***
В понедельник на улице было пасмурно, грузные серые тучи висели низко над городом, и потому было темно; сильный ветер врывался в распахнутые деревянные форточки и теребил тюль занавесок в холле у кабинета директора. Всё ещё воняло краской и сыростью. На спортплощадке было пусто. В общем, дело было в том, что на парковке перед уроками, когда Чимин встретился со своими друзьями, он сначала получил по голове от Юнги за то, что так вечером ему и не написал, а затем — самый уничтожающий-зверски-разрывающий-смертельный луч из глаз Тэхёна. Он хотел поговорить с ним, но тот игнорировал любые его попытки. Затем, вместо того, чтобы озвучить свои недовольства, Тэхён написал сообщение в общем чате, где велел Чимину разобраться с Чонгуком, раз уж он лидер в их группе, потому что его всё ещё бесила эта ситуация с «Чон Кабалой». Хосок ответил ему — вслух — что, в принципе, Чонгук не такой уж и опасный, но на это у Тэхёна были свои аргументы: они вообще никогда не знали, опасен ли Чон Чонгук, никто, кроме самого Тэхёна. Он ведь оказался прав. Поэтому Чимину пришлось идти и отвечать за свою группу даже при условии того, что от этого зависело их будущее в этой школе, и именно поэтому он снова был там — ковырялся ботинком в пыльном отслоившемся линолеуме, то и дело устало вздыхая. Он почти не спал, хотя силы ему в этот день были крайне необходимы. Тело ужасно ломило от усталости. Мистер Д. вышел из кабинета бухгалтерии с чашкой чего-то горячего — отчётливо виднелся пар на фоне его чёрной рубашки. Чимин вскочил с лавочки и схватил свой рюкзак. — О, Чимин? — вскинул брови директор. — Здравствуй. Пойдём. Парень еле заметно кивнул и последовал за Мистером Д. в кабинет, тихо закрыв за собой дверь. Мужчина сел в своё кресло и указал школьнику на свободный стул перед столом, как и обычно. — Что случилось? Пак сглотнул, вспоминая свою наспех отрепетированную речь. — Мистер Д., я хотел поговорить с вами о Чонгуке, — начал он; директор стал перелистывать бумаги в папке. — В общем, как там было… Ах, да. Дело в неудачной попытке провести эффективную для обеих сторон коммуникацию. Вот. — Но вы же уже с этим разобрались, разве нет? — ответил Мистер Д. — А? Директор сделал глоток кофе — Чимин уловил запах — и с гулким стуком поставил кружку на стол. Прочистив горло, он надел очки и взглянул на Чимина, как-то изучающе. Пак удивлённо моргнул. — Чонгук уже приходил ко мне, буквально сегодня утром, — продолжил Мистер Д. — Сказал, что не хочет участвовать в фестивале. Мы уже всё обговорили. Чимин подумал над этим пару секунд, не глядя на него. — Чонгук сказал, что отказался? — тихо уточнил он. — Да, — кивнул Мистер Д. — Так что это больше не имеет значения. Выступаете без него. — А отработка? — Ну, давай так, — директор снял очки, потёр переносицу, задумавшись, и снова надел их. — Сегодня вы добросовестно идёте на неё, а с завтрашнего дня, я думаю, можно с ней покончить. Пак уставился на него, приоткрыв рот, но от неожиданности не смог подобрать слова, чтобы произнести хоть что-то вслух. — Это всё? — Мистер Д. вернулся к документам. — У меня много дел. Чимин немного помедлил, всё ещё глядя на мужчину за столом; тот, заметив это, вскинул брови и качнул головой в сторону выхода, больше ничего не сказав. Чонгук пошёл к директору после того, как поговорил с Чимином вечером воскресенья, и это означало только одно — Чонгук не стал за ним бегать. Он даже не захотел для начала обсудить с ним своё решение, и Чимин подумал, что хуже уже быть не могло. Чонгук выскальзывал из его пальцев, он растворялся дымкой в прохладном осеннем воздухе, если не сделал этого уже давным-давно, пока глупый Чимин пытался разобраться в себе. В тусклом коридоре было пусто, только шелестели бумажки, разбросанные по полу и развешанные по информационным доскам. До конца урока осталось около десяти минут. Немного пораскинув мозгами, Чимин остановился у шкафчика Чонгука и сел на бетонный пол, прижавшись спиной