Я спала стоя, вытянувшись в струнку от злости, и мне снились бесконечные гневные сны. О, прекрасный цветок ярости, ярый красный цветок в моем сердце!
Жан-Поль Сартр
"Мухи"
— Итак, моя луна... Моя душа... Проявилась на твоей картине. — Вы что-то в лице изменились, демон Геральд. — И тебе уже известно, что это значит. Браво. — Наконец-то, наконец-то вы уязвимы... и не станете мне возражать. Еще одна пуговица потеряла пару. Разгоряченная, в медово-янтарном поту Вики качнулась вперед, вдавливая в грубый ботинок холодок босого носочка; поцеловала вишневым шелком виновную в соблазнении ключицу, услышала несдерживаемый вдох; прикусила нежный оборот светло-розового лепестка, флиртуя победно. Так ему и надо. Геральд побольше набрал кудрявых лент в кулаки, вдыхая по-прежнему жадно: янтарный мед стекал по горлу, задевал воскресшие слабости. Вот чего стоило опасаться: Вики вошла во вкус. Ступила в ореол тех самых скрытых преступлений, которые при поддержке более опытных наделяют слепой отвагой благовоспитанную леди. Под гипнозом каждого дразнящего, румяного от смелости и похоти словечка и движения негодницы большое сердце перепрыгивало с одной частоты на другую; горделивый прибой из воздуха искал освободительные пробоины, раздвигая могучие легкие. Ливневая месса за стеклами не обещала комфортного времяпрепровождения: с ажиотажем целой трибуны дождь подстрекал Викторию на пылкие шаги даже в зябкой влажности, не давая ей слушать дыхание в титанической клетке; блики от тусклости кабинета воровали концентрацию на успехе в деле, но пальчики по-прежнему жаждали страстного риска. Теперь и Геральд заплутал в нейронной сети; его хваткий ум просчитался и пал ниц перед знанием Вики. Он отлично скомпрометировал себя в придачу, оставив на серых крыльях слепок блудливого бархата. Страсть сильна, мудрость веков всесильна, искусство всевластно, а истина — неоспорима. Особенно истина в руках женщины, окрыленной несомненной взаимностью. Эта женщина уже вернулась к белому вороту, раздвинула шире, чтобы чуть позже рубаха смиренно разлучилась с хозяином. Огоньки страсти так долго щемились из ран нетерпения, так долго искали какого-то повода... не демоница ли? Но Геральд не мог не заметить, как из засохшей красно-бордовой эрозии, куда вбился гвоздем хризолит, упорно выкалывает щель росток неуверенности; ее источник неисчерпаем в случае Вики, что в доказательстве любой аксиомы идет от противного — и с хлюпаньем падает на ножи. Она и продолжала бы раздевать обожженное песками Ада тело, если бы учитель не перехватил юный подбородок — мягко, но властно — и не вплел поглубже все еще теплые волны в грани хризолита, не затаил морской бриз в самой сердцевине, пытаясь прочесть в слепом от эрозии камне, кто же успел выдать девчонке тайну его луны. И кто потенциальный разносчик чумы, опасной лишь для двоих. Он — педагог, веками изучающий архивы разума младших. Он думал, все будет просто. Но... Картинки вчерашней ночи плыли разводами, сравнимыми с пролитой краской в мастерской живописца. Малиново-бордовая фигурка Мими шустро терялась в скопище мыслекадров, издевательски быстро сбрасывая, как змея шкуру, ведущие оттенки; сливалась с нейтральным серым — будто бы для того, чтобы выйти сухой из морской воды. С какого б угла ни зашла кристаллинка соли, Геральд не мог расчистить путь к подсознанию Вики. Это с удручающим напором загоняло энергию демона, закаленную временем, в непонимание, не давало добыть детали привычной властностью. Кажется, Геральд никогда не видел столько хлама из красно-бордовых чувств, звонких эмоций молодой девушки, спрессованных болью и страхом жить после смерти; из ульев наточенных мозгом кинжалов, с силой осиных игл воткнутых в юное сердце... Вики, чью память листали так кропотливо, горько улыбалась, стискивая ворот. Пусть он знает, что... Она ударила сжатым кулаком по ограждению, и локоть зажегся болезненным током; Выжала из дыры в груди горько-соленые капли, омывшие тихо лавандовые стебли; Уличила в безобидных сандалиях ржавые кандалы, стащила их, готовясь выть на Голубое Око — неумелая волчица; Прокляла карамель и кофе с молоком, что потенциально интимно проводят бессонницу. Пусть знает, как больно жить молодой душе под бременем долгих тайн — и подозрений. Внезапно и с шумом морская вода провалилась в ров неозвученных мыслей; вытекла к скрытым строчкам, что застряли в сколах страстного камня: Она разлучила пуговицу с прорезью где-то наверху. — А вы ни капельки не изменились, — дрожал голосок земной богини. — Ваши крылья спокойны, пока мои взмылены. «И любое движение кажется бессовестно отточенным», — подумала Вики с досадой. И это под печатью самих Небес, при всей яркости голубой луны. При всей окрыленности — кажется, только видимой, с блёклым остатком больных надежд. О, земная богиня умерла лишь недавно, и вся истина пока что кислая на вкус; неубедительно сладкая лишь в минуты утешения самой себя. И кто ей тогда докажет, что она — не очередная? Кто ей докажет, что любовь и страсть в этом мире не меняются местами? Что он — не искуситель? — Как же много ты все-таки думаешь. — Прекратите копаться в моей голове. — Даже зная все это... Ты продолжаешь испытывать игры ревности на собственной душонке... Строгий эпилог фразы вмиг обратился в пресный шепот, когда Вики всплакнула в следующем «Прекратите». В угоду капризу она вернулась к ряду пуговиц, но третья пара не разлучилась, ибо Геральд не дал опуститься кудрявой головке; он покрепче прижал голубку к себе, вновь ощущая девичью хрупкость, убирая беглую слезку грубой подушечкой большого пальца. — Ты не представляешь, девочка, — ласкал и стращал голос-бархат издалека, пока волны искали любимые весенние краски, — что означали бы мои неспокойные крылья. Если бы я терял вскормленное веками самообладание со скоростью твоих стонов, что ты себе позволяла. — Хризолит оскалился треском, но Геральд проморгал это. — Знаешь, что нужно делать конкретно тебе, дабы я так же, как и ты, сходил с ума? И он встряхнул бархат-смоль с грозными