В борьбе все средства хороши

— Какого черта... — пробормотала я вслух, обращаясь не к невидимости, а к самой себе, абсолютно без вопросительной интонации. Нет, правда, какого черта творится?! Да, я знаю, что задала этот вопрос за последние... А сколько вообще времени прошло с момента начала этой околесицы?.. Хотя, вашу ж дивизию, чем это я интересуюсь, когда под сомнением стоят все мои принципы и представления о сущем. Где я сейчас нахожусь? Это не сон, это не явь... Что же тогда? Загробный мир? Или — как же это называлось в некоторых мифах? — что-то вроде переходной реальности — чего-то, куда переносится душа после смерти, но до попадания в ад или рай? Нет, наверное, не то. Плевать на баобабы, которых здесь быть не должно, — я на небе! А значит, в раю. Я?! В раю?! Что я несу? И как я вообще могу рассуждать спокойно о таких вещах? Между прочим, только что я оказалась в месте, в существование которого, чем бы оно там ни было, я никогда не верила. До этого я находилась... в Манисе, во времена правления «шехзаденстования» Сулеймана Великолепного? Или первая реальность все же была сном, во время которого я умерла и оказалась здесь? Ну да, я ведь почувствовала боль, страшную боль, а потом она отступила, и передо мной появились чертовы баобабы... Меня что, сгрыз мой собственный пес? Я погибла из-за этого? Хотя с чего я взяла? Причина могла быть любой: инфаркт, инсульт, отравление, выстрел во что-либо при ограблении. Но у меня же неплохое здоровье... было, дом в частном подмосковном поселке хорошо охраняется! Значит, все же собака? Чушь! Да и с чего я вообще сейчас забочусь об этом все? Я подохла! Подохла, ясно это или нет?! Я больше никогда не увижу ни своего дома, ни прекрасных городов этого... того мира, ни своей любимой собаки, ни знакомых... Впрочем, последнее переживаемо: на своем пути я не встретила ни одного человека, общество которого мне бы было по-настоящему приятно, и уже, судя по всему не встречу; но вот остальное... Я глубоко вздохнула и попыталась осознать потерю всего вышеупомянутого. Получалось плохо. Я все еще слабо верила в приключившееся — в то, что все кончено. Я ведь столько не успела! Я не надышалась воздухом, я не сняла кино, я не объездила вдоль и поперек любимые страны! Я мало жила в свое удовольствие, потому как немалую часть времени занималась созданием своего будущего. Я не... Нет, не хочу больше перечислять. Мне и так тошно. Впрочем, как я там сама себя учила?.. Ко всему можно привыкнуть. Приспособиться. Из любой ситуации можно получить выгоду. Если все идет не по твоему, значит, следует самой прекратить идти не туда, куда тебе нужно. Все в твоих руках. Настроившись на нужный лад, я начала рассуждать. Что мы имеем? Я либо в раю, либо где-то еще. Тут можно дышать, двигаться, видеть, слышать, возможно, даже нюхать, но скорее всего нельзя есть — наверняка здесь питаются исключительно духовно. Либо я скоро попаду куда-то еще, либо я уже там, где мне суждено дальше и находиться. Я огляделась. А, знаете, тут не так уж и плохо. Я сохранила все ключевые людские способности, могу гулять между баобабами, любоваться... замечательным белым цветом. А еще разговаривать с невидимостью. Все просто роскошно. Могло быть и хуже. И все еще может быть — вдруг я скоро перенесусь отсюда в ад? Я поежилась. Адское пламя, адский костер, бесы и черти, к которым я в разное время послала всех и вся, пытки, наказания, мучения... Нет, я, вероятнее всего, это все заслужила, но это же не означает, что я должна буду просто с этим смириться? Если я теперь попаду в ад, буду делать все, чтобы выбраться оттуда, ибо я, в конце концов, никогда не делала худо людям, лишь сражалась за место под солнцем, как и все люди, многие из которых, совершив меньше грехов, сделали куда больше зла, как ни парадоксально. Однако, вот вопрос: а как вообще возможно выбраться из ада? Солгать, похоже, не выйдет... Кричать, брыкаться? Бред. Кто бы ни правил этим гадким местечком, они сильнее меня. — Замечталась? — внезапно я вновь услышала