Луч солнца золотого

Чем больше Тристиан думал о своем положении – тем яснее становилась ошибочность первоначальных выводов. Более не имело значения, чем они были продиктованы: стремлением совершить нечто выдающееся, гордыней, трусостью – или иными пороками, что он так торопился приписать лишь смертным. Когда он впервые оказался в Украденных Землях – заточенный в смертное тело, лишенный сил – положение казалось ему абсолютно безвыходным. Жрец не переставал напоминать себе, что мог бы проявить силу и решительность; мог бы преодолеть страх, парализовавший его. Мог бы – и все же предпочел поверить нимфе. Лилия простила его так непозволительно легко. Тристиан не переставал думать о том, как может заслужить уже полученное прощение. Размышления о собственной участи, совсем недавно не оставлявшие места для прочих мыслей, со временем отошли на второй план, а затем – и вовсе растеряли все свое значение, уступив стремлению исправить последствия своих ошибок. Лилия удивляла его: снова он думал о том, как плохо на самом деле он понимает смертных. Молчаливой тенью жрец держался возле нее, не находя решимости приблизиться. Лилия делала все возможное, чтобы с ней считались: за пределами Украденных Земель в том числе. Объединение разрозненных владений не казалось больше невозможным. Баронесса приняла решение изгнать Ландера после покушения. Тем самым она надеялась преподать ему урок, и одновременно – показать, что не считает его серьезной угрозой. Опасения Валери в целом подтвердились: Ландер рассчитывал выставить гибель баронессы трагической случайностью. Оставались загадкой его дальнейшие планы, а именно: каким образом он собирался узаконить свою власть; возможно также, что таким путем он рассчитывал заслужить благосклонность кого-то более могущественного. Тем не менее, демонстрации силы и отказа казнить заговорщиков оказалось достаточно, чтобы бывший эмиссар и думать забыл о новых попытках – и послужил примером неудачи для тех, кто мог бы в будущем оказаться на его месте. В принятии решений Лилия продолжала полагаться на Тристиана, спрашивала его советов – жрецу было трудно смириться с этим; трудно было поверить, что он имеет право влиять на ее решения. Лилия настаивала, и Тристиан всякий раз уступал. Он ожидал, что останется наедине с новообретенным чувством, и никак не мог быть готов встретить взаимность. Жрецу не удалось оградить Лилию от собственных страхов – тех, что касаются только его, как ему казалось. Более всего он хотел забыться в ее объятиях, растопить тревоги неумелыми ласками. Когда Лилия касалась его – осторожно, будто чтобы убедиться, что он все еще рядом – Тристиан думал только о том, как не утянуть ее за собой, во тьму заблуждений. Заговорить с баронессой лишний раз Тристиан не решался. Потеряв зрение, он не утратил своих целительских способностей; врачевание помогало ненадолго отвлечься от тяжелых мыслей. Он не мог видеть, как Лилия непременно хмурится, как поспешно отводит взгляд, стоит ей случайно взглянуть в слепые глаза. Он знал: Лилия чего-то ждет от него. Не оправданий; невозможно найти достаточно веские доводы, чтобы обосновать жизненную необходимость его лжи. Не выражения бесконечной благодарности; хотя, как жрец считал, Лилия безусловно таковой заслуживала, как никто другой. Сделав немалое усилие над собой и преодолев сомнения, Тристиан решился обратиться с просьбой о помощи. Единственного слова, малейшего намека на отказ было достаточно, чтобы он отказался от своей идеи. В очередной раз его ожидания не подтвердились. Он не знал, чего ждать от баронессы, но позволил себе ухватиться за робкую надежду. – Если ты пожелаешь, я отдам свою жизнь, – слова тяжело давались ему, но он чувствовал необходимость это сказать. С определенной стороны такой исход начал казаться ему наилучшим из возможных. – Не пожелаю, – ответ прозвучал резко: Лилия могла позволить себе не подбирать слова, чтобы показать, что не потерпит возражений. Она считала себя вправе позволить себе резкий тон, но презрение или обвинения – ни в коем случае. – Я хочу помочь тебе, – продолжила она, смягчившись. – Поэтому