День провести с тобой

Заходя в лифт, отделанный красным деревом, с зеркалом в рост и лентой этажей, Марко подбросил карту-ключ. Упала ровнехонько в ладонь, превосходный знак. Игрок усмехнулся криво, вспомнив лицо администратора на ресепшн. Такое... "Мальчик, где твоя мама?". Поправил гордо, уверенно толстовку — будничную, серую, камуфляжную. Такая милая вещь. Плюсануть солнечные очки или кепку — становишься никем. Хотя, вряд ли имена футболистов Бундеслиги гремели во Франции, а их портреты висели на многоэтажках. Здесь с этим спокойнее. И всё же, администратор, солидный мужчина лет сорока с эффектной сединой на висках в элегантном костюме, имел резоны на свою реакцию. Едва ли хотя каждый месяц в Shangri-La Hotel заявлялся пьяняще-взведенный парень с уложенными высветленными вихрами, в драных джинсах и толстовке, выкладывая плату за номер-пентхаус в шестнадцатом округе Парижа. Кхм, наличными. Марко из воспитанности пытался не закатывать глаза очень уж явно, но бесславно дул щёки, когда каждую — буквально, каждую! — купюру проверяли на подлинность. Да уж, без шлейфа заслуг и званий он либо выглядел непрезентабельно, либо внушал людям мало доверия. Ройс довольно, предвкушающе залыбился на своё отражение: шутки-шутки, конечно, фешенебельный отель отторгал его в таком прикиде и с этой конспирацией "без карт". Ему нечего было здесь делать, если судить по виду, только Марко преспокойно снял деньги на эту вылазку не далее, как неделю назад. Не надо было, ох, не надо было делать всего этого. В подобных случаях принято с укоризной говорить "творить". Капитан Боруссии приготовил отменную пасту, навешав дома, что, вопреки травме, летит в Париж поддерживать — и подпинывать — родной клуб. Что в трансляции его не будет — ерунда. Оттараторит что-нибудь про то, что руководство в последний момент взбрыкнуло и на этот раз отказалось платить штраф за его, нелегальное, присутствие на игре. Двери лифта волнующе разъехались с протяжным звонком-стоном. Его выход. Марко вдохнул поглубже через нос и шагнул в это вызывающе дорогое, приватное пространство, отделанное изящными обоями пастельных тонов, с двумя миниатюрными столиками и вазами с белыми лилиями. Всё казалось Ройсу настолько нетронутым-стерильным, разовым, что... Ну чем не мотель для жгучих свиданий, с одной только оговоркой, что стоящий les yeux de la tête?* Пляшущими воодушевленно пальцами он, привычный к таким ключам, не с первого даже раза вставил карту нужной стороной. Когда нашёл магнитную полосу и попал вовнутрь, дверь захлопнулась за спиной автоматически. Это, значит, он выбрал? Ройс, не падкий на колкие цены и мудреные обивки, начал прохаживаться медленно, дотрагиваясь до всего кончиками пальцев, улыбаясь своим мыслям. Тая от них. Рабочий стол-бюро, старомодная настольная лампа, сандаловый журнальный столик, два кресла с изогнутыми подлокотниками и эффектной обивкой с геральдическими лилиями. Помимо, наверное, кремовых претенциозных обоев — карусель малинового, бордо, черного. Цветов любви. Страсти, если хотите. В смежной комнате президентского пентхауса — свеже́е: бесконечный обеденный стол персон на восемь с аквамариновой мозаикой, бесчисленные сизые пуфики и кресла, метровое зеркало с золоченым ободом над туалетным столиком. Общее освещение минимизировано, повсюду на стенах бра, держащие бутоны роз на концах. Заворожила терраса, окружавшая номер с двух сторон, маняще прятавшаяся за тяжелыми портьерами. Марко обожал ночную свежесть балконов, простиравшуюся волю... Но не хотел выходить один. От необходимости одергивать себя, заставлять ждать, будто он мало ждал уже, по затылку проползли мурашки. Марко решил угомонить себя, присел на край рабочего стола, прямо на журнал с правилами для жильцов и бланками отзывов и предложений. Вытащил телефон, проверив пропущенные, смс и время. Матч уже три минуты идёт. Рейс прибыл двадцать минут как. Пройдясь ещё раз взглядом, беспокойно и бесцельно, тарабаня пяткой кроссовка но ножке стола, по необхватной площади пентхауса, Марко с рассеянным удивлением оглядел приземистый стеклянный столик. Как картиночка, заставленный блюдцами с сервированным камамбером, бри, эмменталем, рокфором — немец пробежался по аккуратненькой открытке-меню рядом, предназначенной для более близкого ознакомления дорогих гостей с изысками Франции. Тонко расписанная ваза с красным виноградом, дольками апельсина, личи. Бутылка ахового красного Château Gruaud-Larose поблескивала в приглушенном свете люстры. Марко закусил костяшки, размечтался о том, как он выбирал все эти роскошества, описывая свои требования просто как "самое лучшее, что у вас есть". "У вас" — это во Франции, уж не опростоволосьтесь, представьте столицу в полном блеске. Двойной стук в дверь, и Ройс подскочил, аккуратничая, однако, с травмированной ногой. И есть ведь у него своя карта, но хочет, чтобы Марко всего перетрясло, пока он сделает эти пять шагов до выхода из номера и нажмёт на податливую ручку. Капитан Боруссии так и поступил и сделал шаг, впустив смело вошедшего и потеснившего его в прихожей гостя. Мгновения они просто улыбались друг на друга, теряя какие-то недоговорки и намёки в приподнятых уголках губ, выдыхая, наконец, ядовитый воздух ожидания-нетерпения. — Марко, — Левандовский