зубцами, чтобы девчонка не думала долго. Вики поджала губки, которые скрасила легкая синь, но сказала затем: — Это стало бы и моим преступлением. А пока оно только ваше... учитель. Голосок хрусталя был холоден, как металл, — что, собственно, и сбило с течения настырно вторгающиеся волны, — и отрывистой боли в нем было с излишком. Модера ли научила подопечную перешивать полотна фраз на манер соколиных — еще большой вопрос. И несмотря на то что крупная ладонь осталась на девичьем лице нежной жалостью, Вики захотела сыграть... — Мне ничего не будет, если узнают. Я столько выстрадала, давайте поменяемся местами. Чудо, что вы не задели бинт. А то пришлось бы звать сюда Рамону. Вот бы она удивилась... Тут сердце пресытилось стуками: — Я доверяю тебе. — Что вы сказали?.. И она проиграла. — Я сказал, что доверяю, милая. Вопреки всем твоим глупостям доверяю, потому что... Хризолит отзвенел ярче на йоту оттенков, когда на просторе, мигая, скруглилась луна. «Чувства не врут, Селена, — размыло эрозию теплое море. — Голубое Око не врет. Никогда». Вики не знала, как перекрыть поганый источник настырных слез. Лепестки ее губ приоткрылись, впустили во тьму целительную речь. Что-то мешало коснуться ими чувственно-мягкого льда, давшего надежду сильнее любых обид. Хватило мужества только на то, чтобы позволить соприкоснуться лбами, — закрыв глаза, вдыхая запах кожи и сладкой энергетики. Геральд с тоской принимал эту боязливость. Куда, думала Вики, утянет ее поцелуй в стенах, напичканных тайнами и запретами? Страхом нарушить — и быть наказанным; поверить — и быть раздавленным; воспламениться — и быть использованным. «Я хочу доверять вам, Геральд... Хочу...» — щебетала Вики одной розовинкой губ. Восходящие вслед за «пиками» на темных крылах ладошки — послы-эстеты убеждений и искренности слов — скользнули внутрь белого ворота, молочной тесьмой легли на иссиня-бледную шею, восполнив едва ли признак телесного на этом теле; краткая россыпь смолистых волос на затылке огладилась пальцами, задавшими Геральду настроение ангела. Он дорожил привязанностью голубки, раскрывшей интимную тайну его души; Селены, что обвиняла его — и жалела; боялась — и льнула котенком; презирала — и восхищалась стержнем бессмертной судьбы. — Доверие — это выбор, милая. — Но как убедиться... Почувствовать правильность? Не могу слов подобрать... Она, вопреки всему, тянулась к нему. — Чувства, — и Геральд ей трепетно был благодарен, — не слова, не эмоции, даже не мысли — те в рабстве реакций. Чувства бесконтрольны, но честны и наивны, как новорожденный. И отшельник, хоть век спустя, разревется, встретив под солнцем дитя. Долго ли спал в нем философ, думала Вики... венчая ладошками бледную шею. — И им порой так не хватает слушателей. Тех, кто впитает их сакральный смысл и сделает нужные выводы. Определится, куда и с кем идти под руку, не сожалея. Даже если возненавидишь меня, ослушаешься наставников, перецелуешь все дороги, спотыкаясь из раза в раз... Я буду скорбеть, но твердить о выборе сердцем, пока не иссякнет Время. О том, чтобы чувствовать... Прежде чем думать. И доверять. И грубая подушечка пальца упала снежинкой на девичий нос — знакомая игривость о счастье, что Вики хотя бы слушает, перебирая гранями морские брызги. — И сейчас, прямо сейчас у тебя есть выбор, Непризнанная моя, — добавил учитель последнее тише. — У нас обоих... Он будет всегда. Что бы ты там ни думала.***
Геральд, милый Геральд... Такой мудрый и непоколебимый, когда внутри — все бури Вселенной. Осторожно, чтобы когтистые зубцы на крыльях не посмели притронуться к Вики, он склонился к полу, и вновь страдалица кожей и мозгом ощупала колкость мурашек, бегущих за корни волос, мрачный уют кабинета, монотонность ливня и старческий шепот рыжего писаря — еле слышимого, но незаменимого. — Я научусь доверять, — поспешила уверить Вики, краснея стремительно, когда Геральд встал, завел шоколадные кудри за плечи, чтобы мантия удобно легла на них. — Обещаю. Все-таки... Ведь мама однажды доверилась. — И не прогадала. — От коронной усмешки, блеска согретого радостным солнцем моря, от вида стянутых в улыбку трещинок на льдинных губах засиял оливиновый камень. Взгляд со стихией метнулся вниз, когда грубый ботинок снова придавлен был стройной ножкой — возлюбленной бархата. — Начнем с малого? — предложил Геральд в прежней манере — Вики скучала по ней. Чуть отступил, давая свободу двум парам ног. Повертел головой и нырнул рукой под занавесь: нашел. В сей краткий миг хризолит, ущемленный в праве на четкость восприятия, все ж зацепился за тень на подоконнике. Бюст, не иначе: вспышки молнии врать не будут. А если протянуть руку — и просто... — Позволишь? — учтиво донеслось снизу. И слава Шепфа, ведь белой ладони едва не хватило до раны от остроты крылового нароста. Выдохнув, Вики позволила: усмирить теплой ладонью-оковой холод на лодыжке; рассыпать взгляд-интерес ненадолго — совсем чуть-чуть; чутко пристроить к стопе беглянку-туфельку. Геральд поднялся. Полюбовался работой. Узнал в приливе вкуса янтарный мед — Вики благодарит. Покраснел? Совсем чуть-чуть. — Тебе не мешает вернуться в комнату, — сбил он сменой темы, как температуру, алую бледность. — Уже достаточно времени... — Я еще не получила ответы на свои... — Терпение — добродетель, Уокер. И отдых — в том числе. — Но это важно для меня, — вперилась Вики в усталое голубое сияние — в надежде увидеть там взаимный отклик. — Да и наследила я тут у вас... Ваши книги, свитки... Я бы помогла. Она огляделась, кутаясь в мантию. Где он, позабытый гнев? — Пустое. Я разберусь. — Хотите избавиться от меня? — улыбнулась она интонацией. Геральд закатил глаза. — Давай так, — по-учительски буркнул он. — Что беспокоит тебя прямо сейчас? — И сейчас, и с момента нашей первой встречи — всё, демон Геральд. — Я понял... Непредсказуемость коршуна поджидает за каждым звуком в диалоге с ним — Вики давно привыкла, поэтому не удивилась, когда ее память промокла до нитки от влитой в нее энергетики. «...