you did your best to be my sorrow

Когда они вновь встречаются, то практически ничего не меняется. Стол подрагивает от музыки, доносящейся из его комнаты. Она благодарит всех известных богов за то, что родители вновь куда-то уехали на отдых, иначе Валерио бы в первый же день отправили обратно за Атлантический океан. Отец бы такого не потерпел.  — Восемь утра, не рановато ли для праздника, братец? — она смотрит безразлично, скрещивая руки на груди. — Для праздника рано никогда не бывает, — смеется он в ответ, отпихивая ногой кофейный столик, на котором остались следы от белого порошка, причины его хорошего настроения ранним утром. Она недовольно поджимает губы. Габриэлла всё такая же безупречная: идеальная укладка, форма сидит безукоризненно, макияж лёгкий, подчеркивающий строгость стиля, но и оставляя осознание, что она — юная девушка, молодая, прекрасная, соблазнительная. — Не обнимешь братца? — он раскрывает руки для объятия. Валерио тоже не меняется: темные кудри растрёпаны, глаза блестят от веществ, губы тянет шальная улыбка. Щурится, смотрит внимательно, изучая. Взгляд как у лиса: такой же хитрый, такой же опасный. Валерио и есть настоящая лисица, всегда прекрасен, всегда хитёр и ловок. Валерио — далёкий лис Ренар из античных басен Эзопа. Трикстер, ловкач-пройдоха, плут и обманщик их высшего слоя. — Смотри не опоздай в свой первый день, — она качает головой в знак неодобрения и стремительно покидает комнату, игнорируя вопрос. Поездка в школу стремительная, Валерио всё так же смеется и рассказывает ей об излюбленной Америке. Она перебивает его, смотрит холодно, объясняя, что это не его любимая Нью-Йоркская школа, здесь он должен учиться, иначе вылетит, деньги не помогут. Парень отмахивается, а потом вдруг его губы растягиваются в улыбке: — Спасибо. Габи, ты единственная кому пока ещё не лень пилить меня, пытаясь спасти пропащую душу. — Это моё наказание как сестры, — фыркает она, вылезая из машины. — Сводной сестры, красавица, — на его губах всё так же играет самодовольная улыбка. Габриэль предпочитает не оборачиваться. Весь учебный день ей удаётся игнорировать его. Она льнёт к Гусману, мягко и утешающе гладит его лицо, дарит нежный поцелуй, но ничего не меняется. Время идёт, а он продолжает тонуть в своём горе, Гусман устало отворачивается, пока она со слезящимися глазами наблюдает за его усталым, подернутым плёнкой печали лицом. Как же она хочет помочь ему, спасти, уберечь, но, как бы она ни пыталась, ничего не меняется. Габриэль проводит с ним всё лето у его родственников, бросает все дела и летит к нему, не дожидаясь приглашения, но его лицо становится чуть более счастливым за эти три месяца только в тот миг, когда он видит Надю. Сердце болезненно сжимается. Но она не против, нет. Если это сделает его счастливым — пожалуйста, лишь бы разрешил остаться рядом. Вечером все собираются в одном из лучших клубов города по приглашению Валерио. Он всё так же сорит деньгами её отца, громко смеется, много пьёт и прожигает жизнь. Он — Дионис, вечно молодой, вечно пьяный и разгульный. Он — ветер в волосах, он — свобода, он — молодость. Она входит под руку с Густавом. Габриэль выглядит всё так же идеально, платье струится вокруг ног, v-образный вырез спереди и тонкое кружево, бриллианты на шее, в ушах, а голову венчает диадема. Это всё почти вульгарно, потому что слишком дорого, до вызывающего прекрасно, но она — кровная аристократия Испании, она имеет право. Когда Густав оставляет её, она отдаётся порыву. Она находит своего Диониса, и начинается веселье: они долго и громко смеются, кружат по залу, алкоголь льётся рекой. Он громкий, смешной, дарящий свободу, родной. На миг боль из груди исчезает, оставляя лишь этот водопад головокружащего веселья. Когда они добираются до дома, он стягивает ботинки, отбрасывая их куда-то в сторону, и падает на бильярдный стол. Они всё так же болтают о ерунде, шутят, беседа легкая, приятная, разливается в груди горячим наслаждением. Валерио — родной, до больного нужный. Как же она скучала. Она сбрасывает каблуки, от которых до боли гудят ноги. И словно вновь становится свободной, он принимает сидячее положение, притягивает к себе и рассказывает ей глупости об их прошлой жизни, снимая серьги, убирая диадему. Уставшая и счастливая, она одними губами шепчет: «Спасибо» и смеется, вдыхая аромат его духов, смешанный с запахом выпивки. Габриэль падает на бильярдный стол рядом. Они лежат молча несколько секунд, которые тянутся подобно вечности. А потом она чувствует, как к ладони прикасается металл кольца, а потом теплые чужие пальцы. Он вырисовывает буквы и она с опозданием понимает, что он чертит лишь одно — «Люблю». Она сжимает чужие пальцы, нежно поглаживает. Габриэль поворачивается к нему, смотрит в его глаза и почти тонет в этой зелени. Он всё такой же яркий, словно вспышка, к нему так же неумолимо тянет. — Мне этого не хватало. Валерио поворачивается на бок, чуть медлит, рассматривая, а потом его губы касаются лба, мажут по скуле, мягко переходят на щеку и касаются уголка губ. Она замирает, дыхание перехватывает. Так хорошо, так нужно. Всё её существо тянется к нему, жажда прикоснуться, ответить почти топит, тянет вниз. А потом его губы накрывают её. Он целует нежно, вкладывая в этот поцелуй всю боль, всю тоску. Она отвечает так же. А потом её рука упирается в чужую грудь, мягко отталкивая. Габриэль закрывает глаза, отворачивается, пытается взять себя в руки. — Мы же решили, что этого больше никогда не повторится. Я твоя сестра, Валерио. Она поднимается. Боль сковывает грудную клетку, всё так неправильно. — Сводная сестра, — боль в его голосе смешивается с яростью, — Это абсолютная глупость, формальность! Зачем следовать правилам, если они не имеют смысла? Габи, пожалуйста! В его голосе отчаянье. Она не оборачивается, уходит. Бильярдные шарики разлетаются в разные стороны от его удара, прямо как и её сердце.