к прохладной металлической стенке. Со вздохом он достал мобильник из кармана своих кожаных брюк, чтобы договориться с друзьями встретиться в столовой или где-то ещё. На улице всё ещё была беспроглядная серость, и обедать там совсем не хотелось. Едва прозвенел звонок с урока, тишина в холле медленно сменилась гулом. Чонгук объявился через некоторое время, один, строча что-то в телефоне, и выглядел он достаточно безрадостным. Чимин вскочил на ноги, увидев его: персиковые волосы, спортивные брюки с лампасами, чёрная футболка с фиолетовым тай-дай, идеально сидевшая по фигуре. Пак поймал себя на мысли, что Чонгуку не приходилось даже напрягаться для того, чтобы выглядеть так потрясающе. Чонгук приблизился и поднял голову, столкнувшись с Чимином взглядом. Это заставило его остановиться на расстоянии в несколько шагов и нервно сглотнуть. — Чимин? — Чонгук, что это за фигня? — спросил Чимин, взволнованнее, чем рассчитывал. — Что? — со всей своей детской невинностью удивился Чонгук. — «Не хочу выступать с ними на фестивале», вот что! — воскликнул Чимин и шатнулся в его сторону. — Ты кого виноватым собрался выставить? — Я сделал так, чтобы вам не пришлось со мной возиться! — ответил так же громко тот, шагнув к Чимину. Его брови нахмурились, и лицо было так близко, что Пак мог разглядеть родинки. — То «свали», то «останься». Тебе вообще можно угодить? Чимин уже открыл рот и собирался накричать на него, потому что он не имел права упрекать его хоть в чём-то, ведь это он был виноват, это Чонгук всё испортил, а не Чимин, это по его вине им приходилось разбираться с футболистами, а Чимину — с его чувствами, но из-за угла за спиной Чонгука показались Хосок и Юнги, и, заметив Пака, они тут же зашагали в их сторону. — Хэй? — Хосок недоумевающе оглядел парней. Чимин попятился назад, выдохнул и убрал волосы со лба, пытаясь успокоиться. Его сердце долбилось в горле, как будто он пробежал марафон, и он снова не мог издать и звука. Чонгук тоже молчал. — Слушай, может, нам добиться для тебя судебного запрета? — усмехнулся Хосок, уложив руку на плечо Пака. Вообще-то, родители Хосока были отличными юристами, и однажды он и вправду с их помощью добился судебного запрета для одной особо надоедливой девчонки, которая подкараулила его в мужской раздевалке после тренировки в бассейне. Так что он не шутил. На лице Чонгука отобразилось искреннее замешательство. — Не стоит… тратить на него время, — пробубнил Чимин. Он глянул на парня в последний раз, подняв сумку с пола, и в его взгляд было вложено максимальное осуждение, какое он смог из себя выдавить, и они с друзьями ушли, оставив его наедине со своим — как Чимин был уверен, ну, по крайней мере, надеялся — стыдом. Парни уселись за стол в шумной столовой, где было душно и воняло чем-то горелым, с разных сторон были слышны дурацкие вскрики и сыпались лицемерные взгляды. Чимин всем сердцем ненавидел столовую, но у него не было выбора: здесь он мог хотя бы сесть и спрятать лицо в сложенных на столе руках. Его голова гудела от всего происходящего, и ему всё время хотелось просто встать и закричать, чтобы избавиться от этого давления, потому что здесь не помогли бы уже даже песни. Тэхён занял место в самом дальнем от Чимина углу стола и даже не смотрел в его сторону. Хосок, откусив яблоко, погладил Чимина по спине, заставив обратить на себя внимание, и спросил: — Что сказал Мистер Д.? Чимин вздохнул. — Чонгук отказался от нас, — ответил он, и это звучало странно, так что он добавил: — В смысле, он сказал директору, что не хочет больше с нами выступать. И ещё, с завтрашнего дня с нас сняли обязанности по отработке. — Он это сделал? — уточнил Юнги. — Не знаю, — Чимин пожал плечами, изучая царапанный пластик стола. — Он или не он — какая разница? — вклинился Тэхён; это были первые его слова в присутствии Чимина за день. — Мы свободны, и это пока что лучшая новость за весь одиннадцатый класс. Пак снова вздохнул. Чонгук рвал оставшиеся ниточки, связывающие их, и Чимин осознавал, что на самом деле этого совсем не хотел.***