Ведь мама однажды доверилась», — сквозануло в омут недавнее. Он мог бы догадаться и сам. Вот они — главы вчерашнего дня. Хризолит-амальгама колышется сонным звоном множества осколков, вплавь догоняющих плащ учителя, пока вслед за крылами со статью готических башен тащится Вики. Грубый ботинок взметает седую пыль и тишину, свойственную библиотекам. Яркий витраж поедает лучисто свитки в руках ученицы, петляет под подошвой, крадет в коллекцию стекол оливинового гостя, сбиваясь в калейдоскоп. — Одна моя ученица, — застлал бархат видение эхом, — обратилась ко мне с неожиданной просьбой. — Она давно не учится здесь, — следовало дальше, — но до книг мне уже дела не было. «Что же это была за просьба? — не спросила-таки Вики, ибо была, как всегда, в стеснении». — И главное, демон Геральд, — выгнал хозяином из цветной памяти голос Непризнанной. — Что заставило будущего серафима заниматься демонологией? Энциклопедия, — кивнула Вики на фолиант, что лежал тихо-мирно — пока что, — также попала к ней в руки? С пониманием и терпением демон кивнул. Проследил, как Вики сминает взором фигуру-тень, поднял руку... — Все это, Уокер, наш с Модерой труд. И резко одернул занавесь.***
Тут же гром выкрикнул свое зазубренное ругательство, напугав Непризнанную пуще услышанного. Ливень — тяжелое серебро — неустанно белил рванью ночь, нашептывал в оконную щель аромат своего тела; завидев Непризнанную, ветерок юркнул меж створок и повис холодком на еще скользкой коже. И молния поспела к запугиванию, но она ненавидела долгие шоу — грязно-белый взрыв только вскользь прыснул на бескрылый бюст. Это и вправду был он — профессионально исполненная мраморная роскошь; даже в скупой световой подаче страдалица высмотрела кропотливую детализацию. Не нужно было спрашивать лишний раз, чьи сильные бледные руки высвободили из куска мрамора почти живую женщину. Вики одарила Геральда немым вопросом, пока ее логика плутала в происходящем, но в том заметно взбодрилась кровь интригана, и он молчал. А творение смирно стояло на высоком цоколе слева от стопок готических фолиантов — в компании демонолога таковым удивляться уже не приходилось, — отрешенно поглядывая на них пустыми белками. И на нем, увы, пока не было видно ответов. Раздался щелчок, разбрызгавший всюду вязкий, неуютный свет. Желтых брызг хватало, чтобы не раздражаться на полумрак и видеть ясно; не в обиду каминному писарю, но тот справлялся лишь с малым. Привыкая, Вики бросила взгляд наверх: это Геральд приказал люстре вдохнуть в подсвечники жизнь. И они сразу, пусть и издалека, залюбовались щеголяющим чистотой и заботой мрамором... — Я расскажу тебе кое-что, — перебивал назидательно Геральд шумное серебро, — и ты, может быть, сделаешь некоторые выводы. Твоя мать принялась поражать интеллектом буквально с самого начала обучения. Ее амбиции, самоуверенность и любознательность восхищали учителей и давали поводы для зависти даже рожденным ангелам и демонам. Она активно искала ответы на все свои вопросы — и находила многие из них. Щедрый на рельефность и складки мраморный воротник обрамлял изящную шейку и прорезал декольте корсажа[1] сводящейся стрелкой; Вики провела пальцем по ее бугристой линии, удивляясь тому, как вовремя она успела прикрыть на ложбинке статную целомудренность: достойное платье для вечернего выхода. — Но однажды пришло время посещать уроки гармонии души, — продолжил Геральд. — Ты уже знаешь, что это означает. Да только угадай, что произошло. — Мама... не поверила своему потенциалу? — Вики тут же поспешила примерить историю матери, которую она и не знала толком, на себя; не затянула она и с тактильным изучением извилистых мраморных прядей; они руслом реки ложились на воротник и соблазнительно стекали с плеча водопадом. Навыки цирюльника, демон Геральд, а?.. — Не просто не поверила. Пришла в бешенство. — Учитель улыбнулся: Вики прекратила касаться фигуры. — Изучая Закон Равновесия, Ребекка считала, что все лучше понимает устройство Мироздания. Все лучше понимает свою роль в нем. Поэтому с каждым занятием пытливый ум все дальше заводил ее в непроглядный тупик. Ей пытались помочь многие, но она отказывалась слушать. Этот мраморный локон, пересекший лоб, прямо как настоящий; казалось, потянешь за кончик — и он распрямится... — Но, как ты верно приметила, Ребекка доверяла мне. Я втайне надеялся, что наши разговоры о важном посеят в ней нужные семена. Высидев в отрешенных раздумьях какое-то время, однажды она пришла просить о помощи. Однако я ожидал несколько иного разговора... — Да вы все просто издеваетесь! — сотрясала воздух белокурая Непризнанная, подбрасывая эхо до потолка: после урока все разошлись. — Повторяю еще раз, Ребекка. — Сидящий на краю стола Геральд тянул слова низко и вяло, с претензией на нервный срыв. Тяжкий день. — Твоя просьба в корне неисполнима — по известным тебе, дьявола возьми, причинам. — И откуда только проистекают эти причины?! — В ответ Уокер уперла руки в бока. — Не мне ли лучше знать о собственных желаниях, целях, поступках?! Я честно ответила себе, кто я такая, — и вот что, — зарядила она ладонью аккурат в сердце, — я не чувствую созидательных побуждений! — Почувствуешь, неугомонная, на все нужно время. — Значит, вы не поможете мне в судьбе демона. Учитель напрягся, глядя в глаза напротив. — А как же выбор Непризнанных, демон Геральд? Может, он в этой Школе не котируется, не подскажете? Нахмурился от больной головы. Поправил чокер — совсем новый. Подумал. Сказал: — Ты готова нести ответственность за свой выбор? — Безусловно! — Тогда помоги себе сама. Ты в высшей степени самостоятельна. — Отлично, отлично. — Непризнанная насупилась, отвернулась. — Не оскорбляйся, Ребекка. Я всегда уважал тебя, и уважу любое твое решение. Но прежде изучи подробнее путь, что ты избираешь. Здравомыслящий знает, за что он ответственен... — Никого не напоминает, нет?.. Конечно, Вики, прекрасно помнящей исход сей истории, пришлось искать объяснения такому раскладу; внезапно она решила обнаружить их, отвлекшись от бюста, на испещренном