непринуждённо притянул его левой рукой за талию, другой приподняв его подбородок и поцеловав быстро, но крепко. — Ты так и прилетел? — вылетело у немца, распахнутыми счастливыми глазами обнимающего стан Роберта. Уронив руки, давая держать себя так и столько, сколько тот захочет. Левандовский стоял кричаще близко, в белой рубашке, чёрном приталенном пиджаке, чёрных же брюках и тёмно-бордовом галстуке. — Нет, на прокат взял, — прищурился, почти серьёзно, диву даваясь, что порой заставляет Марко спрашивать такое. — В самолёт пока пускают в элегантной одежде. — Не ехидничай, — немец заурчал ему в шею, положив руки-лапки на плечи. Смущенно потёр одну ногу о другую, заметив за спиной Роберта ещё и кучки песка, явно с кроссовок. Почему Ройс один не умел ходить, как подобает? Летом приносил горы песка, весной и осенью забрызгивал штаны сзади до колена. — Ты одет для свидания, аж распаковывать жалко, а я... Как будто ты за гаражи позвал, — кисло и, вновь для поляка, неизвестно из чего сделал такой чудной вывод Ройс. — Не накручивай себя, Марко, — по-серьёзному отстранился, чтобы взглянуть в глаза, Левандовский, хотя мужчина и городил глупости. — Обожаю эту толстовку. Ты с семнадцатого года в ней на свидания приходишь. — Да? Откуда ты так? — взбудоражился Марко, засияв опять интересом и спокойствием. — Я думал, ей уже лет пять. У тебя такая память на даты, и ты скрывал? — в шутку фыркнул, толкнув Роберта локтем в плечо. — Да обычная, просто запало, — деланно заартачился поляк, с лёгкой растерянностью отведя глаза. В 2017 им удавалось видеться и порой даже уезжать куда-то вместе удивительно часто, эта вещь вызывала у него чувство спокойствия и веры в лучшее. Но не хотелось Марко сегодня напоминать, что могло бы быть и лучше. Прорвутся, всё наладится. — Пройдём, — с поволокой в ярких глазах, галантно кивнул Левандовский, грудью практически затолкав Ройса вглубь апартаментов. Мягко, как бы то не имея в виду, отнял от себя, толкнув на обтянутый белой кожей диван позади. — Падай. Подошёл к стереосистеме у плотных портьер, выудил флешку из кармана брюк. — Ро-о-оберт, — требовательно, повернувшись и  внимательно сощурившись, изучая, что он там делает, запросил внимания Марко. — Перекусим сперва. Ты голоден? — дорвавшись до входа, вставил флешку, и заскрипели кнопки на панели. — Ты голоден, — усмехнулся, уверенно исправив его, немец. — Верно, — капитулирующе, открыто, совсем не как для фотосессий, улыбнулся Роберт, тепло прикрыв глаза. Налистал, наконец. Вернулся всецело к Ройсу. — Выпьем, — разлил элитное вино, по полбокала каждому. Ройс, подложив под себя ногу, с любопытством приложился к напитку. — Они там играют. Первый тайм не кончился ещё, думаю. Не хочешь?.. — повис вопрос и чуткий, пытливый взгляд поляка. — Нет, — сжав губы, постучав пальцем по бокалу, мотнул непреклонно головой Марко. — Меня нет там, я не помощник. Дышать на экран не помогает. Проверено много-много раз, — наигранно дерзко усмехнулся Ройс, а взгляд потускнел, затуманился. Он отпил ещё выбранного Робертом Château Gruaud-Larose. — Марко, — поляк сжал оголенное из-за новомодных дырок в узких джинсах колено Ройса. Здесь он был плохим советчиком, помощь могла только усугубить подавляемое раздражение и зарытое поглубже разочарование немца. Марко, однако, быстро смахнул — или очень постарался сделать вид, что проехали — навязчивые мысли и ухмыльнулся, окинув гордым взглядом его руку на своём теле. — Мы как в фильме. Знаешь, что я себе представляю? Угадай, это просто! — ветрено, с драмы на ребячество, затребовал игриво Марко. — Нет, малейшего понятия не имею, — пригубив вина, вскинул брови Левандовский. Иногда у него было настроение выискивать сложные ассоциации немца, иногда совсем нет. — Ну же, это первое, что в голову приходит! — взмахнув неосторожно рукой с бокалом, ойкнул Марко, едва успев упереться о топкую, затягивающую поверхность дивана второй рукой. — Да не знаю, —  уже дразня его, позволил мозгу полениться Роберт, откусывая  камамбер. — Президентский пентхаус, всё это... — обвел рукой вдохновленно Марко. Поглядел с надеждой на Левандовского. Выдохнул подчеркнуто уныло. — Эдвард, Вивьен. "Красотка", помнишь, смотрел? — "Красотка"? — рассмеялся поляк, отставив, от греха подальше, бокал на стеклянный стол. — Нет, это правда из тех вещей, что ты смотришь? — наклонился в его сторону, завороженно ожидая ответа. — Ну-у-э... Нет. Не совсем то, — смутился, не понимая, что в этом настолько шокировало Роберта, и не зная, почему сам так нелепо отнекивается. Прикрыл покрасневшее лицо, притворившись, что пьёт. — Давай так: сколько раз ты её смотрел? — выставил вперёд ладони, готовый загибать пальцы. — Раз, — Марко помялся, силясь вспомнить как можно точнее, — раз пять, больше. — О-о-ой, Марко, — сжал переносицу, зажмурившись и негромко посмеиваясь, Роберт. — Ты чудо. Неразгаданное. Ешь ещё сыр, — ни с того ни с сего переключил его, убеждающе, едва не заботливо протягивая блюдце под самый нос. — Наелся, — растерянно, прикусив щёку, ответил Ройс, захватив два ломтика эмменталя. Левандовский улыбнулся с неконтролируемой и не обоснованной моментом любовью в чертах, как если бы перед ним был его ребёнок. Поднялся с дивана, пока Марко доедал, вылавливая