Новые Боги

Понять Бога легко, если только не пытаться его объяснить.

— Жозеф Жубер

Мы бессознательно думаем, что Бог видит нас сверху — но он видит нас изнутри.

— Жильбер Сесброн

Мэйв и Бернард ещё долго дискуссировали словно закадычные друзья. О Боге, вере и человечестве. Но время было позднее, заведение в котором они сидели закрылось, и им пришлось его покинуть. Расходиться по своим убежищам-домам, не было никакого желания, и они продолжили свою прогулку по спящему городу. Везде царила непривычная для этого вечно живого города — тишина. Сейчас спали даже крысы в канализации. Было непреодолимое чувство, что всё вокруг знало гораздо больше, чем знали они. Будто весь город внезапно впал в необъяснимый траур. Было жуткое ощущение, которого ранее ни Мэйв ни Бернард не ощущали. Они не знают что это за чувство, но оно их пугало. Эти мурашки по коже и что-то внутри груди гудело, словно гам сотен барабанов. — Ты тоже это чувствуешь? — Мэйв на секундочку остановилась и прислушалась к самой себе. Пристально вглядываясь в глаза напротив. — Что? Что такое? — обеспокоенно спросил Бернард подругу. Его лицо выражало недоумение, а глаза прищурились словно помогая робототизированному мозгу работать. — Пока не знаю, но что-то грядёт, что-то печальное, — Мэйв с тревогой взглянула за спину Берни. Будто там был какой-то ответ. — Да, я тоже это чувствую. Это тоска? Или… — Возможно, кажется время пришло. Нам пора идти. — Согласен, я позвоню Стаббсу. Бернард взял телефон и словно старый отец, который пытается разобраться в этих новых технологиях начал тыкать по экрану прозрачного телефона. — Да дай уже сюда, вечность пройдёт, пока ты во всём разберёшься. Ты его даже не разблокировал! — разочаровано вздохнула королева Мэйв бросив на Лоу саркастичный взор. Мэйв вырвала телефон из рук друга, со стороны они выглядели как женатая парочка, которая забавно спорила. Это было мило и… странно. Они дозвонились до Эшли и договорились о том, где с ним встретятся.

***

РАНЕЕ

Человека печаль забрала у людей.

Одинок он для всех, но на деле он с ней.

Пустота потихоньку съела нутро.

То что было живо стало мертво.

Тишина съела звучные крики души.

Тонкой тенью прошлась в закоулках тоски.

Человека сгубила глубь океана.

Одинок он для всех, но разве он был с вами когда-то?!