усталостью лице рассказчика, который убивал ее старания: застегивал рубаху. Но нашла там лишь ухмылку. — Порода, не больше ни меньше, — сочувственно-гордо нахваливал Геральд. — У вас одно упрямство на двоих. Цокнув языком, Вики спросила: — Что мама предпринимала дальше? Вы еще пытались отговорить ее? — Не видел смысла. Она делала свои выводы, пока покоряла задания, выбирала круг общения, изучала характеры. А кто я такой, чтобы мешать Непризнанному познавать себя? По дальнейшей просьбе Ребекки я отвел ее в библиотеку, помог выбрать литературу, объясняющую как принципы устройства Ада, так и демоническую сущность в целом. А для большей наглядности вручил ей Энциклопедию Адовых Душ — с биографией именитых личностей нашей масти. Пусть, думал я, поймет наконец, что демона в ней ровно столько, сколько нимбов над рогами Сатаны. — Восхитительно хитрый ход, — фыркнула Вики и картинно поклонилась. — Я не пустослов, девочка, — скрестил учитель руки на груди, — и ни разу не ущемил в правах, за которые морально гибну. По своей воле Ребекка встала на путь демона — и по своей воле отвергла его. В сосуды попали нагретые капли стыда, и Вики рассеяла их в новом вопросе: — А как долго вы прозанимались? — Подскочившая смоляная бровь заставила пояснить: — Вряд ли мама сама изучала труды на древнедемоническом. — Разумеется, не сама. И в этом вся соль. — Геральд сглотнул, свернув к кульминации. — Тогда в Школе царила напряженная пора экзаменов; все готовились к череде определяющих испытаний. Я также был сильно занят, и сразу дал понять об этом. Но Уокер была непоколебима. Недолго думая, я отправил ее к одной учащейся... которая могла оказать помощь, даже не зная об этом. После краткой паузы последовало: «К ней», — и лучистое море строго уткнулось в бюст. И грянул гром подтверждающе. Вики вперилась в мрамор глазами разоблачителя, — который пожалел, что разоблачил. Память вмиг залила нужным цветом воротник, волосы-водопад, что ныне скрыты в прическе; нос горбинкой, губы в терпком молчании... и пустые глаза распахнулись миндалью над ядом.***
Юная горная птица. Она точит ножи до металлической крошки — даже сквозь время и без намерений. Даже сквозь мрамор достала ее... серую голубку. — Я не пожалел о своем решении, — рассказывал Геральд как ни в чем не бывало — звоном эха в ушах страдалицы. — Модера просиживала за книгами сутки напролет: отстаивала честь своей благородной семьи. — Он допустил язву в словах, но Вики почти не слушала. — Компания оживленной мадам ей не повредила бы. «Она тоже была его ученицей...» — А занимаясь под влиянием демонической ауры, укрепленной неустанными тренировками, Ребекка без особого труда поглощала древние знания. «Из всех учениц, что он знал... Он высек из мрамора эту». — Позже они частенько занимались вместе. Мотивировали честолюбивые помыслы друг друга. — Видя, что нежная Вики бледна не хуже него, Геральд убавил тон. — Но, как видишь, даже влияние родовитой демоницы не столкнуло Ребекку в Ад. Наоборот: помогло направить амбиции в личностный рост и довело до чинов. «Что вдохновило его? Почему?..» Геральд был прав: это рабство реакций. Но... — Они дружили какое-то время... — Зачем вы рассказываете мне все это? — перебила Вики, не выдержав. — Ты ведь хотела узнать больше о матери, разве нет? — Да, но причем тут Модера? — А ты сама как считаешь? Взгляд из полудрагоценного камня красноречиво вспыхнул. Изнутри хризолит нагревался, трещал, пропуская ниточки пара, разрезал упругие волны, что не ждали в своих владениях такой нападки. Признаться, Геральд даже испугался того, что сказал: Вики не поняла посыла. А сказал он — и показал — в придачу лишнее. Как бы он не совершил еще одну ошибку за этот вечер; в нем одолевал качку еще один ужас, и он нарастал, пока взрывалась от пульса морская вода. Будь в эпицентре корабль с капитаном, — и последний попросту не выкрутил бы штурвал. А он совершил. — Я лишь хотел показать тебе, — приблизился Геральд с пощечиной совести, — что место для штампа «Искуситель» есть не только на моем лбу. Модера, к примеру, проводила с Ребеккой бессчетное количество эфемерного времени. Один Шепфа знает, чему она там наущала единственную подругу. — Очень заметно, что вы недолюбливаете ее, — хмуро ответила Вики с противоречием в голосе: бюст вышел очаровательный. — Как и ты постоянно подозреваешь меня в грехах... Я тоже ее подозреваю в чем-то. И тому есть ряд причин, поверь. В густой похлебке из чувств усталость и ревность мешались с желанием встать на защиту спасительницы — ощущения не из лучших. Так режет тесак сырое мясо; так ножи вонзаются в колыхаемое стуками сердце; пополам разрезают вены и ждут, пока гул на висках посильнее прижмет в полуобмороке, — чтобы разрезать на четверти. Это все — один сплошной сон, и Вики сейчас проснется... — Я окончательно запуталась, — произнесла она на последнем увесистом выдохе, развернувшись. — Слишком много событий за один день. Пожалуй, действительно стоит пойти к себе. — Я провожу, — сказала за Геральда нота волнения... — Нас ведь увидят вместе... — Вики!! ...И выгорела в адской какофонии: гулкое скольжение по подоконнику, громогласный бархат, звонкое серебро, взмах беспокойных крыльев... и глухонемая раздробленная смерть. ...