крошки со складок толстовки; распахнул все портьеры, впустив уличный свет искристого Парижа и переливчатое сияние Эйфелевой башни. — А вид, Марко? —  позвал его серьёзный, более низкий, чем до этого, голос поляка. — Гляди. Я хотел, чтобы ты любовался. — Я любуюсь, — почему-то заторможенно, сквозь зубы процедил Ройс. Опустил карие, но тут же впился ими в фигуру напротив, исповедуясь, гипнотизируя. — Ты ведь... Понимаешь, мне же всё это побоку было бы, если бы одному. Без тебя Париж — это столица Франции. Роберт промолчал. Он редко находился, что ответить на необузданные, терпкие и нежные признания Марко. Но от неумелости раскрыться его тайное желание сделать этот город дорогим Ройсу не становилось слабее. — Оставь это за мной, — Левандовский всё-таки нашёл слова, потому что искренность Марко и годы, что они вдвоём, этого заслуживали. Улыбнулся, не показывая зубов, подзуживающе, интригующе. Бесшумно прошёлся до стереосистемы за спиной немца. Музыка, плавная, неспешная, нежная коснулась слуха, заполонив огромное пространство. Обойдя диван, Левандовский встал напротив Марко, приглашающе протянув раскрытую ладонь. — Потанцуешь со мной? Разгорелась нескладная, молодая, светлая улыбка на губах немца. — Как мне отказаться. Роберт потянул его за обе руки, ненавязчиво помогая встать, уменьшить нагрузку на травмированную ногу. Марко любил эту его заботу, молчаливую и со стороны суровую, но самую искреннюю, глубокую. Ройс обнял его за плечи, пристроив подбородок на плече; Левандовский уложил ладони на его пояснице. Они покачивались под медленно плывущую и смутно знакомую капитану Боруссии песню, из которой он не мог разобрать и слова. Зато представлял себе, накладывая субтитрами, самые тёплые, заветные слова — смысл, который Роберт вложил в выбранную композицию. — Марко? — протянул где-то над его макушкой согревающий ветерок голоса поляка. — М-м-м? — Ройс грелся и самоотверженно таял в его руках, а сердце Левандовского в ответ билось о его грудь. — Вивиан же**. Не вдруг расслышал, и Ройсу понадобилось пару секунд, чтобы слова дошли до него. — Идиот, — порозовев от иррациональной радости, Марко чуть пристукнул его кулачком по шее, амортизируя сразу же удар. Актёр, и ведь над ним смеялся!.. Музыка очень приглянулась Марко. Может, даже слишком. Стараясь постичь ход мыслей и вкус Леви, во всём видя тонны смыслов, немец наткнулся на тысячу и одно достоинство бесподобной The lady in red. Всё, что тянулось сколько угодно ветхой ниточкой к Роберту Левандовскому, рисковало полюбиться ему. — Так люблю с тобой танцевать, просто очень, — с каким-то страстным ожесточением пробубнил в проодеколонившийся пиджак Ройс. — Почему мы так редко это делаем? Левандовский боднул его лбом в лоб, чтобы Марко посмотрел на него. Добившись своего, отцеловал его дважды порывисто, влажно; третий раз увлёк в затяжной, неспешно-прогулочный поцелуй. — Тш-ш, — нехотя отстранился, медленно отпуская нижнюю губу Марко. С уст рвалось "теперь будем чаще", но поляк давно взял за правило скорее оставлять Ройса не удовлетворенным его ответом, чем с несбыточной лапшой на красных от удовольствия-смущения ушах. — Теперь будем чаще. Я ведь не знал. Кого Роберт разыгрывает, он же не железный. Радовать Марко Ройса, особенно видеть эти вспышки-искорки в глазах, предназначенные ему и только ему, было его слабостью. И Марко правда не говорил ему никогда, а танцевали они пару раз от силы. Значит, чтобы это не превратить в пустые слова, Левандовскому всего-навсего придётся воплотить слетевшее с губ в жизнь, сделать их реальностью. Скрупулезный и щепетильный, Роберт очень хотел бы быть правильным спутником, умеющим рационально поддерживать баланс в отношениях, но каждую чёртову встречу оказывался обычным влюбленным парнем, каких тысячи в одном только Дортмунде. Его руки поднялись выше от поясницы Ройса, жадно и решительно прижались к его лопаткам. Немец так и не отрывал доверчивого, искрящегося взгляда, провоцируя беспричинную улыбку Роберта, который и не думал сдерживать её в этот вечер. Музыка стала таять в воздухе, плавно уходя на задний план. К этому моменту двое уже просто стояли, вжавшись друг в друга, и глядели бесконечно, вдохновленно в глаза напротив. Роберт взял ладони Ройса в свои и почти силой усадил обратно на диван, дав тому съехать по декоративным подушкам. — Но! Леви, что ты... — Помолчишь немного? — навис над ним, опершись о спинку дивана, Роберт. Такой невозможно красивый, изящный. Мужественный. Ройс медленно сглотнул, чтобы движение кадыка не выдало совсем с потрохами: ему нравилось это неправильное, какое-то нелегальное сочетание. — Хочу, чтобы ты наслаждался. Скользнул губами от виска ко лбу Марко. Хмыкнул. Заминка не укрылась от морозно голубых глаз. Потянулся, заставив Ройса податься назад, вжавшись в спинку, рукой ему за спину, нажав кнопку на панели. Диван заскрипел дорогой кожей, едва поляк отдалился, убрав с него колено. Мелодия грянула внезапно, тревожным поцокиванием-передергиванием струн, Марко еле заметно вздрогнул. Женские голоса из стереосистемы зазвучали на порядок громче — убеждающие, твёрдые, непреклонно-дерзкие. Капитан Боруссии понять только не мог, на каком пели; децибелы, к тому же, с непривычки били в уши. Левандовский