голос невидимки. — Собираешься выбираться из ада? Черт, я на прослушке, хотя даже не разговариваю. Какого ляду? — Не бойся и не считай, будто я знаю все о тебе. Просто у тебя на лице написано: «Помогите, я не хочу в ад». Ты особенная. Многие, оказываясь здесь, начинают реветь по родным, жалеть тех, так как они потеряли их... Тьфу. Сад детский. А ты держишься. Или просто эгоистка. Да уж, не даром тебя выбрали для выполнения такой опасной и судьбоносной миссии. Ты можешь. Многое можешь. Причина, по которой я не реву по дражайшим человекообразным, оказывается, в отличие от моих опасениях касаемо ада, видимо, у меня на лице написана не была. Миссия? Меня выбрали для какой-то миссии? Это уже интересно. Надеюсь, как миссионерку, да еще и решившую чьи-то там судьбы небезопасным путем, меня не отправят в адский огонь. И что же это, интересно, за миссия мне такая досталась? И почему именно мне? Потому что я, как верно заметила невидимость, эгоистка? Значит, миссия связана с наплевательским отношением к людям... Ну да, заботиться я о себе и вправду могу. Как и Мэри... Мэри... Не помню, какая у нее там фамилия, но ей, получается, сначала хотели поручить то дело, которое поручают мне. Раз кто-то счел нас пригодным для какой-то там миссии, — ее, правда, посчитали менее пригодной, чем меня, — мы, быть может, похожи. Никогда не встречали родной души... Неплохо было бы познакомиться с этой Мэри. Но сейчас не об этом. Явно не об этом. Нужно сначала разобраться, где я, кто я, зачем я... Меня вот, кстати, удивляет один маленький момент: невидимость, которая наставляет на путь истинный, знает о тех, кого наставляет, далеко не все. Это же может затруднять наставление и, соответственно, валить миссии. Мне как никому иному, к слову, ведомо, как важно найти к человеку правильный подход. Ладно. Потом о проблемах в загробной системе будем переживать. Для начала нужно уяснить здешние азы... — Эй, невидимка! — крикнула я. А как к ней еще обращаться? — Марассель, — послышалось... откуда-то. Марассель — это видимо имя невидимости. И зачем, право слова, невидимости имя? Или это вовсе не невидимость, а я плохо смотрю? — Марассель, — кивнула я. — Скажи мне, а я сейчас где? — Ты на... Называй это базой. Тебе так будет проще. — База, — усмехнулась я. — Не по-старославянски. Мне казалось, здешние «коренные» на нем должны разговаривать. И да, я вовсе не смущаюсь вышедших из обращения слов, странных невыговариваемых названий, так как изучила много жутких языков. Называй это так, как оно зовется на самом деле. — Твое дело. Мы на дороге к правде. Это название вовсе не заплетает язык. Просто оно неясно для новичков. — Мне ясно, — пожала я плечами. — Сначала люди умирают, затем оказываются здесь, а после отправляются отсюда туда, куда должны, чтобы все было правильно — правдиво. — Ты молодец, — услышала я несколько удивленный голос невидимости и хмыкнула. Идиотов, которые не способны понять, что таит — громко сказано «таит» — в себе «имечко» обителя невидимости и баобабов, вероятно, настолько много, что невидимку поражает наличие иных «хомосапиесиков». — Тебе не придется, полагаю, долго объяснять, что здесь к чему. И даже... Я даже, пожалуй, только позволю тебе задавать вопросы и буду отвечать на них. Ты ведь сама наверняка хочешь узнать именно то, что тебе нужно знать. — Смотря что мне нужно знать, — улыбнулась я и решила приступить к «допросу». — Давай-ка сначала познакомимся. Что-то мне подсказывает, ты в вашей системе простая пешка. Ты мало знаешь. Например, обо мне. Не сразу догадываешься, что лучше сказать, иногда начинаешь подбирать слова, произнеся часть предложения. Был бы пророком, создателем, хранителем чего-то там, наверное, должен был бы знать куда больше. Как глава всего существующего. Верно я полагаю? — Абсолютно, — развел или развела... развело Марассель своими невидимыми руками — ну, мне так кажется. И вообще, Марассель — женское или мужское имя? Хотя с чего бы ему принадлежать лишь конкретному полу? Невидимка-то больше «оно». — Я бывший человек. Я был двадцатилетним парнем, когда попал сюда. Авария. Это случилось с десяток лет назад. Я прошел просвещение и стал наставлять миссионеров на путь истинный. Должен же им кто-то рассказывать, что делать, зачем... да и что вообще происходит. Я здесь такой не один. Нас несколько тысяч... на этой должности. — Кто-то проходит просвещение и становится наставником, а кто-то отправляется на миссию... Что с миссионерами происходит потом? Они делают то, что им говорят делать, а затем тоже идут просвещаться и становятся наставниками? Последнее происходит после первой же миссии, или же ее исполнители занимаются несколькими делами и только потом просвещаются? — Миссионеры не просвещаются. Они исполняют свой долг — вершат дело. Одно, только одно. После либо остаются в том теле, которое использовали для выполнения задания, либо отправляются в Заросли. Там красиво, тихо, спокойно. Это место похоже на путь к правде. Там тоже растут ивозды, только их куда больше, они порождают яркий свет, который питает всех обитателей Зарослей. Миссионеры сами выбирают, куда им отправиться. Чаще они выбирают Заросли... Хотят покоя. Правда, ты больше смахиваешь на авантюристку, благоговение среди ивозд созданноо не для которой. Я посчитала нужным сперва разложить по полочкам услышанное и только потом задать следующий вопрос. Тело для дела... Похоже на название какой-то книги или фильма, но то было другим. «Дело по телу», «Дело о теле» или какое-то еще. Это неважно, а важно другое. Для миссии ее исполнителю вручается тело. Отличное от его земного. Навряд ли требуется исправлять что-то в аду, раюю или в ином «посмертном месте». Единственное несовершенноее место — земля. Так говорили, излагая мифы, но это очевидно и без тех. Если хорошо то, где лишь добро, то на земле плохо. Очень плохо. А по мнению «загробных друзей» хорошо именно то, где лишь добро. Из этого всего можно вывод, что мне скоро нужно будет вернуться на землю в другом обличии, чтобы сделать что-то ради свершения справедливости. Не могу сказать, что меня колышет «мир во всем мире», но... Важная миссия! Иной внешний вид! Я вернусь на землю, где, что очевидно, есть куда больше всего интересного, чем на пути к правде или в Зарослях: шататься между баобабов, называющихся здесь ивоздами, я — прав был Марассель — не имею никакого желания! Я выполню поставленную мне задачу и продолжу жить человеком, какое бы тело мне ни выдали, это решено: буду мужиком, значит, буду мужиком — это не так уж и плохо; буду уродкой, значит, сделаю пластическую операцию; буду человеком без определенного места жительства, значит, пойду и заработаю. Из любой ситуации есть выход. Кстати, тогда, когда жизнь... тела миссионера окончится, что с ним произойдет? Надо бы узнать. — Любой умерший человек отправляется после смерти в загробный мир, — в ту его часть, в которую его определяют, и занимается тем, что ему предназначено, — был он миссионером в человеческом обличии или нет, — ответил на мой вопрос Марассель, как только я его задала. — Почему одних определяют на просвещение, а других — на исполнение миссии? — вновь вопросила я. — Загробная роль зависит от совершенного в человеческом теле до его смерти после его предыдущего пребывания в загробном мире, но не от совершенного в человеческом теле во время миссии, если речь идет о миссионере. Если человек достаточно ловок и хитер, о чем говорят его земные поступки, а также имеет иные качества, нужные для выполнения той или иной миссии, о чем также говорит сделанное им на земле, то ему поручается подходящая задача. Если человек совершил на земле немало добрых дел, то он допускается к просвещению. Нет — уходит исправляться в Поучение. Как исправляется, проходит чреду испытаний на земле, после которых определяется, миссионером он станет или пойдет на просвещение. — Все просвещенныее занимаются тем, что поучают миссионеров? — Нет. Кто-то поучает грешников, кто-то их испытывает. Кто-то растит ивозды. Кто-то приходит во снаа грешников, помогая