Сердце, что будто разорвалось бомбой, било тревогу, впрыскивая в кровь свою анестезию: в этом теле и так много зуда и скрежета, жеваной боли и адреналина. Голубка не помнит секунды, которая ткнула невидимой лапой-инстинктом в грудь — прямо в руки Геральда, в его ограждающие объятия. Она не помнит секунды, казнившей грохотом третью лишнюю. Легкие сбились в тернистый путь, воздух спотыкался, неся кислород. Дождь снимал шумом слои оторопи, заменяя их стыдом и раскаянием. — Боже... — забыла вмиг Вики, где она есть. — Я просто... Геральд... Простите... — Главное — ты не пострадала. Уверенный, но отвердевший голос не сумел подлечить нарыв на морали. Приоткрывшая губы Вики дышала еще неровно, скрывшись в собственных крыльях, как в листьях ивы; это ужасно, ужасно, думала она, разглядывая обескровленный труп и черные туфельки, сдобренные белоснежным прахом. Беспигментный взор, отсеченный от нарядного туловища прямо у стройных ног, случайно осудил нерасторопную. По щелчку пальца смести, как пылинку, замурованный талант любимых рук... Глупая, неуклюжая... Ему больно, наверное... Сомнений нет, ведь карамель на языке загустела. Вновь стало слышно, как рыжий писарь скрежещет оранжевой челюстью. Это тот случай, когда вы мечтаете быть прощенными после объятий оскорбленного вами — если тот, конечно, найдет отходчивость их предоставить. Стало быть, Вики пошлют сейчас в комнату... — Позвольте помочь, — все ж рискнула она. И Геральд внимательно посмотрел на нее. Какая наивность. Нет, она не уйдет так просто из этого кабинета: казалось, сам Шепфа послал стихию и случай спугнуть планы обоих; подло стереть пометки продуманных шагов на коре головного мозга. Однако дрожь унялась: Геральд хочет видеть ее; хочет знать, что от одобренной просьбы, такой беспомощной в своей наивности, ей станет легче. К тому же самовольные крылья в момент случайного вандализма дыхнули на свитки, что коротали вечер на полу. До этого они были на виду хотя бы у края глаза; а куда полетели нынче... А книжки? Однако же, это не сон, — и для Вики найдется занятие. Очередной фолиант раскрылся нагой перед рядами столов, обреченно подставляя страницы присевшей на корточки Непризнанной. Еще один целый — слава Богу... Слава Шепфа. Но с каждой находкой что-то внутри подгоняло, вынуждало искать укрытия. В гордом молчании водрузив на подоконник мраморную голову, Геральд заметил, что Вики притихла. — Удивлена, что никто не прибежал на грохот? — предположил он: бунтарка, навострив уши, смотрит на дверь. Вдумчивая пауза, — и в ответ осторожное: — Честно сказать... не только на грохот. Как-никак, ее стоны будут сниться самому дождю. — У меня чувство, — преодолевала Вики смущение, — что мы одни во всей Школе, и вы явно в курсе. — Это смотря с какой стороны посмотреть, — с удовольствием нагнетал учитель. Стукнуть бы... Но он, кажется, разряжал обстановку, — и снова был прав. — Скажем так... Вонзать туман в здоровый слух — мой дар. Вернее, один из. — Издеваться и искушать ваш дар... Сказала бы Вики, не провинись она до нелепого неуклюже. Вместо этого она склонила голову набок, и Геральд добавил: — Пугаться не надо. Я только погрузил свою обитель в безмолвие. Так что знай на будущее... Я тут себе работаю. — А я? — А ты... Прибирайся. От мысли сладко заныли крылья. Мы вместе, черт возьми, поработали... Доблестный хитрец. Дождь поубавился: устал протяжно шипеть. На стол повалилась еще одна пара свитков; сбор убежавших трудов не подходил к концу, но Вики тоже успела устать. Емкие стеллажи по бокам камина в умеренном блеске люстры представили ей не менее сотни контрастирующих корешков; подумать только, какое счастье, что Вики не обронила все это добро. А Геральд и сам превратился в мрамор; смотрит, вот, на треть цоколи в своих руках. И думает. — Демон Геральд, — с жалостью и уважением вступила нерасторопная, коснувшись каменного плеча. — Мне правда очень жаль. Вообще неясно, как я смогла... — Невелика утрата, — отрешенно отмахнулся учитель — и бесшумно завел ее под крыло. — Я все равно хотел убрать ее отсюда. Интересно, как давно?.. Ну Вики, Вики! — Меня печалит совсем другое, милая. В конце концов, из любого монолита можно высечь кого угодно заново. А вот мы, из плоти и крови, разбиваемся раз и навсегда; и ладно чьими-то стараниями! Но виновник обычно всегда один. Ты думаешь, бессмертные не погибают? О, рано или поздно кто-то плесневеет и разлагается, начиная с единой клетки... или в один прекрасный день сгорает заживо, — настолько давно умирает внутри, усердно занимаясь самоедством. Самосожжение — вещь добровольная, как бы дико ни звучала эта истина. Я столько раз получал известия об учениках, не вернувшихся с урока гармонии души... Столько раз. — Геральд пополнил ряд белых обломков, задернул занавесь, ставшую траурной. — На моих глазах рушились тысячи судеб: паразиты гнева, раздражения, страха и чрезмерной гордыни пожирали все крохи разумного голоса; голоса сердца, голоса тишины. Да, редкий Непризнанный сразу поймет, что к чему... Но этот процесс происходит с тобой третий день кряду — вот, ты уже успела... твое крыло горело подобно хворосту. Сколько же будет все это длиться, прежде чем... Я... Меня гложет мысль, что однажды твоя судьба разобьется, как этот бюст. Так же легко и незаметно. Для всех остальных. На хвосте монолога бархатный голос исчерпал усилие — чистосердечное для хмурого коршуна. Разум Непризнанной был поражен, а сердце — тронуто, но животный испуг стал грести ржавыми веслами на всех поворотах застывающей крови; если учитель и хотел запугать, предостерегая, — начало было положено. И все же это не значило, что ученица видела выход. Пользуясь тем, что она рассыпала мысли и ищет их, Геральд потер вспотевшие ладони и прошагал к столу. В ящике ждал его верный спутник. — Поймите и меня тоже, наконец, — вдруг возразила Вики робкой неуступчивостью. — Мира, в котором я жила, для меня больше не существует! Как на слово поверить Небесам, где привычные догматы и правила трактуются иначе? Как уложить в голове, что демоны — Шепфа, демоны! — учат стремиться к гармонии? Рукой в перевязке Геральд откинул крышку кожаного портсигара, считая глазами, сколько осталось. — Там, на Земле, — сдержанно начал он, вынимая штуку, — когда ты впервые открыла глаза в чуждом мире, демоны склонились над тобой, чтобы приласкать, — а ты плакала. — Подошел к коллеге-пламени, вытянул руку, прося прикурить. — На твои слезы они улыбнулись, потом назвались родителями. — Пожал плечами, комментируя риторику, выпрямился и поднял голову, чтобы высчитать до миллиграмма реакцию: задумалась ли? — А вообще, — пренебрежение легло меж бледных губ вместе с сигаретой, — объяснения таких вещей — в компетенции твоей покровительницы. Прислушивайся хотя бы к ней. Она, конечно, демон, но ты