После школы Чимин бродил среди полок в «Таргет», в отделе косметики для волос, разглядывая разные тюбики с изображёнными на них моделями-красотками с сочными цветными локонами, потому что Хосок поволок его туда для того, чтобы купить краску, дабы освежить свой вишнёво-красный, превратившийся в недо-бледно-красный. Было уже около шести часов, Чимин изрядно устал и чувствовал себя всё ещё отвратительно после урока английского, где то и дело его взгляд возвращался к фигуре Чонгука в другом конце класса, и ему приходилось постоянно отворачиваться к окну, где в противоположной стороне здания сидел Тэхён, и с ним был Юнги, и у них была лабораторная работа, но Тэхён делал, очевидно, совсем не то, что было задано, потому что Мин не прикасался к колбам и сидел в телефоне все полтора часа урока. Чимин следил за ними, так и не удосужившись ни разу перелистнуть страницу учебника дальше содержания. На совместных занятиях Тэхён по возможности отсаживался от Чимина, а во время физкультуры игнорировал любые попытки взаимодействия в команде, из-за чего огребал по полной от тренера, но упрямо не переставал. Паршивое самочувствие преследовало Чимина в течение всего дня в школе. Они с друзьями ссорились и раньше — безусловно, все рано или поздно ругаются, — но этот раз был другим, он был сложнее, и Чимину действительно нужно было некоторое время переждать, пока Тэхён перешёл бы в стадию, когда был бы способен его выслушать. Пак всё смотрел на белокурых красоток, вспоминая, что девушка Джина была блондинкой, и он ни разу до этого не был блондином, так что, может быть, на фоне своего эмоционального сбоя ему требовались кардинальные перемены. Он взял одну упаковку с осветлителем и принялся читать описание, где было сказано, что для получения идеального результата необходимо смыть чёрный цвет на волосах, но чёрный цвет на волосах Чимина был тоником, а тот ужасно смывался, в смысле, становился зелёным, даже на его по природе темно-каштановых волосах. Чимин понял, что желания перемен в нем меньше, чем необходимо для таких трудностей, так что поставил коробку на место. Хосок, выбрав наконец необходимую краску, с улыбкой подошёл к нему. — Хочешь сменить имидж? — Нет, — помотал головой Чимин. — Не хочу возиться. — Мне кажется, тебе бы пошло. Если не хочешь полностью, можешь осветлить только кончики, м? А я вот думаю, — старший продемонстрировал два тюбика, и одним из них был привычный оттенок «красное дерево», а на втором было написано «дикая слива», и цвет на палитре был тёмно-синий. Чимин нахмурился, взял краситель в руку и повертел его, представив Хосока с новой причёской. — Не думаю, — протянул он и повернулся к стеллажу. Его внимание привлёк рыжий оттенок, что-то похожее на то, что он сам носил в четырнадцать лет. — Как насчёт него? — А? — парень взял бутылёк и хмыкнул. — Ну, не знаю. Думаешь, мне пойдёт? — Тебе идёт что угодно, — улыбнулся Чимин. — Но ты — солнце нашей группы, так что свети. Хосок вскинул брови и улыбнулся в ответ, задумчиво возвращая тюбики на место. Они волочились по отделам с декоративной и уходовой косметикой, по рядам с дрянными тряпками, обозванными одеждой, от одного взгляда на которые Чимин вспоминал тех бабулек, которые выходили на пробежку-прогулку в семь утра вместе с молодёжью на его улице, или тех, которых Пак навещал летом в качестве благотворительной социальной работы, навязанной им школой. (Но, по правде, Чимину те старикашки понравились, они теребили его за щеку и рассказывали интересные истории). Они проходили мимо декора для дома, и Чимин прихватил себе пару новых свечей — они с матерью обожали ароматические свечки, — на которых было сказано что-то про древесину и нотки кашемира, и Чимин думал, как, чёрт возьми, вообще должен пахнуть кашемир, но всё равно взял их. Потом они оплатили покупки на кассе и сели в пикап на полупустой