им в нелегких ситуациях. Это зависит от того, какого рода больше верных дел совершал ставший просвещенным на земле. Что ж, все в целом логично. У Марасселя хороший слог, он внятно объясняет. Он легко мог объяснить многим людям на земле что-то важное, сделав благое дело, почему сейчас наставляет миссионеров. А я... Все верно, я ловка, хитра, находчива, так что вполне могу что-нибудь да поменять на земле в ту или иную сторону, али потребуется. Кстати, Марассель сказал, что моя миссия крайне важна. Любопытно. Неужели я настолько умелая, что могу изменить хренову тучу вещей?.. Впрочем, да, это вполне вероятно. Кстати, у меня назрел еще один вопрос не по поводу миссии. — Тебя же не звали Марасселем, когда ты жил на земле? Здесь дают другое имя? — Угадала. Но только просвещенным. Остальным это незачем: они либо на земле в теле человека, имеющего имя, которым они там и зовутся, душу которого мы вымещаем из него во время миссии, а по ее завершению, если миссионер не желает оставаться в теле этого человека, возвращаем в него, заставляя человека считать, что он действительно жил в этом теле все эти годы, добавляя воспоминания, но не изменяя душу, либо в Зарослях, где их некому как-либо называть, либо — грешники, чье имя никого не интересует, никто. — А где находится душа человека, когда ее вымещают из тела на время или же навсегда? — В Зарослях. Этим душам там вкратце объясняют что, как и почему. Заросли — прекрасное место, это не Поучение. Мы отправляем эти души туда, потому что хотим дать им компенсацию за прерывание их жизни, в котором они невиновны. На Просвещение этих людей мы не отправляем: они недостаточно для него праведны, ведь не смогли же сделать так, как нужно, хотя могли — в теле-то нужном находились. Тут все ясно. Следующий вопрос. — Как подбирается наставник миссионеру? Мы с тобой говорим на русском, значит, ты знаешьь этот язык. Навряд ли бы кого-либо отправили беседовать с тем, кто его не понимает, и кого не понимаетт он. Значит, это имеет значение при подборе? — Это ты говоришь на русском. Я же беседую с тобой на японском. Здесь все не так, как на земле. Я слышу тебя на своем языке, ты меня — на своем, — хоть и говорим мы что-либо друг другу на разных. Наставник миссионеру подбирается на него похожий, чтобы однозначно было взаимопониманив. Я на него похожа? Ну, может быть. В конце концов, мне еще мало известно о нем, пока рано делать выводы. Теперь мне нужно выяснить кое-что, что уже связано с моим будущим родом деятельности. — Если миссионер провалит свое дело, что с ним произойдет? — Такого почти никогда не случается, ибо миссионеров на ту или иную миссию подбирают, как я уже говорил, подходящих, точно подходящих. Но, если подобное все же приключится, миссионера ждет Поучение, после чреда испытаний, следом его определяют... — Это я уяснила. Можешь не продолжить предложение. Скажи мне вот что: мы можем отказаться от той роли, которую нам определили? Если да, то что с нами произойдет? Мне было занимательно узнатьь ответ, но лишь занимательно. Я прекрасно понимала, что, если даже такое возможно, ничего хорошего отказавшегося не ждет. Да и я, собственно, не против того, чтобы заниматься спасением мира, а после жить, как раньше жила. — Не получится. Будущие просвещенные никогда не отказывается, к отказу не лежит их душа. Миссионеров так наставляют просвещенные, что они соглашаются... Кстати, если тебе интересно, у просвещенных провалов здесь никогда не случается, так они устроены, — Самовлюбленный, однако, попался мне наставник. Ну что ж, я в этом вопросе не лучше. Значит, мы на самом деле похожи. — А грешники... У них никто не спрашивает, чего они хотят. Бедняги. Хорошо, что я — ловкая грешница. — Сколько длится наставление миссионера? — Зависит от того, какой миссионер. Тебе, я уверен, понадобится не больше пары часов. Но с большинством иначе. Порой миссионера месяцами или даже годами приходится наставлять на путь истинный. Знай, что ты, в общем-то, не такая, как многие. — Я и так это знаю. «В