постарайся. — Покровительницы? — откинула Вики эту иронию, глядя на первую затяжку. — Она лишь не так строго относится к моим выборам... — Как этот грубый и жестокий демон-искуситель. — Разорвав зрительный контакт, Геральд вывел дым на ботинки. — Безусловно, я могу представить себе недоверие демонам — адским отродьям из людских кривотолков. Но почему, Вики, почему ты не послушала доброго друга, ангела Дино? Ангела, не забывай. Он, между прочим, рисковал шкурой, разжевывая вещи, до которых додуматься следовало самостоятельно. Будь на моем месте Фенцио... — Новая затяжка — и пепел был скормлен чему-то плоскому на камине. — Вы же не собираетесь доносить... — Вики подошла ближе, когда угодливо-жалостная просьба проскочила сквозь осознание. — Погодите. На вашем месте? Теперь пульс зарядил такую барабанную дробь, что мозг завертелся быстрыми слайдами. В какой момент? За каким углом? В чьем облике?! Геральд откашлялся, что в планы его не входило: неприятно это — когда замок бесконтрольно расцепляет язык. — Подслушал товарища, только и всего, — поспешил он затянуться да посильнее. — Поверить не могу... И... кто же это? Потерев висок безымянным пальцем, Геральд буркнул: — Водоворот. — Водоворот?! — Крутится, вертится... — мотнул он дымком перед лицом. — Следит за учениками. — А вы следите конкретно за мной. Отлично, отлично. — Непризнанная насупилась, отвернулась. — Не оскорбляйся, Вики, — смягчился учитель: приятное дежавю. — Я бы ни за что на свете не вмешался. Во-первых, карается. Во-вторых... — Взял с камина резную пепельницу и запнулся, вспоминая художницу под дубом. — ...Во-вторых. — Теперь на каждом задании я буду чувствовать на себе взгляды, как параноик, — вслух горевала Вики, лишая «кого-то» своей энергии. — Выходит, вы вовсе не доверяете мне. Обидно. — Это неправда. — Сдвинутый Геральдом стул привлек внимание Непризнанной. — По крайней мере, не в твоем случае. Послать с тобой Ости было мудрым решением, но... — Не переводите стрелки на Модеру, — мягко поругала Вики. — Верно, это я зря. Ведь искуситель и злодей у тебя только Геральд! Вот это да. — Ты любишь обвинять меня, — раздался не гром на окном — резкий выкрик, сопроводивший стук пепельницей о стол, — доказывать свою правоту, бездумно бросаться чуть ли не с кулаками. Вики, тебе обидно? А знаешь, как обидно мне? — Что?.. — За то, что ты не видишь, как я стараюсь... Стараюсь... Облегчить твой путь. Взгляд лучистого моря истлел вместе с сигаретой — и вместе с окурком был вдавлен в дно пепельницы. Брови в смоле исказились и замерли. Гнев отступил так же лихо, как и явился, оставив титаническую грудь напряженно вздыматься, и утонул в озорном рыжем переписчике позади. Помни, Вики: Геральд способен чувствовать — и вверять свои чувства тебе, недоверчивой. Он не глыба, что можно стесать без согласия, и не один из безмолвных камней с берега адовой лавы. И он тосковал, что не услышан. Своей упрямой ученицей.***
В драматично отзвучавшей заоконной мессе исчезли твердолобые доводы и попытки спорить со сказанным; раньше Вики не знала, как может досадовать тот, кто так груб и жесток в повседневности. Измотанные спонтанностью вечера, оба умолкли, в процессе своих задач усердно пытаясь понять друг друга. Долг зачинщицы бардака вот-вот будет выполнен; все сбежавшее мало-помалу возвращалось к учителю на ковер. Первозданный образ ушедшего из кабинета дня восстановился почти дословно; вновь над столом деловито шуршал пергамент — в нем демон прятал остатки волнения. И пусть он обнадежил хрустальное девичье сердце, гвозди недосказанности крепко прибили к полу, когда Вики покончила с делом. Ко всему, что случилось здесь ранее, напрашивалось обрамление. Находить ли смелость излить прощание?.. Или молча уйти со своими вопросами? — Не попадался ли тебе свиток с подписью Ости? — пронзил голос-бархат гнетущую тишину, что зажгло теплый полдень в весенних глазах. Правда, и выжгло по памяти на крыле имя мучительницы. — Увы, я не раскрыла ни один, — приняла Вики облик участливой помощницы. Вдруг вспомнив о чем-то, лишилась воздуха и полуденной яркости; Геральд настороженно выпрямился, когда с прытью хамелеона, застигнутого врасплох, она царапнула его язык перегорчённым медом. — Скверно, — констатировал он несколько сурово. — Его нет среди тех, что ты принесла. — Мне поискать еще? Но ответа не было. Геральд свернул, изучив, последний пергамент, отложил ко всем прочим и сцепил в замок пальцы на адской энциклопедии, испытующе напрашиваясь на приглашение в нутро хризолита. Вики не знала, куда девать руки, и им поручили вцепиться в мантию. Переливчатость моря тянула магнитом, но и пугала чарующей строгостью. Такой уж догадливой. — Это прошение о допуске к дополнительным занятиям гармонии души, написанное на имя директора, — посчитал важным сказать учитель. — У Модеры, как правило, нагрузка незавидная, так что зачастую ее распорядок варьируется свыше. Так вот. Она заставила Ости составить документ, дабы та отработала свои излияния желчи. Коли одобрят — ей будет невесело. Проблема в том, что его уже подписала сама Модера; за мной оставалось малое. Так что потеря свитка будет некстати. Вообще-то, — он встал, ослепляя по-прежнему хворую ценность, — за то надругательство, что Ости вчера себе позволила, я предлагал гораздо более тяжкое наказание, вот только Модера уперлась бараном и настояла на смягчении обстоятельств как на первом предупреждении. Чушь несусветная, — вырвалась неприязнь — теперь обоснованно. — Помяни мое слово: для этой рогатой оборванки история вот так не закончится. Вики, ты неважно выглядишь. Сядь, прошу тебя. Что случилось? Геральд дождался, пока страдалица подойдет к нему, взял ее за руку — мягко, но властно — и усадил на свое место. Серые крылья обреченно застлали пол, приобняли ножки стула, и демон понял, что сил не находит гнать ученицу в комнату. Как целитель, принявший особенную — для себя — пациентку, он напрочь забыл о лекарствах сильнее, чем ненавязчивая забота истинного джентльмена. Грудная клетка промерзла от новых