парковке, залитой золотым закатом, и пахло пиццей из смежной с «Таргет» закусочной; между объявлениями с рекламными акциями проигрывались песни ABBA, в ту конкретную минуту — «Dancing Queen». Хосок повернул ключ зажигания, и мотор отчаянно и болезненно заревел, и Хосок, Чимин видел, радостно улыбнулся, — очевидно, у него были какие-то неполадки, и он боялся не завестись. Чимин не стал спрашивать, потому что всё равно бы ничего не понял, и отвернулся, опустив окно на полную и высунув руку навстречу попутному ветру, лишь они выехали на шоссе. Чимин любил ездить на машине — даже на старом пикапе Хосока, даже когда им приходилось ездить в автомастерскую вместо репетиций. Он всегда чувствовал себя так свободно, будто вместо очередного поворота в сторону школы или диско-кафе они в любой момент могут поехать прямо, дальше и дальше, максимально далеко от их повседневной скучной жизни, от идиотов из школы, от всех неприятностей, просто прямо в закат, где, Чимин был уверен, они встретили бы кучу всего интересного, но, как вы помните, он не был авантюристом, так что он только мечтал об этом. Воздух всегда приятно рассекался кожей его руки, когда он высовывал её из пикапа, будто готовился дать пять любому проезжающему мимо водителю. Магнитола, когда Хосок и Чимин ездили вдвоём, всегда проигрывала что-то из синти-попа, например, Oh Wonder, или что-то вроде того, потому что Хосок любил синти-поп, а Чимин не возражал. Они ездили в «Таргет», находившийся в нескольких милях от Модесто, просто для того, чтобы покататься на машине. Когда они были младше и Хосок только получил права, главным развлечением для них было разъезжать по вечерним улицам города, по потрескавшемуся асфальту и гравию, скользить по центральным улицам и потом — заворачивать в спальные районы, где Чимин всё время глядел на семьи, игравшие под струями оросителей на своих идеально стриженых сочных газонах, обязательно с собаками типа золотых ретриверов, и он видел, как они весело смеялись, но никогда не слышал, потому что музыка играла так громко, что казалось, колонки вот-вот повываливаются из дверей. И Чимин думал, что это идеальные семьи. Те самые, где отец подавал своему ребёнку мяч во время игры в бейсбол, как в фильмах или мультиках, как в «Цыплёнке Цыпе». Ему было грустно, но он всё равно любил такие заезды, он чувствовал себя частью этих семей просто потому, что видел всё это. Чимин и его мать никогда не говорили про отца — это было вроде запретной темы в их семье, негласно, конечно, но никто не любил поднимать её. Он звонил Чимину всегда на Рождество, изредка писал в соцсетях что-нибудь типа: «как дела?» или «вам нужна какая-либо помощь?», то есть ему всё же не было плевать, Чимин, по крайней мере, в это верил. Когда ему было семь и он пошёл в первый класс, отец Пак и мать Пак перестали быть вместе. Такое случается, так говорила его мама, и он прекрасно об этом знал уже в том возрасте, потому что часть его друзей из детского сада были такими же, каким стал он, — представителями так называемой «неполноценной семьи». Они вырулили на центральную площадь, и музыка сменилась на тоскливую медленную композицию, и Чимин знал её, поэтому выкрутил громкость на полную. Она была из мини-альбома одной певицы, которую Хосок давно советовал Чимину, и для её творчества у Пака должно было быть специальное настроение, что-то вроде того, когда он слушал Тори Келли. Голос у девушки был тёплым, ласкал слух своей небольшой хрипотцой и расслабленностью. Размеренные мотивы игры на фортепиано идеально подходили этому самому настроению. Он испытывал его в этот конкретный момент в тачке своего друга, пока озирался по сторонам. Над городом светило предзакатное солнце, листья на многочисленных деревьях вдоль тротуаров начали желтеть, сквозь них вкраплениями виднелось синее небо. Чимин прикрыл глаза, уложив голову на дверце пикапа, и почувствовал себя готовым и вправду уехать за сотни миль отсюда, из Модесто, хотя он