подцепил большим пальцем узел галстука, потянул выразительно, притягивая внимание немца к этому жесту. Свободной рукой провел по въющимся слегка каштановым волосам. То, что Марко осознал не сразу: Роберт начал двигаться в такт, плавно покачивая бёдрами. И захотелось единовременно — вырвать развратную, опасную, доставляющую незаконное удовольствие картинку и уловить малейшее движение этого тела. Ройс знал, хотя раньше никто никогда не делал этого для него: дальше будет хуже. Гибко выгнув шею, поляк стянул нетерпеливо галстук. Сжал в кулаке, как будто демонстрируя это Ройсу, — или это паранойя? — и откинул коротким движением в сторону. У Марко смешались мысли, спутались с кем-то не тем мотивы. И песня, такая непостижимая, шифрованная для него, совершенно не та. Не та, под которую надо было бы раздеваться для своего визави. Непотребно громкая, требовательная и отчаянная, ставящая какие-то щемящие ультиматумы. Дом/любовь/жизнь/ прошли навылет прозрачными субтитрами в голове. Вспомнился Нойштедтер. Это на русском?.. Пиджак Роберт стягивал почти с ленцой, изящно-колко обнажая укрытые только тонкой белой рубашкой крепкие плечи. Чёрная ткань, скользя между пальцев, упала ему за спину. Ройс непроизвольно чуть раздвинул бёдра, рука упала между, пока ещё урезонивающе соскользнув на диван. В глазах всё плыло, сознание подташнивало, а Роберт был головокружительнее и недостижимее, чем Бундеслига. Эта красота — уже его и пока нет, однако с готовностью и удовольствием да. Левандовский даже не старался расстегивать рубашку изящно, подковыривая пальцем пуговицу за пуговицей. Чем сильнее оголялась крепкая светлая грудь, тем безвольнее Ройс уверялся, что готов терпеть эту пытку до победного. Что угодно, если в конце его будет ждать это тело. Поляк стянул рубашку и, едва кисти выскользнули из белоснежных манжет, бросил, без обиняков, на стол. Застыл перед ним, как самое безупречное из античных изваяний, уже ласково обнимая плечи немца, но только взглядом, пока песня пошла на второй круг. — Леви, — не смог не прекратить этот бордель Марко, протянув, дабы удержать показное хладнокровие в голосе. — Да, — послушно, с радостно нацепленной будничной улыбкой, наклонил голову Роберт, проведя рукой по взмокшей от напряжения шее. Он старался как не в себя, страшась как отказа, что внимание Марко хоть на миг рассеится. Всё-таки, он был чересчур горделивым, а капитан Боруссии вконец не умел льстить. — Ты же знаешь, я не знаю...  Спотыкался о мысли, которые он собирался озвучивать и вовсе нет, о полуобнаженного Левандовского посреди их пентхауса в центре Парижа. Каждое слово Ройса отдавало бредовым несоответствием обстоятельствам, когда странная-странная песня отбивала ритм фоном. — Не знаю языка, — сглотнув наконец, неопределённо повел рукой в воздухе , неуместно выжидающе приподняв бровь. — Поясни, — и сжал губы, жёстко-непримиримо, будто правда мог злиться на Роберта сейчас за что-то, выдавая Капитана. — Здесь о том, что я люблю тебя, — несколько запыхавшись, и больше от волнения и неожиданности, сложил руки на пояс поляк, решительно сузив глаза. — Уже много лет. М-марко, — сорвалось, не удержал красоты этого имени в глотке, в смущении прорычав. Левандовский прошёл размякшей, лёгкой походкой к прикипевшему к дивану Марко. Немец машинально убрал выбившуюся прядь  осветленных волос. Расположил ладони на талии Роберта, посмотрел снизу непреклонно, неумолимо-любяще. — Люблю тебя, Леви, — нервное и нарочито неосторожное движение ногтем по голой коже. Левандовский порывисто нагнулся, нырнув вниз, уткнувшись носом в нос. Замер, хотя был полон решимости, завороженный встревоженными, но до умопомрачения увлеченными, доверяющими глазами. Никто никогда так не смотрел на него, вверяясь и веря, даже все фанаты Баварии вместе веником взятые — нет, нет. Близко нет. — Убью для тебя, — неожиданно сипло, невнятно совсем произнёс, съехав на хрип. Смял губы Марко, ошалелый, сполна оценив расцветшее на них Château Gruaud-Larose. Левандовский же был эгоцентричен, для многих в его сердце не было и табуретки присесть, разворачивались, уходили. И поделом ему. Жадный до славы трудоголик, но и гребаный баловень судьбы, не кривя душой если. "Любящий и ласковый пёс охранной породы" — когда с Ройсом, лучше не скажешь. Марко был любим если не с первого взгляда, то точно со второго и безусловно. Без условий. Капитан Боруссии одним смешком, прищуром с выцветшими ресницами поверху, неловким и тёплым объятием выводил Левандовского на новый уровень. Раскрывался — и очень нравился себе именно таким — иной Роберт, может, более цельный, а потому настоящий, чувствующий. Восемь почти лет Левандовскому без него было никак, только подле Марко, в его солнце-сердце. Проверено временем, не блажь и не игра. И это сводило сердечную мыщцу с ума. Роберт гордился ими как важнейшим достижением. Марко разнял безумное танго в Париже языков и губ, взглянул прямо, искренне, без слов обхватил Роберта вокруг талии ногами. Приподняв за худые бёдра, поляк понёс его в спальню, кровать в которой более походила на взлётную площадку. В по-королевски огромном пространстве гулял ветер, разносил аромат свежего белья и франжипани в вазе на туалетном столике. Темно-ягодный балдахин создавал уютную