Я больше не уйду

      Бриджитт не любит вспоминать Маринетт. Просто не любит.       Как и в каждой семье, в их был гадкий утенок. И им была Маринетт.       Бриджитт плохо помнит их совместные тренировки в клане, помнит только огорченные взгляды учителей, безмолвно пожимающих плечами, словно говорящих «мы сделали, что смогли».       Дедушка на эти переглядывания не обращал внимания, безмолвной тенью ходя на каждое занятие внучки, ни взглядом не показывая своего отношения, когда видел ее довольно неуклюжие выпады и смехотворные попытки защититься.       И падения.       Много падений.       Честно говоря, именно этим двоюродная сестра ей и запомнилась – умением падать, порой даже стоя на ровном месте. В детстве ее это смешило, потом заставляло недоуменно поднимать брови, а потом и вовсе раздражало.       Как можно не знать элементарного – ходить ровно, не запинаясь и не падая? Этого Бриджитт понять не могла.       Как и упрямства дедушки, который раз за разом приказывал заниматься с Маринетт, присутствуя на каждой тренировке, чего не делал даже с лучшими учениками клана, в том числе и самой Бриджитт.       Разумеется, другим это не нравилось. Поэтому помимо равнодушия взрослых, которым уже порядком надоело с ней возиться, на Маринетт выливалось еще и презрение сверстников. До членовредительства не доходило, за этим в клане следили тщательно, но вот всяких обзывательств, мелких подстав и довольно сильных ударов на тренировках было предостаточно.       Что поделать, дети бывают жестоки.       Вспоминая ту себя, Бриджитт невольно чувствует угрызения совести. Это сейчас она понимает, что кузина была ни в чем не виновата, даже ее неумение как следует защитить себя, что у других получалось сходу больше не вызывает того презрения, что раньше. Просто когда твое детство прошло в месте, где все умеют если не драться, то хотя бы сдачи дать точно смогут, девочка, абсолютно не понимающая, чего от нее хотят, вызывала брезгливость. Они же не понимали тогда, что не все могут то же, что и они, что обычные дети, коей была Маринетт за пределами родового гнезда не должны задумываться о своей защите и способе эффективнее обезвредить противника. Они просто не понимали, что обычная, спокойная жизнь для внучки Главы намного желаннее, чем место наследницы.       Все, что они видели – внимание, которое ей, по их мнению, было не положено. Которого она не заслуживала.       И лишь спустя годы Бриджитт смогла понять, что в ней нашел дедушка Чан.       Просматривая дневник сестры, ее тетради, на которых были видны ее заметки, сделанные весьма хитрым способом – не знаешь, где искать и не увидишь, обращая внимания на все недомолвки, а потом и узнав, что ее все эти годы окружали марионетки Бражника… она начинала понимать, под какой прессинг попала Маринетт. И не сдалась.       Она никогда не сдавалась.       Падая, она всегда поднималась. Никогда не жаловалась, даже когда они в своих насмешках перегибали палку. Старалась не показывать, как ее задевает такое отношение со стороны китайских родственников. Отчаивалась, злилась, возможно даже ненавидела, - но не сдавалась.       Бриджитт почти не помнит ее, свою сестру. В памяти остались только два хвостика, наивный взгляд голубых глаз, да вечно растерянное выражение лица. Это мало, этого слишком мало для памяти о человеке, которому исполнилось восемнадцать, и который прожил все эти четыре года в Париже, где появился злодей, заражающий мирных жителей черными бабочками.       Дедушка не говорил этого вслух, но его тревожили новости из Парижа. Он не раз предлагал Сабине с семьей переехать, и она вроде даже соглашалась, но в один день вдруг передумала. И говорила, что ситуация под контролем, ничего серьезного, опасения излишни.       Правда, слыша эти слова от дочери, он начинал беспокоиться еще сильнее.       Однако большее чем выбить из Сабины обещание приехать на восемнадцатилетие дочери вместе с Маринетт он не смог.       Беда случилась раньше.       Новости, что Маринетт из-за несчастного случая оказалась в больнице, а потом и пропала в портале буквально потрясла всех. Да, ее недолюбливали и искренне считали неподходящей на роль новой Главы (о том, что никто не лишал ее этого права, она, кстати, не знала), но и смерти не знамо где не желали. Все же, кто бы что ни говорил, а она была своя.       Поиски развернули сразу же, подняли все связи, пообещали награду за любую информацию о ее местонахождении – тщетно. Не было никаких зацепок, никаких гарантий, что она все еще жива.       И только дедушка Чан говорил, что она жива. Он знал это. Верил. Ждал.       И он был прав. Она вернулась.       И сейчас она стоит перед закрытой дверью в ее комнату, думая, что ждет ее, когда она откроет дверь.