его так сильно любил. Он думал, что, если это принесёт ему душевное умиротворение, он будет готов к таким жертвам. Но они проехали ещё около пяти миль, припарковались в двуместном гараже Хосока и прошли через дверь в просторный холл дома. У Хосока почти все комнаты были выполнены в стиле хай-тек или что-то около того: светлые широкие помещения, много геометрии и минимализма. Как уже говорилось, родители его были успешными юристами, грамотными и отлично знавшими своё дело, так что у Хосока в семье водились деньги, и они просто обожали вбухивать их в качество: качественные элементы интерьера, качественную технику, даже гитара Хосока и его школьные принадлежности: дорогой «телекастер», механические карандаши, дизайнерские ручки и тетради, и прочая ерунда. Чимин налил себе воды из стеклянного графина, стоявшего на лазурном квадратном кофейном столике напротив белого кожаного дивана в гостиной, и со стаканом лениво пошёл к старшему в комнату, где тот уже достал все необходимые вещи для покраски волос и вывалил их на небольшой чёрный коврик на полу в своей ванной. Стандартным набором были: полотенце, резиновые перчатки, пищевая плёнка, пакеты, вазелин, средство для снятия лака, пара заколок, тонкая расчёска, ну, и Чимин. Это было самое странное, наверно. В семье, где качество было важнейшим фактором во всём, Хосок просил каждый чёртов раз Чимина красить его самой обычной масс-маркетовской краской для волос в собственной ванной комнате. Он никогда не ходил в парикмахерские, никогда не вызывал кого-то «профессионального» к себе домой; каждый раз, все эти четыре года, его красил Чимин, который, вообще-то, не то чтобы стилист по волосам. Но с таким стажем, на самом деле, он уже готов был получить эту несчастную корочку или сертификат, потому что его опыта в этом вопросе было уже вполне достаточно. Парни убрали коврик, покрыли шахматную чёрно-белую плитку на полу плёнкой, Хосок притащил стул, и его они тоже обернули целлофаном. Хосок переоделся в свою униформу для окрашиваний — широкую футболку с таким количеством цветных пятен, что уже было не понятно, какого цвета она была изначально, и чёрные трикотажные шорты. У Чимина был даже свой профессиональный фартук — подарок Хосока для его лучшего личного мастера. Хосок включил музыку — снова синти-поп, потому что, если честно, он всегда его слушал, — и уселся на стул напротив большого круглого зеркала, смазывая кожу по линии роста волос вазелином, пока Пак смешивал компоненты краски в пластиковой тарелке. И в ту минуту Чимин вдруг почувствовал себя так уютно, будто все его дурацкие загоны остались где-то на улице, выпав по дороге из багажника пикапа. Поэтому он оставил краску в покое, обнял друга со спины и уткнулся лицом в его надплечье, попутно испачкавшись вазелином. Старший засмеялся. — Ты чего? — Я просто чувствую себя нормально, — пробубнил Чимин. — Хотя бы сейчас. Хосок погладил руку Чимина тыльной стороной ладони. — Что происходит с тобой? — Как ты думаешь, зачем он это сделал? — Чимин поднял голову, встретив взгляд друга в зеркальном отражении. — Я не знаю, — вздохнул Хосок. — Честно, без понятия. Может, он на самом деле неплохой парень. — Ты так думаешь? — Чимин выпрямился. — Но ведь он… — Чимин-и, — Хосок повернулся к нему и взял вазелиновыми руками за предплечья, но младший этого не заметил. — Ты всегда знал, что мы разные. Что он не один из нас. Для него наш гараж — просто гараж. Он не проторчал там с нами четыре года, он не репетировал там до изнеможения. Он никогда не был жертвой нападок футболистов. Он просто не такой, и в этом вся проблема. Но он не злодей. Чимин прикусил губу. — Но ты угрожал ему. — Это же была просто шутка, — Хосок усмехнулся, и, встав со стула, убрал чёрные прядки Чимина, чтобы они не лезли ему в глаза. — Послушай. Тебе нужно определить, на кого и за что ты так сильно злишься, Чимин-и. Потому что мне кажется, что ты не совсем это понимаешь. Когда ты поймёшь, всё станет в разы легче, вот увидишь.***