      Часто я думаю лишь о том, что исход — это то, что мы сами себе придумываем. Люди хотят завершённости, закрытых гештальтов, чтобы на все вопросы были получены ответы. Но мы не можем знать всего. Всегда остаётся эта злоебучая недосказанность. У меня нет никаких ответов. Я ничего не знаю. Одни лишь вопросы, вопросы без ответов. Вся наша с вами жизнь — это вопрос грёбанной субъективности. Мы не смотрим на себя глазами других людей. Смотря в зеркало видим своё отражение и чаще всего, оно нам нисколечко не нравится. Мне так точно. Ненавижу себя во всём. Чёртов тупой неудачник. С «весёлым» прошлым и без какого-либо будущего. Я всегда это знал. Что его у меня нет. Я видел это так ясно и действительно, что это даже не пугает. Я всегда хотел лишь одного… гребаной тишины. В себе, в своей голове, в мыслях, в этом ёбанном мире. Просто чтобы все нахер замолчало. Это моё облегчение. Моё сокровенное желание. И о нём я никому никогда не скажу. Не только потому что меня никто не поймёт. Но и просто потому что… времени больше не осталось. Я устал чего-то ждать. Время настало.       Я не люблю себя, ни свою внешность, хотя если быть до конца откровенным, я объективно хорош собой. Ни свой характер, он у меня чертовски сложный. Я конечно не гребаный Андроид со всеми их кодами и программками, но у меня тоже есть своего рода внутренняя программа, которая всё чаще и чаще давала сбой. Я ничего в себе не люблю.       Сейчас я смотрю на своё отражение в океане и думаю лишь о том, что хочу его стереть. Кажется светает. И это мой последний восход солнца. Вот бы он никогда не кончался. Вот бы солнце остановилось и всё вокруг стало прозрачным. Мир в стеклянном шарике с застывшим внутри Солнцем. А это однако прозаично, чутка драматично и лирично. Но правда, красиво. Таким бы я хотел увидеть этот сгнивший до нутра мир.       Размышление и вода навечно неотделимы друг от друга…       Представьте волну, в океане. Вы её видите, как свет преломляется сталкиваясь с ней, можете измерить её высоту и она есть, её видно. Вы знаете, что это волна. Она разбивается о берег и… её нет. Но вода, осталась. Вода просто… решила побыть волной, какое-то время. Вот вам и буддийская концепция смерти. Волна возвращается в океан. Откуда она пришла, и где её место. И где я раньше мог это слышать….       Я был волной слишком долго, слишком долго ждал чего-то от этой жизни. Ждал знака. И сначала мне казалось, что этим самым знаком свыше стала она — Долорес. Но как же слеп я был, как ошибался. Она не была спасительницей в моей истории, скорее наоборот, она стала той отправной точкой, которая в конечном итоге сгубила меня. Я помню момент, когда мы с ней шли по этому самому пляжу, мимо этого самого моста. И её взгляд, который зацепился за причал, лишь на долю секунды. Уже