общем-то»... Неприятно Марасселю, видимо, признавать, что хорошо кто-то, кроме него. — Поэтому и назначена на столь ответственное задание. Тебе сужденоо мир изменить. Сильно изменить. Неплохо-неплохо... Я, в целом, давно знала, что буду менять мир, правда, полагала, что обойдется без загробных реальностей, так что не была ни крайне удивленна, ни ужасно обрадованна. Да, замечательно, что я не черт знает кто. Да, скорее всего, впереди нечто захватывающее. Да, это приключение, и приключение крайне необычное, что и интригует. Но ошеломляться? Ошеломилась я, если бы узнала, что, например, мне предстоит пустяковая «миссийка», которая практически ни на что не повлияет, так как на большее я не гожусь. Я слишком хорошо умею принимать происходящее, не смогла бы я принять лишь то, что означало бы, что я — ничто и никто. Слишком уж я в себе уверена. И я не считаю, что это плохо. — Предлагаю тебе начать объяснять мне мою миссию. Честно говоря, я сгораю от любопытства и нетерпения. Судя по тому, что я буду спасать мир, мне предстоит участвовать в чем-то сверхэпическом, — совершенно честно высказалась я. — До того, как ты попала сюда, где ты была? Ответь, пожалуйста. — Полагаю, что дома. Спала. — А я так не считаю. Ты увидела четыре черные и четыре белые полоски — это... своего рода герб всего, что есть в этом мире, где белое символизирует добро, а черное — зло. А затем... — Почему их именно четыре? — прервала я Марасселя, так как меня заинтересовал этот момент, а затем поняла, что выходит странная несостыковка. После того, как я увидела полосы, я проспала какое-то время и лишь потом оказалась на пути к правде. Я умерла во сне. Или же нет?.. Ладно, послушаю ответ на уже заданный мною вопрос и задам следующий, ответ на который мне куда важнее. Черта с два, я видела сон... Странный сон про Манису и Сулеймана. Сон, в котором я чувствовала боль. Боль, которая тоже не похожа на ту, которую чувствуют в жизни или во сне. Впрочем, нет, ощущения были сходными, но вот только они еще и были... сильнее. Куда сильнее. Я пережила одну автокатастрофу и знаю, какой бывает боль. Боль, которую я чувствовала в том — пусть будет — сне, была, мне показалось, хуже. Не хочу делать из себя страдалицу, но я отчего-то уверена, что такую боль, какую я почувствовала тогда, не чувствовали даже люди, умершие в результате авиакатастрофы. Так что же происходило со мной... несколько часов назад, полагаю? Я же не могла оказаться на миссии до того, как попала к наставнику? Или могла?.. Но тогда выходит, что моя миссия... — Потому, что души, сущие в этом мире, разделены на четыре... каста, я бы сказал: люди, миссионеры, просвещенные и грешники. Души могут изменять касты. В душах каждого каста есть и свет, и тьма. Не спрашивай почему. Мне неведомо. Никому неведомо. Так уж повелось. Да я и не собиралась это спрашивать. Темы добра и зла меня мало колышат. Я лишь ищу что-нибудь, во что я смогу влипнуть по самые уши, ищу развлечения, ищу приятной, как минимум, жизни... К черту остальное. Пока я рассуждала, Марассель продолжал повествование, которое смогло дать мне ответы на все мои ныне сущие вопросы: благо, на этот раз я слушала собеседника в то время, когда занималась «размышлиззмами». — Появилось восемь полосок, и ты почувствовала кошмарную боль. Такое бывает, когда человек переносится из одного Размещения в иное, и когда он же переносится в иное время. Ты попала в тело, в котором тебе предстоит выполнять миссию. Будущих миссионеры всегда помещаются в тела своих миссий на короткий срок, прежде чем, допускаясь до миссии, попадают к наставнику. Это нужно для того, чтобы посмотреть, будет ли приемлимо себя чувствовать ты или иная душа в теле, то есть, примет ли тело душу. Случается ведь, что не принимает. В этом случае миссионер возвращается в свое тело. В ином, как ты поняла, попадает в наставническое Размещение, то есть, снова его меняет, значит, чувствует ты же кошмарную боль. Теперь ты поняла, что с тобой произошло? Я кивнула. Что же тут неясного? Есть