Позже пикап Хосока припарковался у дома Чимина. Младший был всё ещё погружён в мысли, даже несмотря на то, что они неплохо провели вместе вечер, и с Хосоком ему было очень комфортно. Но он всё никак не мог отделаться от странного ощущения недосказанности, даже после того, как уже рассказал всё про ссору с Тэхёном. Ему казалось, есть что-то важное, что он упускает, но он никак не мог уцепиться хоть за краешек этого «чего-то», чтобы понять. Чимин отстегнул ремень и взглянул на Хосока, и тот тепло ему улыбнулся. — Я не знаю, как мне быть, — признался Чимин. — Я как будто в лабиринте. Я не могу выбраться. Везде какие-то ловушки, и мне теперь постоянно кажется, что за поворотом новые неприятности, и что бы я ни сделал, всё будет через задницу опять. — Чимин, — старший успокаивающе погладил его по волосам, — пожалуйста, подумай над тем, что я тебе сказал. Вздохнув, Пак едва заметно кивнул ему. — И кстати, — встрепенулся Хосок, — ты заходил на «Ютуб» в последнее время? Чимин нахмурился и покачал головой, не до конца понимая, при чём здесь это. — Я думаю, тебе стоит начать с этого, — он чуть наклонился к Чимину, заглянул в глаза и продолжил: — Я думаю, твоё послание было услышано. Всё ещё не улавливая суть, Чимин замер. Он всматривался в лицо старшего несколько секунд в тишине, пока до него наконец не дошло. На территории Соединённых Штатов Америки около девяноста процентов землетрясений приходится на Калифорнию, западную часть Невады и Аляску. Самые разрушительные из них произошли в Сан-Франциско в девятьсот шестом году, на Аляске в шестьдесят четвёртом году и в этот самый момент — посреди Модесто, в голове у Чимина. Песня. Кавер, который он исполнил в ответ на ролик Чонгука. Он практически забыл об этом за чередой пережитых им за последние дни событий и заходил на канал лишь однажды, когда выложил свой зов о помощи, а после этого — сразу выключил компьютер. В голове Чимина заскрипели механизмы, разгоняясь всё быстрее и быстрее, и когда Хосок выпрямился и подмигнул ему, они достигли своего предела и звонко ударились о стопор. Пак буквально выскочил из машины и молнией влетел в дом. Наспех скинув обувь в прихожей, он забежал в свою комнату и включил компьютер. Его сердце билось так быстро, будто у него вот-вот должен был случиться приступ, но Чимину было наплевать. Всё, что ему нужно было сделать — это зайти на «Ютуб», и как можно скорее. Он нашёл канал Чонгука и сразу листнул к последним роликам. Теперь за неделю их было выложено два: ещё один кавер в среду и блог с открытия роллер-парка в субботу. Конечно, подумал Чимин, это же было предсказуемо: Чонгук не стал бы разбрасываться подобными масштабными событиями в столь маленьком городке. Чимин помнил, как закончился предыдущий просмотр пения Чона, так что решил сначала проанализировать именно блог — на всякий случай. Шестьдесят минут его мягкого голоса и улыбок, его сияющего образа, его впечатлений. Чимин посмотрел видео на одном дыхании, больше не испытывая отвращения. Каждое слово Чонгука было наполнено смыслом, абсолютно так же, как и сам Чонгук вдруг обрёл его в глазах Чимина. Он смеялся, задорно танцевал, снимал детей, природу, прилавки с безделушками, промоутеров, и весь мир его глазами был таким необъятным, таким наполненным чем-то наивным, чистым, ярким, чем-то, чего Чимину не хватало в своей жизни, но Чонгук это всегда прекрасно восполнял просто своим присутствием рядом с ним. И там было их выступление. Чимин даже не заметил, что Чон снимал, когда они встретились глазами во время песни. Но он это делал — с присущими его стилю приближениями, фокусировкой, цветокоррекцией, как будто он собирался выпустить это отдельно как полноценный ролик. Только на последних минутах его камера чуть дрожала — это было заметно. Дрожала так же, как и голос Чимина на бридже. Он спустился к описанию видео, и среди всего, что Чонгук там написал, он увидел: «…и выступление самых