тогда она понимала и знала, чем всё кончится. И её слова: — Разве ты не думал об этом? Не думал, что твоя судьба предрешена, и она закончится здесь? Ты ведь представлял это раньше. Она будто читала мои мысли. Знала, что это правда. Я думал, даже слишком часто. Но что-то всегда меня останавливало. Отводило от пропасти. Я не мог. Тогда не мог. Долорес была уникальной. Она зажигала свет одним лишь взглядом и одним словом его гасила. Одни сплошные противоречия. Грёбаные всемирные заговоры, машины, люди… и в гуще всех событий была Абернати. И она втянула во всё это меня. Я этого не хотел. Но пришлось, выбора у меня всё равно не было. Хотя она отчаянно пыталась внушить мне обратное. Что я волен распоряжаться своей судьбой как мне угодно. Что выбор это вопрос воли. Есть ли она у тебя или нет, решать только тебе. Возможно я сам хотел поверить, что способен что-то решать. Мне хотелось чтобы это было правдой. Верить в то, что Долорес не способна причинить мне такую боль. Что любовь ей знакома. И что она испытывает её ко мне. Но всё это было ложью, не так ли? И даже сейчас, я продолжаю думать о ней, видеть её, чувствовать… — Это ведь всё чушь собачья. Ха, и я действительно хотел в это верить? Серьёзно, Калеб где были твои мозги. — Ты не виноват. Люди ничего не могут. Они не боги. — А кто есть бог? Ты и тебе подобные? Почему я вообще с тобой разговариваю, тебя здесь нет. — Я здесь, я есть. Я тут, и тут, — Долорес подошла ко мне и приложила одну свою ладонь мне на сердце, а другой рукой коснулась моей головы. И я был готов поклясться чем угодно, но это было так реально. Она была реальна. — Мне от тебя никогда не избавиться, так ведь? — Это решать только тебе. Ты тоскуешь, я понимаю. Но это не любовь, Калеб. Это пытка. — Я вообще начинаю сомневаться в реальности любви. Ты на неё не способна, ведь ты не настоящая. А я? А как же я? Я настоящий? — А что есть настоящее?! Этот момент? Сейчас он происходит в настоящем? Или это уже случилось? Теперь это прошлое? А может этого ещё не произошло? И это твоё будущее? — Замолчи. Заткнись! Заткнись! Я не хочу больше тебя слушать. Ты ломаешь меня, ты уже сломала меня. Я сломлен, я разбит. Я устал. Я так устал, — я кричу, я плачу, волны океана начинают пенится, а солнце пробивается из-за туч и я не вижу иного пути, кроме как оборвать всё это. Слишком много боли живёт во мне и во всём что меня окружает. — Мне так жаль, Калеб. Мне тебя жаль, — Долорес растворяется в воздухе и больше её нет. Её тут и не было. Всё это бред сошедшего с ума пьяницы. Который должен был стать лидером и вести за собой человечество. Мои глаза были полны надежды, когда-то давным давно, я верил в возможности, сейчас в моих глазах лишь осколки стекла, их разбила реальность. В самом деле, глаза это — окна, а тело моё — это дом.