замучивших мыслей; пора бы уметь отвечать за поступки — где готовность учиться доверию? — но усталь в ногах и песок в голове начисто выкачали всю энергию. Более того: прямо как пастухи, они живо пригнали в забитую душу былые терзания — стадо отставших овец. Море притихло печально, брызгая слабо на берег весны; теплые руки с чуткостью мастера скрыли вишневую ветвь в своей колыбели. Ох, как бы хотелось вновь умереть, — и не знать иной тьмы, кроме объятий смоляных исполинов; всю жизнь эфемерную нежиться в карамели под стальной аурой хмурого коршуна; чувствовать хрупкость от бархатных фраз; помнить всегда: возле уха водоворота, при мнимой возможности выклевать глаз «оборванке», будь на Земле она с Вики неласкова, коршун испытывал нервы на прочность, а сердце — на черствость. Голубка запомнит. Она постарается. Геральд сказал себе быть добродетельным; мудрость и возраст — не ценность без терпеливости. Сидя на корточках перед Вики, как перед грустным чадом, грея мерным дыханием коленки под платьем, он ждал, пока в терпкой медовой энергии маякнёт что-то путное для выяснения. Пара минут убежала секундой; он повстречался с отцветшим камнем, — и вот хризолит сгоряча пошел трещиной, а за громоздким решением — и голос страдалицы: — Я не хотела, чтобы Эрик горел в Аду, слышите? Я должна быть там вместо него! Видно, саднит еще душа от стянутого в лазарете бархата. Для Геральда нашлась своя конвульсивная реакция: собранный в складки лоб и растерянный взгляд. — Возможно, я правда был слишком груб, — неразборчиво начал он, — но такого от тебя я еще не слышал. Вчера ты рвалась в Рай ради матушки, а сегодня рвешься в Ад ради земного ребенка. Тебя так на всех не хватит — разорвет. — Ну и пусть разорвет... — С каким-то просящим отчаянием ноготки впились в ладонь колыбели, вынудив Геральда шумно вдохнуть. — Не пугай меня, — только сильнее нахмурился он. — Ты слишком много на себя берешь. «Это же всего лишь мальчик...» — прошептала не Вики — бусины слез на нижних ресницах. Бессилие бумерангом вернулось в грудь-клетку, потеснив сердце, и разрослось бездонной дырой. — Пусть он будет твоим напоминанием в будущем, — ласково наставлял Геральд, не выпуская вишневую веточку. — На уроках гармонии такие, как ты, учатся распознавать свой внутренний голос. Все совершают ошибки, а им необходим учет. Теперь ты видишь, почему. — Звучит жестоко. — В дыру пробрался бордовый огонь, и вишневая ветвь порывалась уйти из своей колыбели. — Получается, для бессмертных люди — расходный материал. — Такого не может быть. — Но Геральд оставил ее себе для быстрого поцелуя. — Люди — бескрылые дети Всевышнего, наши младшие братья и сестры. — Поэтому я должна слушать голос, толкающий меня на убийство? Индикатор прозрачен: въедливый ум лепил основу для продирающей глаза гневливости; о, разумеется, бывалому демону не понять суть человеческих метаний — и значимость жизни, что так коротка. Повидавший немало Непризнанных на своем веку учитель не злился на этот вопрос, — пусть все ответы давно прозвучали, — тем более мантия обнажила девственно-голубую струнку на хрупком запястье милой сердцу Селены. Уставший мозг беспокоила только первопричина: упрямство или... — Мой любимый — встречный — вопрос к тебе, маленькая. — Геральд прошелся по венке мизинцем, впитывая наслаждение. — Почему ты должна слушать сбивчивый крик милосердия? Не вопрос — дразнящая мулета[2], возмущающая сознание. Выпрыгнув из дыры, в сердечко вцепился пираньей страстный огонек. «Потому что я человек, — ослеплял в ответ треснутый камень весны, — и ничто человеческое мне не чуждо[3]». Удовлетворенный — если не обрадованный — Геральд прожег вену-струнку мягкостью губ. Этот трюк погрузил голубку в прохладную дрёму, не давая оскорбиться наигранной задумчивостью: — Человек, спускающийся с небес для вершения судьбами?.. Несуществующая разновидность. Укачанная бархатным голосом и трескотней огня, голубка приникла спиною к резной спинке стула, и даже не сразу почувствовала, что Геральд украл власть над тоненькой кистью, накрыв ее носителем вен. Столь трогательная необходимость при случае нежно пленить эти маленькие руки мешала Вики сердиться и нервничать, ибо она покрывалась слоисто-интимным трепетом от близости шелка и бархата[4]. Дыхание сбилось с ритма, когда белоснежная манжета приникла к коже, взбудоражив чувствительность, а пальцы двух птиц норовили сплестись. Вики не верила бы ни звуку, коль кто-то чуть ранее ей бы заметил: ты попривыкнешь и разомлеешь, ты быстро забудешь, что подобное опережает время — и невозможно в корне... Разве? Перед тем как сомкнуть свинцовые веки, страдалица льнула очарованным взглядом к узору из вен — цвета хмурого неба в тусклом свечении, — будто впервые его видела — и никогда не целовала. Для влюбленно-медового чувства было очевидно: при создании своего демонического чада Шепфа уделил рукам особое внимание. Несущиеся молниями из-под манжеты, как из-под земли, вены-корни такой красоты, без сомнений, роскошь для земного мужчины; Вики знала лишь одного такого, которого Всевышний щедро одарил стихийной росписью, но для нее он был не в счет. Инструмент властелина мрамора поистине силен в своих чарах. — Мы, девочка, на порядок выше бескрылых, — пробивалось бархатное сквозь прохладную дрёму, — но не как хищники над добычей. Люди слепы, потому скептичны; в отношении того, о чем они спорят веками, Мироздание сотворило нас зрячими. Мы знаем, как рождаются и умирают; сколько мгновений мелькает от младенца до старика. Мы должны быть мудрее людей, направлять их интуицию, а также готовить к неизбежному. Готовить. А не запугивать им. Тихое наставление кипятило кровь — и тут же погружало в монотонный транс, успевая бестелесно ложиться на движение: Вики чувствовала, как рука ее плавно ведома вперед. Вот и плечо повелось за предплечьем; пальцы коснулись чего-то знакомого, сжались послушно неправильным кругом и прихватили тонкий сплав.«А сможет ли живописец научить ремеслу в страхе брать палитру в руки, м-м, Вики, художница?»