Размещения — что-то вроде миров, существующих в системе друг с другом. Земля — одно из таких Размещений. Иное — то, в котором я сейчас. Наставническое. Здесь готовят миссионеров. При переносе из одного в другое человек чувствует боль, про которую я уже говорила. Я, как и предположила, попала на короткий срок в место и время моей будущей миссии... Черта с два! Я ведь была в Манисе, во времена правления там будущего Султана Сулеймана! Я была в Османской Империи! В веке, про который был снят один из самых известных турецких сериалов, который я могла по двухтысячному разу смотреть месяцами подряд! Я была в прошлом! Была не в своем теле, и даже это не заметила! Я!! Была!! В Османской!! Империи!! В шестнадцатом!! Веке!! Во Дворце!!! Будущего!!! Султана!!! Сулеймана!!! Великолепного!!! И это еще не все... Я!!! Скоро!!! Снова!!! Там!!! Окажусь!!! Ради выполнения миссии! Я буду спасать мир, находясь в... получается... гареме Сулеймана! Ну да, я же оказалась в маленькой бедненькой комнатке, в которой лежало несколько дорогих вещей — судя по всему, подарков Сулеймана мне... Я точно была в гареме, где еще во Дворце шехзаде может находиться комната, в которую допустят девушку?! Я точно была в женском теле, ведь ты хатун называла меня существом женского пола. Мама! Подарки Сулеймана!! Дорогие!! Я была в теле его фаворитки!! Подарки Сулеймана были очень, о-о-очень богатыми, а значит, я была в теле его любимой фаворитки! Комната была маленькой, вернее, покои... Значит, я точно не была матерью шехзаде, ведь их места жительства обычно больше. Да и еще та женщина называла меня хатун — так не зовут Султанш. Правда, по сериалу Хюррем, по мнению Айше Хафсы, носила этот титул даже после брака с Сулейманом, но ведь это сериал... Хюррем! Я что, оказалась в теле нелюбимой героини? Хотя против исторической Хюррем я ничего не имею, мне нравятся образованные дамы, умеющие плести интриги на уровне государства и мира, а не только «харемника». Стоп! Нет, я точно не была в теле Хюррем. Она стала фавориткой Сулеймана лишь после его восшествия на престол, я же находилась в том времени, когда он был шехзаде. Получается, я Махидевран? Может, Гюльфем? Или Фюлане? Сейчас выясню, наставник по сути должен мне все рассказать... Я принялась слушать его слова, не желая пропустить ничего важного. — Миссионеры могут совершить ошибки, находясь чужом в теле еще необученными наставником. Но эти ошибки исправляются верховными просвещенными... должность которых и заключается в исправлении подобного. Ты, кажется, накричала на какую-то девушку, заставив ее считать тебя... мягко говоря, странной. Мы сделали так, что она не помнит этого. Другие люди, услышавшие твой крик, также его забыли. Если бы этого не случилось, твоя работа была бы затруднена, и шансы твоего успешного выполнения задания уменьшились бы, как и шансы скорейшего изменения мира в лучшую сторону. Но больше ошибок, как ты понимаешь, ты допустить не можешь. Натворишь много непоправимого — иному миссионеру придется не только помогать миру со всем тем, с чем ему должна была помочь ты, но и исправлять те беды, которые создались в мире из-за тебя. Своими неверными шагами ты можешь ввергнуть мир в войну, ибо от тела, которым будешь управлять ты, многое зависит, поверь... Ты должна быть очень осторожна и рассудительна. Не будешь, рискуешь стать грешницей, которую никто не пожалеет, пройти через семь кругов ада, а также заставить пройти их же других людей. Ясно тебе? Я снова кивнула. Мне более чем ясно. Я, о чем Марассель совсем не подозревает, была в подобной ситуации уже далеко не один раз. Война, конечно, из-за меня начаться не могла, однако от этого на мне не было меньше ответственности: от моих опасных развлечений часто многое зависело, в том числе такие мелочи, как моя жизнь, мое здоровье и жизнь и здоровье других людей. Из всех таких ситуаций я выходила победительницей, не нанеся никому никакого урона. Ситуации такого рода я люблю и уважаю. Они разжигают во мне азарт, пускают в мою кровь адреналин. Я не могу без того и без другого. Жизнь скучна без риска. Так что я жутко рада, что сложилось так, как сложилось. Несомненно, ради того, чтобы отправить в мою любимую Османскую Империю, шестнадцатый век, про который я знаюю все и даже больше, — не только по сериалу, я изучаюр историю, — спасать мир, нарываться на проблемы и ходить по лезвию ножа, стоило умереть. Тем более, что это не смертьь вовсе, а перерождение! Я буду жить жизнью, которой однозначно будет прекраснее той, что могла быть, если бы я не умерла и осталась в своем теле и веке. Шестнадцатый, О.