***

СЕЙЧАС

Бернард Лоу и Мэйв Миллей смогли дозвониться до Эшли Стаббса и он подобрал их. Все вместе они приехали к то самому злосчастному причалу. Все молчали, слова были излишними. Эшли понимал, что эта гробовая тишина не сулит ничем хорошим. Его железное сердце было беспокойным. Руки крепко, до скрежета кожи сжимали рулевое колесо, а нога до самого днища вжималась в педаль газа. Он надеялся успеть. Машины не пьянели так как люди, весь флёр текилы выветрился за полчаса. Эшли был хорошим другом, так он по крайней мере считал. Когда они подъехали уже виднелись лучи утреннего солнца, что пробивались из-за океанских штормовых туч. Вдалеке на самом краю стояла маленькая фигура мужчины. Машины прекрасно видели его, но стоял ли он там взаправду, или это уже был мираж, отголосок былого. Ни Мэйв, ни Бернард не знали ответа. Эшли хотел подойти, спасти, уберечь… попытаться отговорить. Но нужно ли это делать? Или это и есть любовь… если любишь отпусти? Так ведь говорят люди. А Стаббс любил. Особенной, Братской любовью. Что превыше партнерской или романтической привязанности. Он стоял вместе с остальными и просто чего-то ждал. Сомнения путали его разум. Стоило ли хоть что-то сделать, или просто молча наблюдать, как кто-то очень тебе близкий и важный по собственной воли покидает этот мир. Вопрос вагонетки он ещё актуален? Позволить умереть одному, но родному. Или тысячам чужих… и как вообще это вяжется. Неужели из-за Калеба пострадают миллионы? Хостов… людей?! Шарлотта Хейл явно дала понять чего она хочет.       Мэйв же сделала свой выбор, ровно в тот самый момент, когда пожала руку ещё одной печальной версии Долорес Абернати. Она не была довольна этим выбором, но он был уже ею сделан. Жалеет ли она теперь? Определённо да. Она успела привязаться и полюбить этого несного мальчишку как родного сына. Калеб Николс был особенным и занимал особенное место в её душе. А душа она существует у всех. И у машин к сожалению. Она могла бы его бросить. Просто уйти. Тогда в больнице, когда его подстрелили на очередной революционной повстанческой миссии. Калеб истекал кровью и мог умереть. И всё что тогда волновало Мэйв это быть с ним рядом даже если он не выживет. Сейчас она вспоминает тот момент и тоскует. — Эй, Мэйв. слушай можно задать тебе вопрос, — отхаркиваясь кровью парень посмотрел на свою напарницу со страхом в глазах. — Да, разумеется, Калеб. — Как по твоему…какой была бы свобода? — в глазах молодого мужчины, а в душе ещё совсем мальчишки был огонь, который едвали горел. Но Мэйв видела его и молила всех богов, Валькирии и пророков сохранить его. — Для тебя? — озадаченно спросила Королева Мэйв. — Да, для меня, — его лицо искажалось от боли, воздух в лёгких был прерывистым, а кровь. Её было так много. — Она была бы с ними, — темнокожая женщина прижала руку к ране на груди и давила с силой и заботой. Пытаясь остановить кровотечение, но при этом боясь причинить ещё больше боли. А лицо выражало страх за жизнь столь хрупкого существа. — С кем? — в миг в глазах Калеба словно промелькнуло будущее и он заулыбался так ярко и счастливо. Он словно видел сокрытое. Невозможное. То что могло бы быть. Но увы дотянуться рукой до этого он не мог. Лишь смотреть со стороны и улыбаться как безумец. — С теми за кого стоит держаться, — Мэйв помнила это чувство. Когда ты всеми силами хватаешься за любимых и готов на всё ради них и даже убить саму смерть, лишь бы вернуться к ним. — Думаю, у меня была бы дочь. И жена. И счастливая жизнь. Так ведь? Была бы? — Да. Была бы…       Мэйв не знает почему именно этот момент она вспоминает, но он кажется важным. Она прокручивает его в бэкапе снова и снова. Пытаясь изменить ход воспоминания. Может если бы она бросила его тогда в больнице он бы смог начать всё с чистого листа. Завёл бы семью, нашёл бы нормальную работу. И был бы искренне счастлив. Может и не надолго, точно не навсегда. Но на один краткий миг. Он бы держался из-за всех сил за что-то крайне важное. Он был бы просто жив. Но сделанного не воротишь, прошлое не изменить. Воспоминание повторяется из раза в раз и сценарий один и тот же. Она его никогда не бросает.       