Названный статус обязал понимать смысл метафоры, однако робкие лепестки прошептали вопрос. Что ж, и на него был своеобразный ответ — в виде сжатого локтя, крадущейся тени к сонливому личику; Вики открыла глаза, и теперь — в виде серебряной чайной ложечки. Какая игра на этот раз? Изящная вещица вспыхнула заскорузлой энергией фолианта, где жил древний демон с кривыми когтями... — Пролежала она меж страниц, вероятно, со славных времен обучения твоей матери. Хорошо сохранилась, правда? Затхлость и ужас сошли с памяти, позволив очнуться от тщательно скрываемой паники. — Обычное столовое серебро, используемое не по назначению, — выпалила Вики как-то неестественно заинтересованно, перескочив взглядом на Энциклопедию. Учитель спокойно снял руку с вишневой веточки, давая, кажется, привыкнуть к очередной странности... Но девочка вновь ошиблась. Увы. Потому что рука с узором из вен вдруг смахнула с закладки незримую вуаль — под ней перламутровая гладь окунулась в акт сожжения — без видимого огня, что угнетало воображение, и оттого зеленые глаза обожглись зрелищем; пальчики вновь задрожали, ибо их пожирал огонь — снова; еще пара взмахов ресницами — и серебро покрылось крупными бурыми пятнами. Так грех оскверняет раз за разом душу; так спичку сминает голодное пламя. Так кровь заполняет нос, как вино амфору, металлическим запахом, — но ее не было, она не стекала, не портила струями губы и каплями платье. Не вытерпев прозрачного градуса, Вики выронила ложку на пол; та посмеялась своим гадким обликом — болотными пятнами — на прощание. — Серебро так себя не ведет. — Непримиримый голос бархата раздавался уже над головой, над спинкой стула, но Геральду не удалось избежать гневных искр из испуганных глаз. — Так ведет себя иллюзия, когда ей заламывают руки, срывают маску с ее бесформенной морды. Видишь, как славно горят вместе медь и никель? А помнишь, как возгорел сплав гнева и страсти на твоем крыле? Ну, это слишком... — Да чего же вы от меня хотите? — почти зарычала вскочившая Вики. — Чтобы я раскаялась и шла дальше или мучилась чувством вины до конца времен? — Выбор, как водится, за тобой. — Вы невыносимы! Повторяю: не-вы-но-си-мы! И ваше учение — все ваше! Видеть вас не хочу! — Непризнанная уже кричала в бледное лицо, занося руку для жеста отчаянного. — Лучше бы я упала на врата Ада и никогда, никогда вас не встретила! — Хорошо, — прорезала бархат последняя острая капля. — Ударь меня. И убирайся. Но не смиренно-стальной голос остановил Непризнанную — внезапная смесь в палитре радужки голубого и дымчато-белого, вызванного из глубин большого сердца. — Я жду, Уокер. — Вот именно. Только этого вы и ждете. Но я не дам себя унижать. Только не вам, — подавляла плач Вики, на что Геральд ухмыльнулся горше, чем привык. Мелко-мелко дрогнула сеточка трещинок на его губах; призрачная соль впитала на радужке все голубое, — и прибой, заточенный в тесное стекло роговицы, посерел от скорби. Испуганно квакнул каминный писарь: неужто прежняя Вики погибла с концами? Та робкая, нерешительная, глотающая в рабской тишине собственные слезы Непризнанная, — какой запомнили ее лаванда и перистая гвоздика, Небесная Ночь. Кого винить? С кого спрашивать? — Не видя дальше собственного носа, милая девочка, — мужественно латал Геральд возникшие раны, — можно принять мельхиор[5] за серебро; стереотипы — за истинный выбор, а новую жизнь — за смерть. Нет, ты мыслишь, как человек. А пора начинать, как бессмертная. «Ты свой выбор сделаешь, — напряженно разъяснял Дино — милый друг, — а вот ребенку его не оставишь». Отчего же ты вспомнила это, спросил кровеносный колокол в груди... — И вот теперь я задам вопрос по-другому, Непризнанная, — не отступал, не отступал дотошный педагог от сложности случая, — стала бы ты спасать мальчика, зная о последствиях своего выбора? «Благозвучно ли такое милосердие?» — съязвил бы он в отместку за ментальные рубцы, не будь в сколах зеленого камня что-то от осознания:Все крутится, вертится, как водоворот, вокруг одного и того же; что так непонятно, но нужно понять...
Геральд, милый Геральд... По весне не редеют усопшие листья, и кровь-смола не сочится из березовой коры от холода; да только Вики не скрыла отчаяния, когда Геральд открыл ей, незрячей, глаза. Зато старый старатель, годами ищущий залежи золота, — и тот не засветится радостью от находки так, как взгляд бывалого демона в этот гнетущий миг. Но хризолит продолжал нагреваться — медленно да с нажатием, — задыхаясь от трещин, как от удушья. «Шепфа Милосердный, Отец бескрылых братьев и сестер наших, так хотел, чтобы Эрик погиб», — звенел, застекленный слезами, весенний камень. — Если гибель была ему предначертана, как я стала причиной ужасных последствий?» И загремело пеною море: «Власть имущие рискуют ослепнуть от свободы выбора — и тем самым возвеличить эго. А ему носят жертв на алтарь». — «Мне этого мало... Мало...» Бархатные волны послабляли нажатие, зализывали трещины, накладывали швы, но те тут же трескались и распускались крупицами соли, озвучивая страдальческое «Мало» раз за разом, раз за разом... — Отвечая на подобные вещи, я отбираю работу у Модеры. — Геральд показывал всем своим видом: он не таит злобу на страстные речи; потому приютил страдалицу на своей груди — обессиленную, запуганную принципами Небес, готовую снова облачить себя в саван, лишь бы не знать ножей. — Но я молю тебя, Вики, молю от имени всего своего существа: проси у нее о помощи, когда плутаешь, и не смотри на цвет крыльев и размер шипов, когда просишь. Слушай и прислушивайся; говори, не тая. О, девочка, как бы мне хотелось, чтобы ты научилась ждать... Озадаченная Вики подняла затуманенный взор: что-то личное, отчаянно скрываемое таилось за произнесенной невпопад бархатной фразой. «...Ведь серое вещество не всегда знает истину», — прошумели волны, ожидая звон хризолита, — но тот скрежетал от безумия — и тоски по себе, по цветущей весне, по ласкам игривого моря.