классных ребят в Модесто — нет, во всей Калифорнии! У меня мурашки от их игры, я серьёзно. Пожалуйста, уделите им внимание, они этого заслуживают!». Дальше была прикреплена ссылка. Ссылка на канал «Романа из телевизора». Чимин откинулся на спинку своего стула и рвано задышал с приоткрытым ртом, глядя на экран и не мигая. Число подписчиков на канале его группы выросло примерно на тридцать тысяч, и просмотров на видео стало гораздо — в разы — больше. Чимин не мог поверить своим глазам. Чонгук ведь обещал ему. Тогда, в «макдаке» у дурацкой ржавой арки, поздним вечером, когда жевал разваливавшийся бургер, а Чимин просил его о помощи. Он сказал, что поможет ему, и он это сделал. Находок оказалось слишком много, и Чимин сделал себе перерыв, достав из шкафа одну из припрятанных бутылок с коктейлем и сделав пару жадных глотков. Приторная жидкость слегка обжигала рот и на пустой желудок хорошенько помогала успокоиться — через мгновение он уже чувствовал лёгкое головокружение. Это позволило ему вернуться на канал Чонгука и всё-таки взглянуть на предпоследний видеоролик. Чонгук выложил его в тот день, когда с утра вместе с Чимином наврал директору. В названии было написано просто: «извини»*. На обложке Чонгук сидел в игровом кожаном кресле, подсвеченный цветными лампочками позади него и белым светом экрана компьютера. На нём была гигантская серая футболка, немного оголяющая острые ключицы, и кажущиеся в тусклом освещении ещё более розовыми волосы были в небольшом очаровательном беспорядке. Он улыбался, и это не была счастливая улыбка — Чимин точно знал. Он сделал ещё глоток шипучки и кликнул на ролик. — … надеюсь, у тебя всё хорошо. Я безумно по тебе скучаю, и мне грустно, что я не могу быть рядом с тобой. Пожалуйста, прости меня и послушай эту песню. Она для тебя. Парень взял в руки гитару и неуверенно начал перебирать струны, и его голос полился из небольших колонок в плотной, сдавливающей тишине комнаты, мягко нашёптывая: «потерял себя, потом ты пришёл и нашёл меня», кротко лаская и обнимая: «в моем сердце — комната воспоминаний, которые мы создали», обволакивая своей нежностью: «я никогда не перестану думать о тебе». Он смотрел в основном на гриф, переставляя пальцы в аккордах, но иногда поглядывал в камеру, и когда он делал это, то через неё попадал прямиком в сердце Чимина. Перед глазами у Чимина замелькали картинки их с Чонгуком проведённых вместе минут: крохотные мгновения, немногочисленные, но такие драгоценные. С тех самых секунд, когда они неслись по коридору и рука Чонгука была в его руке — в первый и в последний раз; выступление для него в гараже, когда Чонгук сказал Чимину, что он «вау», и это «вау» оказалось обескураживающим и эффектнее любого другого красноречивого комплимента; когда они ехали в машине под дождём, и потом Чимин впервые услышал его замечательный голос, и когда он пришёл к нему на балкон, и когда они провели целый день вдвоём, и когда Чонгук спал на соседней подушке, и когда учил Чимина есть палочками, и когда приехал к нему по первому же зову поесть бургеров, и их вечер в игровых автоматах, и счастливое лицо Чонгука, его тепло и самые живые глаза, и его заразительный смех, и их первые объятья, и потом — первый поцелуй. Это было время, когда Чимин по-настоящему выбирался из своей зоны комфорта, он открывался парню, которого едва знал, и он был счастлив — какие бы внутренние переживания его ни тревожили, как бы сильно он ни сопротивлялся этому — он попадал под чары, он таял, он сдавался, он хотел, чтобы Чонгук продолжал заставлять его снимать слой за слоем, чтобы пробуждал в нём эмоции, о которых Чимин забыл за это время, пока пытался найти любовь, найти себя, найти смысл своего существования. «Разве нам не было весело?» Чимин не дослушал — просто не смог. Это было выше всего, что он когда-либо мог назвать пиком своих возможностей. Он нажал на паузу и, поставив бутылку на стол, зарылся пальцами в волосы, закрыв глаза. Это