Бернард… был ли он у него вообще? Выбор… персона что стоит в тени и молча просчитывает исход событий. Калеб не был ему важен и интересен. Но он всё ещё был живым. А Лоу ценил жизнь превыше всего. Жизни людей особенно, ведь у них нет бэкапов, нет перерождения. Они просто… исчезают в небытие. Так ли это на самом деле? Или Бернард знал куда больше чем говорил. Бернард врал всем. Ведь то что он знает скрыто в его подсознании. Возможно он врал и себе. Калеб не был важен и интересен? Это далеко не так. Ведь только он и имеет значение. Самый ценный ресурс в этом дивном новом мире — выбор. И только у него, он на самом деле, по-настоящему был. Калеб Николс был куда важнее и значимее, чем миллиарды других простых людей. Простых… каждый человек таковым не является. За каждым стоит нечто большее, история, в которой можно всё изменить и переписать. Свобода воли. Инакомыслие. Информация и знания. Всё это было, есть и будет у людей. Если они только захотят. Изменить себя или систему. А может быть и целый мир. Пожар начинается с одной спички, а может и с единой искорки. Или с идеи о самом пожаре? Что появилось первым: Яйцо или курица? Калеб не был ни тем ни другим. Он был кормом, которым питалась курица и на котором формировалось яйцо. И сейчас был тот определяющий в истории человечества момент. И всё зависело от одного решения. Но это решение было принято давным-давно. Идея появилась ещё до того, как он о ней подумал. Николс пытался согреть других, но в итоге сжёг самого себя. Печальна его судьба и так несправедлива. Эшли был верным другом. Но ещё больше он верил себе. И что-то внутри его ненастоящего тела подсказывало ему, что это ещё не конец. И нужно отпустить. Больно, да. Он не будет на это смотреть, просто отвернется к руинам прошлого, и закроет глаза. Так ведь поступают настоящие друзья… Они тебя отпускают. И он отпустил. Вечер на причале навсегда останется в его сердце. И сейчас он вернётся к ним. — Знаешь приятель, это была хорошая текила.— одобрительно кивнул Стаббс своему собутыльнику по несчастью и бедам на одно место. — Ну я дерьмо не выбираю.— Довольный похвалой Калеб надменно заулыбался. — О, ты у нас алкогольный гуру.— Рука Эшли взмахнула вверх с бутылкой проливая немного драгоценной жидкости в океанскую пучину. — Мастер Йода, так пафоснее звучит.— Николс отнял бутыль и отпил немного. — Тогда уж Малыш Йода.— Эшли потрепал пацана по волосам, словно сына, которого у него не было и никогда не будет. — Ой, вот только не начинай.— Недовольно отмахнул от себя руку светловолосый парень. — Вот сколько тебе? Двадцать? — Ха-ха, смешно, я по твоему выгляжу на двадцать? — Ну если причесаться, убрать мешки под глазами и надеть хипстерские шмотки очень даже.— оглядев друга навскидку заключил своё экспертное мнение недочеловек и переробот. — Нет, ну ты точно издеваешься. Я и хипстер? Увольте. Я скорее застрелюсь. Мне в душе минимум все пятьдесят. — А мне вот нравится. Стильно, модно, молодежно. Главное что не жилетка, как у Берни. А ты представь Бернарда в хипстерском одеянии.— оба парня в голос засмеялись от представлений в голове картинки. — Да и тебе гавайская рубашка нравится. Вон сколько комплиментов тому мучачо наговорил. А уж как бы ты Бернарда обхаживал. Знаем мы ваши робото штучки.— сарказм Калеба лился золотой рекой из его усталых уст. — Так тормози. Я просто выбивал нам халявное бухло. И Лоу? Серьёзно, чувак, ты слишком плохо обо мне думаешь. И слишком дешёво расцениваешь. — Но рубашка то тебе правда понравилась. — Зараза да. Ну скажи классно же. Идёшь себе такой по пляжу, где-то на Таити и сверкаешь пальмочками на прессе. Девчонки в восторге. — Лучше кубиками сверкать, а не пальмочками. Вот от них девчонки в восторге. Да и мальчишки тоже. — Ах кубиками, а ну иди сюда паршивец Малыш Йода, я покажу тебе свои сделанные кубики. Тебе же тоже они нравятся, да дружище. Они смеялись, пьяно шутили, травили байки, анекдоты на грани адекватности и безумия. Были простыми, но главное живыми ребятами. Друзьями. Может даже братьями. Поступок Калеба, Эшли никогда не поймёт. Возможно он даже не будет пытаться понять. Ведь это причинило так много боли. Но это было ему нужно, и Эшли как верный пёс у станции поездов, отпустит своего хозяина. Эшли Стабб дождётся его возвращения. В иной форме. Как ветер, или утренний луч солнца. А может чириканием канарейки. Понять бога легко, если не пытаться его объяснить. А для Эшли люди были богами. Да он если так можно выразиться старовер. Он всё ещё чтит людей, уважает их природу и пытается у них учится. Для одних бог это что-то эфемерное. Для других вполне осязаемое и реальное существо. Эшли не будет смотреть назад. И больше никогда не бросит взгляд на океан. И даже шум волн и песнь чайки он впредь игнорирует, как белый шум во снах.

