Пак хмыкнул. — Кажется, твоя девчонка не в восторге. Не побежишь за ней? Чонгук цокнул. — Ну, как тебе кимпаб? — Прекрасно. — Отлично. — Отлично. Чимин отвернулся, сгорая от раздражённости. Почему-то ему хотелось вступить с Чоном в перепалку и вывести его, просто чтобы он разозлился так же сильно, как это делал Чимин, но тот был крепким орешком и продолжал лениво жевать рис, и Паку только и оставалось, что насупиться и больше с ним в разговор не ввязываться. — Простите, это всё работа, — запыхавшись, сказала миссис Ким, когда вернулась. — Так вот, о чём я говорила… А! В общем, господин Чхве вернулся со своим сыном в Корею, не смогли они здесь прижиться, — продолжила она. — Кстати, Чимин, ты же знаешь, что Сокджин приедет в начале октября? — парень с задержкой откликнулся и робко кивнул. — Ох, так скучаю по нему, хотя мы регулярно ездим в Вашингтон. Как я буду переживать! Не сможем же мы и в такую даль кататься каждый месяц. — Погодите. В такую даль — это куда? — не понял Чимин. — В Сеул, куда же ещё, — сказала она наотмашь, как будто он был в курсе. Но он не был. — В смысле в Сеул? — пробубнил Пак; чавканье Чонгука на фоне прекратилось. — Какой Сеул? — Чимин-и, ну ты чего? — захохотала миссис Ким; встретившись с его взглядом, она удивлённо сощурилась. — Сокджин тебе не сказал? — Не сказал что? — опять переспросил Чимин, поставив холодную банку на стол; громко прозвучало чужое гулкое проглатывание. — Что он уезжает в ноябре туда для учёбы по обмену, — ответила она, уже с меньшим энтузиазмом. — Поэтому он и приезжает среди семестра. Он что, правда не сказал?.. Чимин отвёл взгляд в сторону, чувствуя, как в голове образовывается вакуум, внутри которого — тихо и темно, ни одной мысли не получается образоваться, ни положительной, ни отрицательной — никакой. Он ступорно сглотнул вязкую слюну, его холодные пальцы вцепились в штанины жёлтых брюк. Осознание услышанного заполняло его, переполняло и выливалось за края, грозясь потечь по щекам солёной жидкостью. — Чимин? — неуверенно позвал его Чонгук. — Извините… — прошептал он, но дальше ничего не смог из себя выдавить, ошарашенно глядя куда-то перед собой. Отшатнувшись от прилавка, Чимин вылетел из палатки, не зная, как суметь сделать вдох и не задохнуться. Окружающий его мир сыпался сквозь пальцы как рыхлый песок. Зажигательная мелодия саксофона, крики, смех, звуки льющейся жизни исчезли за холодившим кровь оглушающим ультразвуком. Сокджин по-настоящему бросил его — и это была первая и единственная мысль, которая сжала его сердце, острыми когтями вонзившись в нежные стенки и разорвав их. Чимин плюхнулся на траву у толстой секвойи, раскинувшейся над поляной, и схватился за свою грудь, пытаясь уменьшить эту резь, но она становилась только больше и больше. Вытащив из кармана мобильник, он тут же зашёл в избранные контакты и нажал на кнопку вызова. Пока звучали раздражающие гудки, парень закрыл лицо ладонью, предпринимая отчаянные попытки вдохнуть. Его тело содрогалось, ему было больно, так больно, что искры готовы были посыпаться из слезившихся глаз. Чимин не мог поверить в то, что Сокджин мог с ним так поступить. — Хэй? — послышалось на том конце. — Я не могу пока разговаривать, я на паре… — Это правда? — всхлипнул парень. — Ты уезжаешь? — Я… давай я перезвоню тебе чуть позже? — замялся Джин. — Просто скажи мне! — вскрикнул Чимин. — О, Господи, — выдохнул Ким; послышался звук хлопка двери. — Чимин, я хотел рассказать дома, когда приеду. Ты чего? — Ничего, — шепнул Пак. — Ничего. Чимин сбросил звонок и швырнул телефон в траву, поджав колени к себе. Это всё ещё не могла быть правда, думал он, это какой-то мерзкий сон, кошмар, в котором он вдруг очутился, и он так хотел проснуться, но у него не получалось. Он сжал пальцами свои волосы, его всхлипы стали сильнее, потому что теперь он был не просто безответно влюблённым, а самым одиноким в мире человеком, тем, в чьих чувствах не нуждались, они были мусором, выброшенным у обочины в канаву. Это было предательство, абсолютно точно. Чимин был в отчаянии, и он был зол. Хоть он и знал, что им никогда не быть вместе, что Сокджин никогда не полюбит его так же, как делал это он, в ту самую минуту это будто сказали вслух, будто объявили по громкоговорителю, и он вдруг убедился, что потратил два года своей жизни впустую, и в конце концов остался сидеть под гигантской секвоей со своей дурацкой любовью наедине.***