И... Я ведь мечтала, мечтала, читая всякие фанфики про попаданок, что попаду туда, в эпоху расцвета Османской культуры, быстрого расширения границ Империи, в гарем к какому бы то ни было султану или шехзаде, которого я непременно сумею сделать султаном, но никогда не верила в то, что «попадание» возможно. Возможно! Бесовски возможно!! Дорогая, ты поняла, что произошло? Только что сбылась твоего самая заветная мечта, которую ты всегда считала неисполнимой! Османская!!! Империя!!! Гарем!!! Эпоха Сулеймана!!! Вот оно какое — счастье!.. Так, соберись. Ты сейчас должна внимательно слушать Марасселя: ты же не хочешь пропустить мимо ушей нечто важное? Чтобы спасти мир, нужно знать, как спасать и, главное, отчего. Ты не можешь провалить миссию, ибо не в твоих правилах провалы, так что напрягись и, будь добра, слушай, что тебе говорят. От этого зависит твоя дальнейшая судьба: не от того, что тебе говорят, а от того, послушаешь ты это или нет, то есть от тебя, как и всегда. Да... Я понимаю, почему меня избрали на выполнение этой задачи. Я прекрасно разбираюсь в истории этого времени и этого государства, знаюю многие тонкости политинтриг, госдел, также смогу, если надо, а я уверена, что надо, так как миссия важная, а значит, наверное, довольно длительная, а я в теле той или иной фаворитки Сулеймана, выбиться в люди в условиях пребывания в гареме в качестве рабыни, а также однозначно полюблю — уже ведь полюбила! — миссию всем сердцем, ведь нечто вроде нее, опять-таки, — моя несбыточная мечта. Мама моя! Я скорее всего буду проходить тот самый путь, именуемый фанатками сериала, подобными мне, гордым «от рабыни к Султанше», а также давным-давно названный в народе «из грязи в князи». Здорово! Просто замечательно! В прямом смысле, на этот раз. Роскошь Дворцов, победы над сильнейшимии той эпохи, известность, власть, корона больше, чем у Хюррем... Всегда считала, что ненавижу ее «ведерко», но сейчас понимаю, что презираю Хюррем, а самую знаменитую из ее корон просто обожаю!.. Я встречу с самим Сулейманом Великолепным, Айше Хафсой, Ибрагимом, а также с Хюррем — историческую личность я крайне почитаю... Впрочем, нет, с последней встречаться мне не стоит, как бы ни хотелось поговорить со столь значимой персоной. Нужно сделать так, чтобы она вообще не попала во Дворец, иначе она перекроет мне весь воздух... Стой-ка, ты что же, дорогая, считаешь, что слабее Хюррем, что не сможешь ее одолеть, если она встанет преградой на твоем пути? Пф-ф-ф, что-то ты забылась! Ты лучшая, моя дорогая, самая лучшая! А если нет, станешь лучшей. Изменишь себя и станешь лучшей. Все, повторюсь, в твоих руках. Да и не стоит тебе сейчас печалить о какой-то там Хюррем... Слушай, слушай внимательно Марасселя, говорю снова, слушай и запоминай. Пройдет меньше часа, и ты окажешься в самом раю! Ты продержишься там столько, сколько сможешь продержаться, учитывай это. Нельзя просто взять и не получить то, о чем мечтала. Особенно тогда, когда шансы получить так велики. Ты должна. Должна. Должна сделать все, чтобы победить в игре, которая начнется совсем скоро. В игре, победа в которой станет твоей окончательной и бесповоротной победой. Над всеми и вся. Даже над собой. Ведь если ты сможешь выжить там, да еще и добившись высот, к тому же изменив мир до неузнаваемости в лучшую сторону, ты превзойдешь саму себя. Ведь прекрасно же знаешь, несмотря на дикую самоуверенность, что пока ты этого не можешь.