Не ходи в лес

Матушка говорила, не ходи в лес, никогда не ходи в лес, особенно когда воды становятся черными и густыми, и когда зарево огней поднимается над горами. Матушка говорила — берегись, А-Чэн, не ходи в лес, не бери с собой сестру и брата, остерегайся далеких троп. Матушка говорила, что живут там существа, которые только выглядят как люди, а на деле зачаруют, уведут — пропадешь… Матушка говорила — и боялась. А ведь матушка в жизни не испугалась ни злодея, ни лютого мертвеца. Оттого кипело в груди жгучее любопытство каждый раз, как земля окрашивалась в красный и красным же пламенело небо, и солнце сияло особенно ярко по вечерам — что же там, в землях Цишань Вэнь, что же там, что?... Сестренка рассказывала по осени сказки, что слышала от матушки. Говорила, что сказки те матушка ей рассказывала темными ночами, когда была совсем одна, когда батюшка покидал дом по торговым делам, а зарево над горами становилось все ярче, и матушка боялась — и потому рассказывала сказки. А когда родился А-Чэн, сказок для него уже не осталось, но сестренка их хорошо запомнила и рассказывала А-Чэну и А-Сяню. Те сказки были все время о человеке, о талантливом человеке — и пусть его талант раскрылся так поздно, но горел ярче, чем полыхали осенние огни. И сердце у него было огненное. Звали его Чжао Чжулю. Сила его была страшная — ему дано было сжигать ядра заклинателям. Но он хотел был человеком честным и благородным, а потом старался направить свою силу во благо, и нанимался в ордена к высоким господам охранять наследников и наследниц. И однажды случилось ему встретить одну молодую госпожу. Ему было назначено охранять ее, но время шло, и юность брала свое — молодая госпожа и Чжао Чжулю полюбили друг друга. В ту пору они не думали еще о будущем, не знали, позволят ли такому союзу случиться, но молодая госпожа была упряма и имела влияние на отца, а потому думала — для любви нет преград. Захочет выйти за него замуж — и выйдет. Сестренка говорила, что часто просила матушку рассказать эту сказку так, чтобы конец был счастливым — но матушка только грустно качала головой и объясняла — мол, такая сказка. Чжао Чжулю однажды ушел в лес в ту пору, когда алое зарево поднималось над горами. И встретил там Короля Огней, подобного Солнцу — Владыку Цишань Вэнь. И Вэнь Жохань разглядел в нем необыкновенную силу и захотел ее себе. А когда Владыка Цишань Вэнь хочет чего-то, он это получает, ибо силы у него больше, чем у всего остального заклинательского мира. Чжао Чжулю не вернулся к той девушке — а она ждала его. И год спустя орден Цишань Вэнь проехал кортежем по всем окрестным землям — шла Дикая Охота — и тогда добрые люди рассказали, что видели Чжао Чжулю за правым плечом Вэнь Жоханя. И тогда молодая госпожа поняла, что Чжао Чжулю потерян для нее навсегда. Сестренка говорила — я бы рассказала эту историю иначе, да только не знаю как. Сестренка говорила, что мама часто плакала осенними вечерами. А потом перестала. Каждую осень огни над горами заставляют Цзян Чэна желать отправиться туда и узнать — правда ли это? Правдивы ли сказки? Только ни за что на свете он не решился бы огорчить матушку. Потому Цзян Чэн не покидает Пристани Лотосов, и не садится в лодку, и не плывет в лес, и не ищет никого, и не пытается найти крупицы правды в старой сказке. Говорят, что раз в четверть века Дикая Охота Цишань Вэнь обязательно покидает свои владения и проезжает кортежем по всем окрестным землям, но Цзян Чэн никогда такого не встречал, а потому не верил. Только по осени начали приходить сладкие сны, пряные сны, сны с запахом прелых листьев, сны с запахом гниющей земли, сны с запахом крови, сны с запахом костров…. В этих снах на Цзян Чэна смотрели черные глаза, глубокие глаза, огненные глаза. В этих снах рука в черной перчатке касалась обнаженной кожи Цзян Чэна, скользила по груди — где сияет золотое ядро, и кожа покрывалась мурашками, и пламя охватывало его целиком. В зареве небесного пожара приходил и приходил черноглазый человек, и Цзян Чэн брал его руку в свою и сплетал пальцы, и смотрел в глаза, и выгибал спину под чужими ласками… ...