Чимин приложил все свои усилия для того, чтобы добраться обратно до центральной площадки, где его уже ждала его группа. До их выхода оставалось совсем немного времени: уже выступали те самые парни из оркестра в красных пиджаках. Они играли песни из «Американских граффити», и люди на зрительной площадке пританцовывали, как на школьной дискотеке. Чимин выглядел скорее уставшим, чем злым, хотя он совершенно точно был в ярости. Тэхён хотел было возмутиться из-за того, что он почти опоздал, но Пак смерил его холодным взглядом, так что тот не решился и слово сказать. Повсюду было многолюдно, даже за сценой, где хранился инвентарь, среди кучи инструментов сидели ребята из академии и разговаривали. По свежему идеальному асфальту катались скейтеры, носились школьники. Парковка была забита различными машинами, от рухлядей до дорогущих марок. «Роман» собирался с мыслями перед выступлением и вышел ближе к дороге к пикапу; Юнги поправлял макияж, Тэхён — причёску, а Пак хотел утихомирить разволновавшееся сердцебиение подальше от громыханий музыки. Его череп разрывался, и ноги подкашивались, даже когда он пытался размеренно и дозированно поглощать кислород — только горло неприятно саднило, потому что его тело боролось с мозгом. Грёбаный мир. Чимин готов был закричать. Он взял бутылку с водой из багажника и собрался сделать глоток, но на секунду замер, прикидывая возможные варианты. Для борьбы с паническими атаками существует несколько способов, и ему нужен был самый действенный. Чимин задержал дыхание, его рука поднялась над головой, он резко перевернул бутылку, и два литра жидкости вмиг оказались на нём. — Эй! — заорал Тэхён. — Что за херня? Чимин зажмурился, ощущая, как вода спускается ледяными струями по телу, пропитывает его одежду, и чёлка неприятно опала на глаза. Бросив пустую бутылку обратно в багажник, он обернулся к зеркалу, чтобы оценить масштаб проблемы. Его тушь растеклась, уложенные волосы окончательно превратились в чёрт знает что, а футболка сильно прилипла к телу. Даже в жаре в разгар дня от освежающего душа выступила гусиная кожа. Друзья растерянно смотрели на него, Тэхён продолжал материться, Хосок пытался найти что-то вроде полотенца, но в пикапе ничего подобного не хранилось, и они стояли на парковке под палящим солнцем, без малейшего понятия, что происходит, потому что Чимин молчал, только ступорно пялился на дорогу между рядами припаркованных автомобилей, пока не услышал крики толпы со стороны сцены во время окончания очередной песни. Чимин был лидером — не самым лучшим, с разбитым сердцем и странными выходками; он был отчаявшимся, одиноким восемнадцатилетним парнем, разочаровавшимся в себе и в человеке, в которого так долго и сильно был влюблён. Он был опустошённым, и он был переполнен злостью. Сокджины, Чонгуки, футболисты, придурки, жара, холод, вода, Модесто, Сеул, планета Земля, всё, что его окружало, вся сраная вселенная сговорилась против него. Но он был лидером. У его группы через минуту начиналось выступление. А для Чимина самым главным во всей чёртовой жизни была именно его группа. Пак оттолкнулся от багажника, на который опирался, глянул на друзей и рвано вдохнул: — На данный момент я больше всего в жизни хочу сдохнуть, — констатировал он. — Но сначала мы должны выступить, и мне насрать в каком виде мы это сделаем, потому что, если мы не сделаем это, я взорвусь. Чимин засунул все свои эмоции в задницу, посоветовал остальным забить на произошедшее и уверенно двинулся к сцене, сразу же достав из