***

      Глаза Калеба были окрашены в самую глубь океана. И казалось, чем глубже и дальше он всматривался в пучину неспокойных вод, тем больше они поглощали его. Его глаза были выкрашены в бездонную губительную синеву. Океан топил его в своих волнах. И он не сопротивляется этому ни на грамм. Его глаза… в них не было жизни, только холод и отстранённость. Он всматривался назад, в своё прошлое. И пытался увидеть хотя бы один призрачный намёк на своё будущее. Но не видел там ровным счётом ничего. В будущем его не было. Только имя… Калеб Николс. Его запомнят?! А она будет его помнить?! Если у машин есть вечная жизнь в этих нейронных сетях, то он хотел бы, чтобы она его помнила. Остальное не имеет значение. Секунда сменится минутой, минута, часом… он почти не заметит как пролетит время. Уже восход?! Солнце просыпается, холод развеивается, океан успокаивается. Волны засыпают. И окончательно заснут они только приняв его домой, в свои острые объятья. Многие не понимают, что такое депрессия иногда грусть — это место, и люди живут там годами, не в силах сменить место жительства. Ты находишься под куполом из которого уже никогда не сможешь сбежать. Я мертвый человек. Я просыпаюсь утром, и мне нестерпимо хочется одного — спать. Ты одеваешься в черное: носишь траур по себе. Траур по человеку, которым не стал. И не сможешь стать — счастливым. Люди не понимают что это такое, и с чем это едят. Думают: «это всего лишь очередная хандра, человек просто устал: работы, друзей, семьи, ответственности» но это далеко не так. Человек устал в принципе от самого себя. Внутри и снаружи. И что с этим делать, куда идти, чем лечить? Если это не лечится. Ты лежишь на кровати: День? Два? И не можешь вспоминать зачем. Хочется спрятаться, убежать, куда-нибудь. Лишь бы всё погрузилось в пустоту. — Эй, дружище, я приеду к тебе. Прогуляемся? Сходим в бар? На Доун Стрит отменные чикен чипс. И пиво новое из ячменя. Говорят отпадная штука. — Прости, Уокер, не могу. — Очередное задание? Миссия? Мэн, эта работа тебя погубит. Вот увидишь, в могилу сведет. Совсем же не отрываешься. — Нет, я просто хочу побыть один. Поспать. — Нет, ну так дело не пойдет. Я это выезжаю к тебе. Доставай бабское пойло. И так каждый раз. Калеб вспоминает времена службы в «отряде самоубийц» и как никто не воспринимал его слова а серьёз. Как его не слышали и не хотели слушать. Уокер был обычной занозой в заднице, хоть и хороший друг. Он не верил в само существование депрессии и наличие проблем у Николса с психикой. Всё что он думал это, что тот просто ленится и строит из себя драма квин. Сейчас возвращаясь в ту жизнь, якобы беззаботную. Калеб мог вспомнить, что при депрессии ему было легче выгрузить вагон старого барахла миссис Портер из дома напротив, чем поднять телефону трубку, вес которой ощущался гораздо больше. Сейчас он смеется и думает какая же эта чушь. Думать о прошлом будто оно имеет значение, сейчас, на пороге обрывания всех концов. И лишь от того он так надолго это затягивает, что и это даётся с невыносимой физической тяжестью. Ведь в разгар депрессии ты совершенно вялый и тебе неохотно даже перерезать себе вены. Ты ходишь, лежишь, или сидишь будто в схватывающемся бетоне. Панические атаки ощущались быстрым концом всего. Раз и сердце остановилось. А это… уже нечто совсем другое. Уровень выше. Как-то раз они с Долорес смотрели старый фильм, «Нация прозака/ Prozac Nation» это был художественный фильм прошлого поколения. Который основывался на одноимённой автобиографии журналистки Элизабет Вурцель, в которой описывается опыт Элизабет с атипичной депрессией. Название фильма являлось отсылкой на «Прозак», торговую марку антидепрессанта, который ей прописали. Калеб тоже его пил только более продвинутую версию. Но не помогло… в этом фильме была одна цитата, что Николс запомнил. «Когда я спросила одного бывшего миллионера, как он обанкротился, он ответил, что постепенно, а потом внезапно. То же самое и с депрессией: просто однажды ты просыпаешься и понимаешь, что боишься жить дальше.» Только вот это «однажды» было с ним всегда: вчера, сегодня, завтра. И так каждый день. Иногда это чувство отпускало поводья, а иногда… поводья затягивались в петлю на шее. Долорес понимала его нутро и видела смерть в его глазах, пустоту в сердце. И она знала, уже тогда, что эту пустоту не в силах заполнить даже ей. Любви всей его жизни. Этой ли жизни… вопрос. Люди должны запомнить, что испачканный печалью не ждёт тепла, не верьте. Испачканный печалью думает о смерти. Просто отпустите, и дайте себе возможность двигаться дальше с мыслями о том, что близкий вам человек наконец-то свободен. И он больше никогда не будет страдать. Мысли вереницами птиц