должна узнать о твоих планах первой. "А не последней, как в прошлый раз", – недосказанность прозвучала настолько отчетливо, что не пришлось повторять вслух. Тристиан решился рассказать баронессе подробности о культе Царства Очищенных, о Первом служителе и его связи с нимфой. Лилия не казалась удивленной. Напротив: она будто получила подтверждение своим предположениям. – Значит, и он тоже... Что ж, это многое объясняет. Мы найдем его. Она не ошиблась. То самое святилище, в которое он когда-то привел баронессу, теперь выглядело покинутым. Тристиан должен был привести ее в расставленные силки. Тогда он увидел возможность, формально выполнив приказ Нириссы, вмешаться и не допустить непоправимого; собственное малодушие теперь угнетало его, но молча наблюдать за происходящим – оказалось не в его силах. После бегства Первого служителя прочие сектанты в большинстве своем растеряли свое воодушевление и кровожадность, и превратились в обычных людей, напуганных тревожными слухами. Сам Рутгерт не оставил надежды снова заслужить снисхождение нимфы, по-прежнему полагая ее всесильным божеством. Окруженный когда-то множеством верных последователей, Первый служитель остался наедине со своей жертвой. Девушка неподвижно стояла на коленях у алтаря, почти полностью скрытого высокой травой. Лилия легко узнала ее – она раздавала листовки на столичных улицах и присутствовала на прошлом собрании сектантов. – Одна последняя жертва, – Рутгерт обращался к незримому собеседнику, не ожидая ответа. – Прошу, не вмешивайтесь, – Амалия первой заметила приближение баронессы; голос ее дрожал от тщательно скрываемого страха. Лилия не решилась подойти ближе, увидев ритуальный нож в руке служителя. Вместо этого она обратилась к Тристиану. – Тристиан, ты же сможешь найти нужные слова... Вразуми его! – Довольно жертв, – слова жреца звучали уверенно. – Рутгерт, в тебе говорит гордыня и отчаяние. Ты можешь остановиться. – Моя паства... Последователи – они надеются на меня, – Лилия обратила внимание, как его руки начали заметно дрожать. – Посмотри вокруг: никого не осталось. Богиня не вернется. Она оставила Царство Очищенных на произвол судьбы. Но ты еще можешь остановиться. – Вы так счастливы в своем невежестве. Вы хотя бы знаете, каково это – утратить благословение своего божества? – Да, – ответил Тристиан, и сделал несколько шагов вперед. Его голос, обычно звучащий тихо и мягко, наполнялся решимостью с каждым шагом. – Именно поэтому я здесь, и не позволю тебе совершить непоправимую ошибку. – Как же я устал, – сектант наконец уронил нож и сел на землю, словно марионетка с оборванными нитями. Взгляд его сделался пустым; лицо обрюзгло, будто он скоропостижно постарел на пару десятков лет. Лилия безбоязненно подошла к нему, отшвырнув нож подальше. Амалия, не вставая с колен, закрыла лицо руками. – Называйте меня наивной – и все же я думаю, что не все потеряно, – баронесса обратилась к сектантам. Рутгерт выглядел совершенно равнодушным, но Амалия отняла руки от лица и с боязливым недоверием прислушалась. – Вы еще можете выбрать иной путь. Тристиан, нам пора... Тристиан? Жрец, окутанный едва заметной золотистой дымкой, ответил не сразу; расправленные крылья прозрачным силуэтом на мгновение показались за его спиной. Он прислушивался к голосу, слышному лишь ему: тому самому, что он меньше всего ожидал услышать снова. Он мог бы вернуться, освободиться от оков смертного существования, оставив при себе лишь воспоминания. Не этого ли он хотел? Перспектива покинуть мир смертных больше не казалась такой радостной и долгожданной – и смятение его не осталось незамеченным. Как не мог он скрыть от своего божества тщеславное стремление получить признание и возвыситься над себе подобными, так и не смог сейчас утаить сомнение. Тристиан оказался на перепутье, но не задержался надолго: достаточно единственной мысли о сделанном выборе, чтобы исчезла тяжесть, которую он давно перестал замечать. Сияющая дымка развеялась так же внезапно, как появилась. Тристиан не мог видеть, но знал: Лилия улыбается ему, не в силах отвести от него взгляда.