интимность. Им некуда спешить. Левандовский аккуратно стянул с Марко толстовку, развязал шнурки, помог снять джинсы. Одной рукой упершись ему во вздымавшуюся грудь, мягко толкнул назад. Уронив Ройса на струящийся шёлк покрывала, притянул ткань, не задумываясь даже, к беззащитным узким плечам, с тщанием прикрыв их. Берегя свой теплолюбивый цветок. Марко неосознанно передернуло; он по-кошачьи сладко поежился, перестав ощущать прохладу. Роберт вдовесок к тянущему желанию почувствовал необъятную нежность, неподвластные ему прекрасные порывы. Прижег холодный лоб немца осторожным, крепким поцелуем. Ненаглядный. Проснулся поляк неизбежно поздно, восемь двадцать на часах на прикроватной тумбе. Они не задернули шторы, зарождающееся утреннее солнце слепило белым из панорамного окна. Вопреки стойкой прохладе, ему было тепло. В воздухе тонко ощущался слабый запах пота и вкравшийся в простыни и одеяло —  долгой ночи. Губы растаяли в робкой, бесконтрольной улыбке, когда Роберт вдруг почти физически почувствовал пустоту. Поняв, что он прикрыт по шею, подоткнут одеялом слева, как никогда сам и во сне не укутывается, Левандовский смял выстроенную мягкую белую баррикаду. Париж начал рассыпаться, пошёл гигантскими кракелюрами. Ройса не было здесь. Сердце ушло в пятки. Роберт истерично сцарапал одеяло в сторону, пошарив рукой по едва тёплой простыни. Будто, поищи он тщательнее, Марко оказался бы рядом. Широкая ладонь тяжело упала на кровать. Левандовский сдался, почти разом раскис: не мог поверить, что всё так кончилось. Они могли взять Париж штурмом, побыть вместе ещё полдня... Он не мог и не хотел злиться на Ройса, — тот ни разу за восемь лет не пожертвовал их отношениями без веской причины — но не скрывал перед самим собой разочарования, отчаяния, накатывающей апатии. "Без тебя Париж — это столица Франции" этим недобрым утром ложилось на Роберта идеально, казалось пророческим. Левандовский скользнул остывшим, но ещё не успокоившимся взглядом по огромной роскошной комнате, где сплошь хрусталь-стекло-парча-атлас-шёлк, замерев на расписной по ткани обивке стула. Наполовину скрытой аккуратно повешенной на спинку серой толстовкой. Левандовский откинул ногами одеяло и спрыгнул на пол, уложенный толстым тёмно-терракотовым узорчатым ковром, быстрее, чем понял, зачем. Ругнувшись на польском, не сразу отыскал бельё под ножкой кровати. Выбежав в гостиную, увидел тут же распахнутый балкон на террасу и рванул уже так и выйти, но нет ведь: зарулил в ванную, нацепив белый махровый халат с меандровым орнаментом и тапки. Малость одевшись, не лето же, Роберт быстрым шагом пересек террасу и, без обиняков, приник к смотревшему на утренюю панораму мужчине в одних боксерах. — Сдурел, ага? — зарывшись носом Ройсу в загривок, поляк накинул на него полы халата, как мог укутав им. — Всё самое ценное отморозишь. Капитан Боруссии рассмеялся, оценив и приняв шуточный вызов. — Такая забота, — остро заиграла игривая ухмылка. — Не тревожься, сердце не отморожу. — Ну, при чём тут этот орган? — цинично парировал Роберт, прижавшись плотнее к бёдрам немца. Совместное утро в Париже дурманило; на автомате, мужчина стал потираться о Ройса, впечатав того в балкон. — Давно проснулся? — Неа, минут семь, — Марко отвечал ещё складно, но уже ощутимо напрягся и голосом, и телом, сжав крепче ограждения. — Слышал, как ты шуршал. — Одевался, знаешь, — искренне недоумевающий взгляд искоса. — Лёгкий плюс, Марко, в самом деле, — словив волну, Роберт перестал двигаться сзади, посерьёзнев. — Не в одних трусах же на улицу, где твой теплоиндикатор? — Да вот что-то, — легко вздохнул Марко, растерянно улыбнулся, потому что у него не было ответа для Левандовского. — Порыв. — Ясно, — философски хмыкнул поляк, прильнув опять к согревшимся под его же напором бёдрам. Роберт также разглядывал столицу, выхватывая глазами сады Трокадеро, проспекты, бутики, чуть затуманенные очертания Эйфелевой башни. — Не хотел один выходить. Вот, теперь вместе стоим, — расцвел Марко, оглянувшись через плечо на Левандовского. — Обожаю террасы. — Знаю, знаю, — как ребёнка успокаивая, Роберт провел рукой в неуложенных вихрах. — Однажды, — и это не бесплотные обещания, знает немец и обнадеженно прикрывает сахарные веки. Левандовский пальцем поддел широкую резинку боксеров Ройса сзади, потянул их вниз. — Н-нет, — выкручиваясь, нырнул под его рукой Марко, отскочив на полметра, и поглядел, слегка сожалея об этом. — Марко? — растерянно выкатил глаза поляк, не принимая умом направление движения от себя. — Всё в порядке? — маловероятно, он ведь всегда осторожен, но мелькнула догадка. — Вчера... всё хорошо? — Господи, да конечно! — возмущённо от смущения развёл руками практически голый Ройс. — С чего ты сразу... — Марко всегда неловко поднимать с Робертом вопросы того, в какой микромомент он вошёл капельку иначе, и стало больно. А тот ведь допытывается, чуть что. — Не бери в голову, — прикрывая бегающие глаза и красное пятнами лицо, немец хлопнул ладонью по лбу. — Успеется, не хочу на это время тратить. — Не волнуйся, не стану же я принуждать тебя. Кажется, мы это переросли, нет? — нащупывая успокоительный механизм, подчеркнуто бодро приподнял бровь Роберт. — Знаешь, Роберт, не смешно, — и правда нехотя, фальшиво