плотного чехла электрогитару и накинув на себя широкий кожаный ремень. Парни неуверенно последовали за ним. Он повернулся, видя, как они распаковывают свои инструменты, и прочистил горло, выставив правую руку вперёд. «Роман» сбился в круг, сложив ладони друг на друга. — Эта жизнь сосёт, — сказал Чимин. — Но это не имеет значения. Сейчас мы подарим этим людям ангельскую музыку. Благословим их уши нашими игрой и пением, а глаза — нашими горячими телами. Покажем им самый настоящий «Роман из телевизора». Друзья улыбнулись и вскинули руки. Пак убрал влажную чёлку с лица пятернёй и оттянул ткань футболки. Песня предыдущих выступавших закончилась, полились весёлые овации, и Чимина переполнил трепет и азарт, затмившие гнев и горечь обиды. Их группу объявил ведущий мероприятия, и они радостно выскочили на сцену, маша публике. Мин с лицом настоящего профессионала достал из внутреннего кармана голубой джинсовой куртки палочки и уселся за установку; Хосок с гитарой встал по обычаю справа, а Тэхён с невозмутимым лицом взревел на всю округу скрежетом баса. Пак постучал пальцем по металлической головке микрофона, стук раздался из динамиков по бокам от сцены. — Всем привет! — крикнул он, широко улыбнувшись; толпа закричала ему в ответ. — Это «Роман из телевизора», и сегодня мы исполним для вас несколько песен, ребята. Поехали. Чимин обернулся, и парни кивнули ему. Пальцы Хосока заскользили по грифу, из колонок полилось вступление, а Тэхён и Юнги подхватили его. Чимин прильнул губами к микрофону, и в тот самый момент, в ту самую секунду он ощутил, как исчезает всё, что его так сильно беспокоит — оно скрылось за той самой невидимой стеной. Он был на сцене, его голос лился из колонок вместе с исполняемой его самыми лучшими друзьями музыкой, и это волшебное переплетение стало противоядием, обезболивающим, блокирующим насмешки вселенной. И он был прекрасен — каждой клеточкой своего тела он чувствовал восторженные взгляды, которым было наплевать на то, что его волосы и одежда были мокрыми, и он пользовался этим, вкладывая в свой миловидный ретро-образ в одуванчиковых брюках те самые нотки сексуальности, которые так ярко сияли в его глазах, в полуухмылке во время пения, в плавных движениях его тела. Он прыгал, метался по сцене во время припева, заводя толпу своим настроем, заставляя её ему подпевать, он излучал очарование и магнетизм, приковывающие любого, кто даже не собирался останавливаться и смотреть на выступление. Чимин расцветал всё больше с каждым ударом по бас-барабану, с каждым новым аккордом, с каждой нотой. В его жизни ничего не имело значения, кроме музыки — он был создан ею, и он из неё состоял. Через несколько заводных песен он выпил воды из подготовленной бутылки и прочистил горло, оглядев площадку. На него смотрели именно так, как он того хотел — восхищённо. Это возрождало в нём энергию, как моментальная зарядка, даже если он был уже на исходе своих сил — один подобный взгляд, и Чимин снова был готов сотрясать этот мир. Он взял свою «Женевьеву», лениво улыбнулся, пальцами зарывшись во взмокшие теперь уже от пота волосы, и вернулся к микрофонной стойке. — Как вы, ребята? — спросил он, и ему снова ответили криками. — Это последняя песня, и она отличная. Юнги задал ритм стуком палочек, и по воздуху потекла гораздо более спокойная мелодия. Чимин протягивал слова, подыгрывая на гитаре для более объёмного звучания и чуть пританцовывая; он пел: «мы любим то, что не может быть хорошо для нас», и отдавался проигрышам. Глядя в зал, он старался запомнить каждого своего слушателя. Поодаль, ближе к палаткам, он заметил родителей Сокджина, и они махали ему, снимая выступление на телефон. Кто-то знал текст и тихо подпевал ему, так же размеренно покачиваясь; кто-то просто чуть топтался на месте в такт. Чимин хотел, чтобы они наслаждались, и они это делали. Там был и Чонгук. Пак сглотнул, покрывшись мурашками, когда увидел его: пара больших глаз была прикована к нему, и они