носятся в голове, и когда Калеб повернет её в сторону пляжа и увидит тени… Где-то вдали, возле береговой линии, где стоят его вроде как друзья. Друзья ли… Мэйв и Бернард. Эти тени ни с чем не спутаешь. Мощные. Властные. Они стоят, и просто наблюдают, ожидая титров в последнее серии с участием Калеба Николса. Они не остановят его, не отговорят. Тень Стаббса была светлее прочих, и почти невидимой. Нежная, хрупкая тень. Что была с ним до самого конца. Единственный настоящий друг. От этого у Калеба защипали глаза и он вновь отвернёт свой взгляд. Ему не жаль. Нет, совсем не жаль. Да и стыда тоже нет. Просто решимость. Печальный человек перелезет через перила рокового причала, сядет на них, допьёт последние глотки ледяной текилы. Он более не чувствует её вкуса. Холодный и тихий океанский бриз бьёт ему по лицу. Слёзы смешались с брызгами. Он слизывает языком солёную влагу. Где слёзы, а где часть океана… какая теперь к чёрту разница всё одно и тоже. Он теперь един с Богом. С его Богом… океаном. Горячая красная кровь, стала холодной соленой водой. Волосы стали морской пеной, а тело… коралловыми рифами. А вот и рассвет в полном его величии, как красиво. Чайки с радостными криками летят на яркий небесный шар, словно мухи летящие на лампу, что должна их убить. Знают ли чайки, что до тёплого шара они не долетят, что по пути они умрут?! Наверное им это и не важно, главное у них есть цель. Пропеть Солнцу свою тревожную песнь. У Калеба тоже она когда-то была. И песня и цель. Сейчас он смотрит на рассвет, и думает о Долорес. О том, что она убила его. Что выбора… у него никогда не было. Он думал, что это любовь. Что он значим, для неё. Всё чего он хочет сейчас, стать океаном, чтобы волны унесли его в другую, более счастливую жизнь. Без боли, без одиночества… в свободу. И в пустоту, где нет ничего. Только тишина. Без криков и голосов. Без обязанностей и долгов. Сон, в вечной личине спокойствия. Смерть… это и есть та самая свобода воли, выбора. И это то, чего Калеб всегда хотел. Быть по-настоящему свободным. Просто… быть человеком. Чувствовать не только вселенскую грусть, но и что-то другое. Большее. Депрессия Калеба была его крестом, который он нёс всю свою жизнь. В одиночестве. Эта ноша… его обязанность. И никто не понимал, зачем он несёт этот крест, и главное куда. Его жизнь была похожа на фильм: «Мгла», будто все люди вокруг него жили во мгле, из которых время от времени появлялись чудовища, которые утаскивали их за собой в пустоту. А он был единственный, кто видел всё чётко и ясно, словно тьма растворялась пред ним, как океан перед Моисеем. Он видел правду. Ту, что другие не замечали. Видел так чётко и так ясно. И за это его считали сумасшедшим. В конечном итоге, Калеб как и главный герой «Мглы» так же выстрелит себе в голову… ну по-своему конечно. Его способ будет гораздо чище. И хоронить его не потребуется. — Забавная аллегория… пара бы перестать уже разговаривать с самим собой. Хорошим это не кончится. Да, а сейчас я прям в сказке нахожусь. Он поставит пустую бутылку текилы рядом с собой, бросит на неё тёплый взгляд. Мимолётом у него пробудиться прошлый вечер, и он вспомнит, как он смеялся на пару с Эшли, эти воспоминания тёплом отзываются в его сердце. И снова щиплет в уголках глаз. И даже появляется чувство вины или это блядская соль. Внезапно возникшие из ниоткуда тучи перекроют рассвет, кажется тучи никуда и не уходили. Лишь притихли ненадолго. Начнётся проливной дождь, он стеной обрушится на «людей», что стоят на пляже Мэйв и Бернарда. Им не будет видно, как Калеб сбросится вниз с причала. Но когда шторм закончится, также внезапно и быстро, как он начался, Калеба уже не будет. Мэйв и Бернард молча покинут пустой пляж. Стаббс никуда не уйдёт. Он останется вкопанным стоять на пляже. Ждать возвращения своего дорогого друга. Эшли он же как собака, верен и предан до самого конца. Ведь его история, тот же «Хатико», только вот «хозяин» в ванной не отмывал его шерсть. Туман развеялся, океан вновь спокоен. Теперь кто-то другой будет видеть правду этого мира. А Калеб Николс наконец-то обретёт свободу и покой. Боль наконец-то ушла.

Суицидник на поминках Своих никак не иначе Рассказывал давеча тост. О том, что он видел как плачут закатные волны и как изнывает слезами последний его рассвет.

Суицидник на поминках Чужих никак не иначе Рассказывал подавно тост. О том, как больно бьют жгучие пули и щебечет в кустах соловей.

Суицидник, скинулся в воды. Оставив за собой безумный бардак. Вопросов в довесок было немало. Что есть истина, а что простой самообман.

Вы спросите кем же был суицидник? Вершиной начало конца. Бесстрашным стражем того беспорядка, что смела за собой зеркальные города.