приулыбнулся Марко. — Так мы редко и коротко вдвоём, будто оба космонавты, — мужчина схватился за голову, слегка потянув распавшиеся на прядки волосы. Левандовский не осмеливался прервать. — Я не жалуюсь, правда, прости... — Что нашло на тебя, Марко? — сочувственно, смягчаясь всё более, проговорил поляк, придержав за изящные плечи и заглянув прямо в глаза карие. — Пойдём только в комнату, бога ради, на тебя тяжело смотреть. Левандовский поморщился, нервно выпутавшись из махровых рукавов. Набросил Ройсу на плечи, прижав толстую ткань, укутал наскоро и повёл с балкона. — Продолжай, — давая понять, что готов слушать, а это не было грубой попыткой свернуть неприятный разговор, кивнул подбородком Роберт в гостиной. — Хотя нет, не надо. Ты прав. Наверное, как обычно. Я всего лишь хотел устроить тебе полную программу. Париж — город любви, то ль, сё ль... —  явственно ощущая, как смущается озвучить это так, как оно было в голове, и теряет слова, договорил мужчина. Лохматый, с побелевшими губами, прыщиком на подбородке и сжимающий халат Роберта на плечах, как офицер китель, Марко таращился щенком. — Это правда прекрасная идея, — убеждённо, с поощряющим энтузиазмом закивал немец. — Ты... Восприми только серьёзно, даже если прозвучит на отвяжись: мне ничего сверх не нужно. Ты рядышком. Всё. — Рядышком, — Левандовский не смог скрыть умиленной, покоренной улыбки. Подошёл, притянув его ближе за борты халата. Откуда Марко слова-то такие берёт. — Умывайся. Закажу завтрак. — Доедим сыр и фрукты, — требовательно поднялся уголок губ Ройса, подчеркнув лёгкую ассиметрию черт. — А перекусим по пути. Мы ведь идём гулять? Между невинным уточнением и безальтернативным решением. Ройс настроился, как на важное задание, провести эти четыре-пять часов качественно, по-семейному с уютом тет-а-тета. Эта насупленная непреклонность казалась забавной и безбожно льстила одновременно: так с ним хочет быть, прелесть. — Марко-о-о, — отмерив по часам десять минут, решил всё же напомнить о себе Роберт, сидя в полной готовности в гостиной. Выключил прогноз погоды на телефоне, игнорируя всплывающие справа ленты спортивных в том числе новостей. Если Марко за утро так и не заикнулся о ребятах, Левандовский тоже знать ничего не хочет о результате игры. Хороший, плохой, удовлетворительный — не сумеет скрыть свою осведомлённость. Украдёт их время; может, огорчит Ройса. Поляк перекинул руку через спинку дивана, повернулся в сторону ванной. — Мар... — Ну, чего тебе? — совершенно внезапно огрызнулся явно нервничающий там Марко. — Ты сказал, дело десяти минут, — отвернулся Левандовский, не питая особых иллюзий, когда пошла пятнадцатая, вновь включив экран. Анна две вечности проводила перед зеркалом. Волосок к волоску прилизывала, или утюжила их до изнеможения, или исправляла по три раза пряди — недостаточно упругие, крупные, мелкие — плойкой. Давно успокоившийся и принявший эту дотошность как данность Роберт слишком часто, карауля её так же у ванной, вспоминал своего утреннего Марко: с туевой хучей мимических морщинок, слегка припухшими нижними веками, частыми простудными прыщами, кривыми зубами и небрежной щетиной. Вздыхал, устав от этого порочного круга: ей так сложно быть красивой для него, потому что Левандовский её попросту не любит. — Водой не получается, — пыхтел, сам собой недовольный, Ройс. — Она здесь другая какая-то. — Во-дой? — протянул непонятливо поляк. — Естественно! Я не взял же ничего для укладки, — поздно, но уже осознавая косяк, пробурчал Марко. — Так, — упершись ладонями в колени, решительно поднялся Левандовский. — Зачеши всё назад, как сможешь, и плюнь на это. Велика беда. — Н-е-е-ет, — с твердолобым упорством спорил из ванной Ройс. — Это выглядит глупо, я не хочу... — Отрежу ведь. Из ванной зашипели, спотыкаясь о ругательства. Немец и сам понимал, что надо расставлять приоритеты и поспешить бы, но привычку ещё перебори. Включил воду во весь опор; торопливо зашкрябала расчёска по волосам. — Пошли, — подтянув шарф выше, ободряюще улыбнулся Марко, доверчиво протянув ему снизу руку. — Пора бы, — с завлекающей холодной улыбкой красноватых губ, Левандовский сделал вид, что этого не заметил. Поправил вместо того борта светло-коричневой куртки. Не убирая той глупо обнадежившейся мины, Ройс посмотрел на свои кроссовки, тщательно вымытые. А это та привычка, которой у них нет: да, в Германии всё разрешено, да только и лишь им всё никак нельзя. У Марко живот сводило от мысли, что когда-нибудь шальное фото с подобным — романтичным, по сути, — сюжетом получит хлесткий заголовок от Bild. Выбивающий дыхание из лёгких, ранящий и правда ловкий."Doch siehst du deinen süßen Mittelstürmer, zittern dir die Knie", может?