смотрели неотрывно, так, словно вокруг не было ни единой души. Из колонок на припеве волшебно звучало соло Хосока. Конечно, он был там. Снова ворвался в крохотный мирок Чимина, без спроса и стука, как к себе домой, и теперь заворожённо глядел на него, точно так же, как и остальные на этой площадке, потому что Чимин правда был потрясающим. Но самого Чимина это напугало. Потому что песня внезапно из просто классной превратилась в слишком личную. Начался бридж, Тэхён и Юнги затихли, только партия соло-гитары дополняла голос Чимина. Казалось, в колонках вполне можно было услышать стук его сердца. Он неуверенно взглянул на парня, и всё вокруг сжалось, растворилось; Чимин смотрел в эти глаза, он больше не мог отвернуться. Он повторял: «ты меня сжигаешь», и его кровь пульсировала в висках, выбиваясь из ритма мелодии. На завершающем проигрыше Чимин снял гитару и убрал её, и когда он обернулся, парня уже не было. Друзья обнимались с минуту после того, как закончили выступление. Хосок счастливо подпрыгивал на месте, нахваливая их прекрасную работу, Тэхён смеялся, а Юнги гордо улыбался; Чимин готов был свернуть горы от полученного заряда эмоций. Обменявшись «пятёрками», они собрали инструменты и сложили их обратно в пикап, после чего остались торчать на парковке, потому что возвращаться в парк не было ни сил, ни желания. — Ну что? — Хосок приобнял Чимина и Тэхёна за плечи. — Если хотите, можем потусоваться сегодня у меня, — предложил Ким. — Мои родители уехали в Голливуд на выходные. В доме будет только Намджун, но ему всё равно. Хосок отрицательно покачал головой, поджал губы. — Я тоже пас сегодня, — кивнул Юнги. Тэхён глянул на сомневавшегося Чимина. — Давай. Я хочу посмотреть что-то из Джорджа Лукаса. — Джордж Лукас — говнюк, — возмутился Чимин. Он правда так считал, потому что Лукаса вообще много кто не любил в Модесто, по крайней мере, из тех, кто был в курсе проблемы. Джордж Лукас родился и вырос в Модесто, снял там «Американские граффити», которые помогли ему сколотить первое состояние, но, когда ему посвятили памятник, он не удосужился даже приехать на его открытие. Его пытались оправдать особенностями характера, но Чимин слишком сильно любил свой родной город, так что это было практически личной обидой. — Ой, да любой нормальный человек при первой же возможности свалил бы отсюда, — закатив глаза, пробурчал Тэхён; Чимин надулся. — Поехали. У меня ретро-настроение. Хочу посмотреть этот сраный фильм, в котором мы живём. Пак тяжело вздохнул, но согласился. Переночевать у Тэхёна с фильмами и чипсами было лучше, чем прийти домой и попытаться не залезть на стены от постепенного внутреннего разрушения.***
Парни завезли инструменты к Тэхёну в гараж, и Хосок подбросил Чимина до дома, чтобы тот мог переодеться и взять с собой всё необходимое для ночёвки. С порога приятно пахло картофельной запеканкой; Чимин скользнул в кухню, где его мать только-только достала её из духовой печи. На фартуке матери было написано «Поцелуй повара», и Чимин всегда с удовольствием чмокал её в щёку. Она оглядела его, потрепала взъерошенные волосы, к счастью, уже успевшие высохнуть, и отправила в душ перед ужином. Пак послушно метнулся наверх. Только закрывшись в душевой кабине и усевшись на прохладный кафельный пол, Чимин прикрыл глаза и снял с себя беззаботную маску. Эффект от пребывания на сцене был поражающим, но наедине с собой он не хотел его использовать. Выкрутив кран на тёплый поток воды, Чимин откинул голову назад, прижавшись макушкой к стенке. Ему было тревожно, и эта тревога была ему незнакомой. Он не чувствовал боль, которая пронизывала его в парке под секвоей, но он жутко устал — день был тяжёлый. И он продолжал злиться. Это была та же самая злость, какую он испытал к Чонгуку после инцидента в гараже. Его сердце продолжало быть разбитым, но ему не хотелось плакать. Он вдруг кое-что понял, и от этого понимания его обдало холодом в горячих струях воды: он желал избавления.