была неправда. Невозможно. Чонгук говорил «у вас», «по вам», «с вами», «для вас». Это просто ловушка английского языка. Чонгук совершенно точно ничего и никому не адресовал. В противном случае… Нет, противных случаев не существовало, Пак это знал, он был в этом убеждён. И вдруг в голове Чимина прояснилось — ведь он видел. Чонгук видел его кавер, наполненный болью, он слышал те пропитанные отчаянием строчки, которые были направлены ему. И если Чимин правильно его понял, Чонгук отправил ему ответное послание. Осознание этого пронеслось зарядом электричества по телу, на спине выступила испарина, и парень покрылся мурашками, а в животе будто образовалась огромная дыра. Он сделал несколько кругов по комнате, это всегда помогало ему немного успокоиться. Чимин столкнулся с чем-то, на что никогда прежде не натыкался, и теперь не знал, что ему нужно было делать. Он запаниковал. Они с Чонгуком провели вместе неделю. Одну чёртову неделю. Разве такое возможно за неделю? То, с чем он так долго боролся — почти два года своей жизни, — разве оно могло просто взять и развеяться за неделю? Разве Чонгук мог тоже?.. Был только один способ узнать правду — поставить на кон свою надежду, и исходов могло быть только два: выигрыш или тотальное поражение. Чимин рухнул в постель с телефоном в руках и полез в свой плейлист, думая лишь о том, что ему нужно сделать что-то с этим. Ему нужно было сделать ответный удар, не слишком давящий, чтобы Чонгук не напугался, но достаточно сильный, чтобы вывести его реакцию. Резко подскочив, он ринулся к столу и вбил в поисковик название нужных ему аккордов. Он хотел спеть под гитару, потому что так сделал Чонгук, как и в случае с акапельным кавером — с помощью этого видео он планировал дать Чону понять, что он видит тоже, что он принимает правила его игры. Он хотел заставить Чонгука ему ответить, вживую или так же в интернете — не имело значения. Чимин нашёл хлебную крошку, он сумел уцепиться за ускользающий силуэт. Парень взял гитару и попрактиковался в игре мелодии, подстроился под нужный ритм и прорепетировал пару раз. Выходило неплохо — не так органично, как в оригинале с электрогитарой, но достаточно для того, чтобы вызвать эмоции. Он включил запись на веб-камере и первым делом улыбнулся — искренне — и поблагодарил всех, кто присоединился к каналу. Он не стал упоминать Чонгука, потому что это было бы против правил, но пообещал, что постарается как можно чаще радовать аудиторию новыми видео. — Извини, что не выходил на связь. Случилось много всего такого, о чём я не могу тебе рассказать, но просто поверь мне — я больше так не поступлю. И эта песня для тебя. Чимин впервые так сильно обрадовался тому, что говорил по-английски, потому что это было так просто — вводить людей в заблуждение. Если Чонгук пользовался этим, то почему Чимину было нельзя? Конечно, незнающие решили бы, что он просто обращается к своим подписчикам, но определённый человек сразу всё поймёт. Чимин очень хотел этого. Они с Чонгуком и вправду провели вместе неделю — ни больше, ни меньше, и эти семь дней были ценнее всех его отношений, хотя Чонгук ни разу и не давал ему знаки того, что чувствует то же самое. И теперь, после всего того, что между ними случилось, Чимин больше не хотел терять время, но и пойти на прямой контакт он тоже не мог. Чонгук представил ему свой вариант ведения диалога — необычный, но чертовски подходивший Чимину, парню, который привык всю жизнь выражать настоящего себя только через музыку. Он привык ею общаться. И он готов был рассказать Чонгуку историю, выслушать его в ответ, и, возможно, это бы их куда-нибудь привело — вместе или по отдельности. Он вздохнул и робко начал свою песню. «Можно я скажу тебе кое-что, что должно остаться между нами? Когда я слышу твой голос, я понимаю, что я наконец-то свободен». «В моём сердце есть боль, и она не исчезнет; теперь я понимаю, что тону в тебе всё сильнее». «Мне нужно, чтобы ты был рядом со мной».