*** Напрасно Ройс столько времени убил: серый капюшон толстовки небрежно накинут, солнечные очки с просвечивающими стёклами на месте: благо, неуверенно вылезающее то там, то здесь солнце хоть как-то их оправдывает. Роберт тоже в очках и, на всякий случай, в той куртке, которую ещё не носил. Левандовский время от времени всё же сжимал крепко, настойчиво бледную руку. — Взбодрись, Марко. Забудь об этой бондиане. Я же знаю, что это ты со мной. Ну же, милый. И Ройс поворачивается или перестаёт тихо вздыхать только после этого, когда поляк зовёт его как-нибудь нежно. Необходимость скрываться давненько стала второй кожей, и оба знают прекрасно, что ни одного это особо не трогает. Это просто игра, чтобы Роберт за ним поухаживал, поцеловал его слух. А Левандовскому нужна забота о нём и эти заигрыши, чтобы открываться, перебарывать внутреннюю сухость. Ему сложно это бывает. Им закругляться было пора, когда Роберт привёл его к башне. Ройс крутился по часовой, оглядывал антураж и ближайшие здания, запоминая это место целиком. — А под ней можно?.. — тыча пальцем перед собой, повернулся к Левандовскому. — Уже не выйдет, — покачал головой поляк, а сам вертелся, выискивая что-то. — Ты чего? — лыбясь бесконечно, солнечно, ибо они-таки добрались до самого незыблемого, без сомнения, пункта в списке Левандовского. — Р-о-оберт, — Марко сюсюкал-клянчил бесстыдно, не боясь быть неправильно понятым вовсе. Потянул за рукав, призывая подарить всего Роберта Левандовского ему прямо тут. — Постой, — на автомате одернул руку Роберт, чуть поморщившись, сейчас решая какую-то ему одному известную проблему. Опомнился, правда, сразу же: заглаживая резкость, мягко и коротко улыбнулся Ройсу. — Я хочу сфотографироваться. — Само собой, — Марко спешно-радостно полез в задний карман джинс за телефоном. Сколько раз поляк упрашивал его хотя бы в кишащих людьми туристических местах быть чуточку осмотрительнее. — Извини, — скривился в несожалеющей, машинальной улыбке. Ему так было удобно, и на второй план отходили карманники и излучение. — Знаешь... — буквально махнул на него рукой поляк, не собираясь заводиться из-за глупой мелочи. — В сто первый раз даже выговор делать желания нет. — Выговор, — фыркнул Марко самоуверенно. — Командир нашёлся, — Левандовский и для проформы не нашёлся, как сострить. Заулыбался, очарованно качая головой. Его Ройс гордился своим капитанством, будто ему вчера его дали и чувство новизны не притупилось, не покрылось рутиной огромной ответственности и трудных разговоров. Роберт восхищался этой светлой страстью, его дорогой Марко так долго, трудно и упёрто шёл к этому, что эта радость обязана была пройти с ним сквозь всю жизнь. — Давай снимемся, — немец занес руку с камерой повыше, примеряясь и пытаясь вместить обязательно Роберта, ножки Эйфелевой башни и хотя бы правую часть себя. — Погоди, — Роберт, не шутя, придержал его за локоть. — Хочу по-настоящему. Чтобы прямо фото-фото: башня целиком, мы в полный рост... Не этот огрызок. И Левандовский знал, что это прозвучало очень "вдруг". В обычной жизни и с Марко в частности он, как миллионы других людей, привык к селфи или чему-то подобному. Фон не имеет значения, главное ваши довольные лица, верно выбранный фильтр и метка, что фотка сделана не в туалете, а непременно в Рио. Хотя по содержанию убедиться в этом бывало трудно. А они двое обычно ещё и едва ли могли попросить кого-то о фото... После Класикеров, разве что, но вздорнее идеи не найти. Пойдут толки, нелепые вопросы в интервью, теории в интернете; скорее всего, фанатские перепалки. Да и не то это общее фото, о котором мечталось. — Хочешь попросить кого-то? — почему-то немного испуганно, с сомнением и с энтузиазмом на донышке спросил Ройс. Марко от себя такого не ожидал, очень стыдно перед Робертом было за тон и страшно от того, что занервничал. — Именно, — сосредоточенно сканировал толпу Левандовский. Он тоже, Марко, он тоже не думал, что может подойти к любому. Первое: минус все пожилые. Второе: вычел всех мужчин. Слишком велика вероятность, что узнают. Из девушек выбирать надо было также очень осторожно: пролетели спешившие и делавшие уже десятую неустраивавшую фотку себя. Те, кто с семьёй, обычно делают либо небрежно, либо туго-долго. А глава семьи, опять же, может оказаться около футбола. Уже не терпелось, и выбор пал на метр с кепкой улыбчивую девушку, которой преспокойно могло оказаться и девятнадцать, и двадцать шесть. Азиатские черты, но скорее американка. Главное — без подруг и парня, одна. С хорошим фотоаппаратом — значит, скорее всего, даже одним глазом глядя, сделает сносное фото, никого не обезглавив и не расчленив. Кивнув Ройсу на неё, поляк пошёл на абордаж. И действительно американка, но его английский оказался удивительно сносным и был встречен с отзывчивой благосклонностью. Девушка счастливо закивала на его просьбу, сдобренную демонстрацией телефона, как будто, придя к Эйфелевой башне, только и мечтала пофотографировать туристов. Роберт миловидно улыбался в ответ, довольный собой, что не прогадал. Ройс глядел на них искоса, немного напряженно, сжимая локоть, когда поляк подвёл девушку к нему. — Вот, Марко, девушка согласилась нас сфоткать, — воодушевленно, попутно включая ей камеру, пояснил Роберт. — Ну да, — зажегся и тут же потух улыбкой немец. Отчего-то ему было не очень уютно. Чтобы не усложнять им всем жизнь, американка старалась давать максимально короткие и простые команды. — Так, встаём, — бодро поторопила их, нацелившись взглядом в экран. — Чуть подальше, окей, вот так. Замявшись, Марко опустил всё-таки капюшон, распушив рукой волосы. — Извините, вы не могли бы снять очки? — Снять? — пожалуй, чересчур озадаченно переспросил Левандовский. Девушка заулыбалась дружелюбно, примирительно. — Да. Солнце ушло, и... Без