и просыпался с утра, смущенный и возбужденный, забывая, что видел во сне, не понимая, что происходит с ним. Над Пристанью Лотосов сгущалась осень, и Дикая Охота все-таки пришла. Матушка отправила их по реке на лодке и наказала бежать — А-Чэну, А-Сяню и Яньли. Матушка отдала Цзыдянь и сказала — то хорошее оружие. То гордое оружие. Оно развеивает любое наваждение. Оно хранит своего владельца. Отдала — и ушла туда, где пламенели огни, и как можно было оставить дом, и как можно было уйти? Потому Цзян Чэн и Вэй Усянь сберегли сестру в лесу и наказали ей ждать их, а сами тайком прокрались обратно в Пристань Лотосов — и увидели Дикую Охоту. Настоящую Дикую Охоту. В самом деле кортеж Цишань Вэнь. И самого солнцеподобного Владыку в белых и алых одеждах. Перед кортежем Дикой Охоты стояла матушка и что-то говорила. Цзян Чэн не слышал, что — он смотрел на человека за правым плечом Солнцеподобного Вэнь Жоханя, Владыки Цишань Вэнь, и вдруг понимал, что нет ни сказок, ни снов, только ясная горькая правда, Потому что узнал этого человека. И потому что не было сомнений в том, что он есть. Владыка Цишань Вэнь обращался с матушкой ласково, с улыбкой. Он говорил так: что же ты, глупая женщина, не дождалась? Что же ты, женское отродье, бросила верить? Что же ты, гадкая змея, вышла за другого — ужели не хотела получить назад свое? Ужели не уяснила, не выяснила, что у любой службы есть свой срок? Если бы только ты дала ему выслужить свое, ждала долгими днями и ночей не спала, то сегодня бы стала та ночь, когда я бы его отпустил. Он горячо в это верил, глупая девчонка, он говорил, что ты дождешься и мне придется его отпустить… Рука Солнцеподобного Вэнь Жоханя подняла бесстрастное лицо Чжао Чжулю за подбородок. Он улыбнулся и продолжил говорить так: — Видишь, мой дорогой, я был прав, а ты ошибался. Пусть наваждение станет явью теперь. Матушка закричала, падая на колени. Вэнь Жохань что-то говорил еще — про наказание, про то, что получает каждый по заслугам, про то, что лжец и предатель получает как лжец и предатель — но Цзян Чэн не слышал этого уже, как не слышал и Вэй Усяня, пытающегося его остановить, как не слышал треска костров и плеска реки, словно оглох и ослеп, и видел лишь матушку, распростертую перед лицом неизвестной, страшной силы. Цзыдэянь фиолетовой молнией взлетел в небеса, теряясь в алых всполохах, и должен был, должен поразить Владыку Цишань Вэнь, но перед ним черной тенью оказался… Чжао Чжулю. Его рука крепко держала Цзыдянь, но взгляд лишился прежнего бесстрастия и равнодушия, больше не было глаз, затянутых льдом, он смотрел на Цзян Чэна, и Цзян Чэн смотрел на него, и ясно стало снова — не было ни снов, ни сказок, только явь. Рука Чжао Чжулю дрогнул, и Цзян Чэн вновь ударил Цзыдянем — уже по нему, потому что это оружие, что изгоняет наваждение, это оружие, что возвращает разум, это вернет утерянное, даст обрести утраченное, даст узнать новое, погасит огни. Матушка что-то кричала, и Вэй Усянь что-то кричал, и над ними грохотал голос Солнцеподобного Владыки Цишань Вэнь, но Цзян Чэн все так же ничего не слышал — в груди его пылал огонь, рука держала чужую руку, а во взгляде человека перед ним он видел узнавание. Цзян Чэн и раньше знал, что похож на матушку, многие говорили, что лицом, статью и глазами он пошел весь в матушку, но кто же знал, что столь важно будет похожим быть на матушку и держать в руках Цзыдянь. — Ты победил, мальчишка, — прогрохотал Вэнь Жохань, и теперь Цзян Чэн его услышал. — Сделал то, что не способна сделать была твоя жалкая мать! Жаль, не учел и такого пути! Цзян Чэн обнял Чжао Чжулю и почувствовал, как его руки неуверенно обняли его в ответ. Поверх плеча Чжао Чжулю Цзян Чэн посмотрел на Вэнь Жоханя и громко сказал: — Уходите. Вы сами сказали, что срок его службы окончен. Что вам здесь делать? У вас, наверное, еще много дел впереди. Сказал — и сам поразился не столько дерзости своих слов, сколько тому, как легко они сорвались с губ. И Дикая Охота послушалась его, потому что он был в своем праве, и они знали это, и ослушаться его не могли. Огненные всполохи охватили кортеж Солнцеподобного Владыки Цишань Вэнь, и они покинули Пристань Лотоса, отправившись дальше по всем окрестным землям, а Чжао Чжулю так и остался стоять в объятиях Цзян Чэна. А после, когда всполохи огней утихли, и заморосил дождь, разбиваясь каплями о гладкую поверхность воды, Цзян Чэн раскрыл объятия, и, взяв Чжао Чжулю за руку в черной перчатке, шагнул к матушке. — Матушка, поднимайтесь, — вдвоем они подняли ее с земли, и так и встали рядом, глядя на ее бледное, измученное лицо. — Матушка, все хорошо. Наваждение снято, матушка. Вот, верните Цзыдянь себе — он по праву ваш. Цзян Чэн попытался вернуть ей Цзыдянь, но матушка решительно отвела его руку и глухо сказала: — Ты оказался сильнее меня — тебе им владеть. Цзян Чэн растерянно смотрел, как матушка и Чжао Чжулю обменялись долгим взлядом — словно говорили молча, словно слов было не нужно, словно все промеж собой поняли, а после того матушка повернулась и ушла в дом. Вэй Усянь отправился на лодке за сестренкой — чтобы не боялась в темном лесу, чтобы знала, что беда прошла стороной, чтобы знала, что нечего больше бояться. Цзян Чэн смотрел на человека рядом с собой, чужого и незнакомого, и в то же время родного до золотой боли в груди, и вслух повторил: — Нечего больше бояться. И в лес не стоит ходить, в далекий лес, особенно осенью, когда идут дожди, и ветер доносит запах прелых листьев, запекшейся крови, горелого дерева и опаляемой солнцем запретной волшебной земли.