них лучше. Лица и для фотографии в целом. — Что? Роберт, что она сказала? — мало что уловив, да ещё в беглой речи, Марко, обернулся к нему. — Очки посоветовала снять, — тихо проговорил, цепляя их за отворот куртки, Левандовский. Поднял глаза на какого-то на иголках, сомневающегося Марко. — Давай, ничего не будет. — Я знаю, — тяжело выдохнул мужчина, неосознанно в точности повторив за поляком. — Просто, как-то... — у Ройса будто заряд сел, он умолк, решив не развивать. — Ну же, — примагнитил его к себе Роберт, к своим губам с бродящей нежной усмешкой. —  Выдохни, Марко. Я хочу солнце на фотографии, — и коротко, ободряюще сжал внизу его руку, задержав опять холодные пальцы Ройса в своих. — Простите! — добродушно обратился к девушке-фотографу, которую они заставили ждать. Взгляд туристки дрогнул, с его словами только взлетев вверх, на уровень их лиц. Вдруг улыбнувшись, она заговорила мягко, очевидно, желая сделать как лучше, но опасаясь навязываться с идеями. — Извините, вы... вместе? — видимо, была готова к такому повороту в Европе, но не чтобы прям с ней. И страшно было обидеть людей, если вдруг ошиблась. — То есть? — похолодела интонация Роберта, от неожиданности вопроса он не знал что и думать. — Простите, если я... Попытайтесь расслабиться. Повернитесь друг к другу, обнимитесь. Ведите себя раскованно, а я запечатлю это. Вы ведь пара? Иностранка осмелилась на вопрос в лоб, а у Левандовского от сердца отлегло. Нервозность и подозрительность отступили, пришло какое-то гордое разливающееся тепло, сердце застрекотало, чуть участилось дыхание. Как красиво, как правильно это прозвучало от постороннего. Нет ничего очевиднее в моменте и неизбежнее в этом мире, они с Марко... — Да, — на лице Роберта засветилась твёрдая, польщенная и гордая улыбка. Для американки прошли секунды, для него — маленькая жизнь была прожита в эти мгновения осознания и закрепления. — Мы вместе. Он вернул ладонь Ройса в свою. Тот, вспыхнув страхом и стыдом, вскинул на него обеспокоенные глаза. — Леви, ты зачем... Что она говорит? — быстро обернулся на фотографа. — Спросила, не пара ли мы, — глухо как-то, явно скрывая бурлящий источник чувств и эмоций, чтобы не спугнуть немца, проговорил Роберт. — Пускай ваш молодой человек расслабится! — уже смело и задорно прокричала им девушка. — Я ответил, — Левандовский повернулся к Марко с улыбкой-извинением, улыбкой-неизбежностью. — Оттайте, молодой человек. Вы "мой", — хмыкнул смущенный, окрыленный до Луны и обратно. — Это сон что ли, Леви, — шутя прикрыв засиявшие глаза рукой, покачал головой Ройс пораженно. — Давай, Марко, — поляк вязко-томно притянул его к себе, обогнув талию Марко и сцепив руки в замок над его бедром. Марко Ройс продал бы весь футбол мира, если бы это значило ладони Левандовского, касающиеся едва ощутимо его тела, эта любовная и бескомпромиссная хватка, хлесткая польская ухмылка над его раскрасневшимися от утренней прохлады ушами. Цена не казалась безумной. — Люблю тебя, — горячо прошептал Ройс куда-то в висок Роберту, обняв того за шею. Медовая, такая родная для всех игроков и фанатов Боруссии улыбка вернулась на свое место. Марко летал сейчас, и это было чертовски заметно. Уже давно не отвлекая их, девушка — с интересом, тайком и, видно, надеясь оставить им это приятным бонусом — пощелкала и до "финального" фото. — Вот, — американка с несходящей улыбкой вернула Роберту телефон. — Ха-ха, извините ещё раз, если вопрос глупый, но вы так смотритесь, — старалась выражаться проще, очень хотелось быть понятой. — Такие счастливые рядом, я имею в виду. У вас свадебное путешествие, что-то вроде? — замерла, только коснувшись пальцев Левандовского, по-видимому, почти убежденная в этом. — Э-э... Нет, — забуксовал, не успев сменить изумленно-кислое выражение на добродушное, Роберт. — Ой! — как будто ещё больше обрадованная за них, туристка тонко взвизгнула, по-девчачьи расхохотавшись. — Ну, всё впереди. Удачного отдыха! — Спасибо. До свидания, — автоматически выговорил поляк, зачарованно. В иной раз это его бы одним махом опустошило, прямо пару раз мордой в тазик с ледяной водой. Но Марко уже бормотал без умолку, уверенный, что Роберт вникает, — самый лучший фоновый звук за жизнь. Цеплялся за него, разжимая пальцы Левандовского и просовывая свои между. Что же ты творишь, Париж: этим поздним утром "honeymoon trip" в контексте Марко не казалось настолько несбыточным планом, безответственным обещанием, хилой надеждой. Да, это длится чёртовы годы и годы. Они смирились, научились не просто жить так, а наслаждаться своей любовью до упора. А перспектива развязаться с моральными долгами и поручительством, однако, так и не была ни разу обсуждена, вопрос повис на задворках их молодости и бурных ссор на тему... Левандовский сознавал, что они не сделают и шага в этом направлении до конца сезона точно, нет предпосылок. Но сама по себе эта воодушевленность, из неоткуда вынырнувшая уверенность была превосходным знаком. Да, они снова надели солнечные очки, а Ройс продолжал держать его за руку лишь до первого перехода, по привычке отпустив. Но Роберт слышал своё "прорвемся" и внезапно сам верил в это так же безусловно, как таящий, любящий взгляд Марко, вы́слушавшего от него то же самое многажды.