Post mortem

Жажда. Когда-то Вальбурга Блэк уступила собственным принципам и жуткой ксенофобии в угоду огромным просящим глазам своих детей; это было за два года до поступления Сириуса в Хогвартс, за три — до поступления в Хогвартс Регулуса и за семь — до того момента, когда все в мире и в их семье сошли с ума окончательно; за семь лет до того, как всё полетело к мордредовой матери с такой скоростью, словно всё это время вселенная и привычный порядок вещей висели над бесконечной тёмной бездной на одной тонкой ниточке здравомыслия, которая в конце концов не выдержала и оборвалась. Вполне возможно, что эта ниточка здравомыслия и была тем, что заставило Вальбургу Блэк сдаться мольбам родных детей, расслабить словно застывшую гипсовую маску, которой являлось её лицо, улыбнуться самым краешком губ и согласиться провести особенно жаркие выходные на берегу Корнуолла. Больше в Корнуолл никому из семьи Блэк отправляться не разрешалось; потому что то, что предсказано в Корнуолле, всегда сбывается. Регулусу предсказала смерть недалеко от этих мест от водной стихии старая кельтка, немного позже смотрящая Регулусу в лицо глазами его боггарта, самого большого страха. Кельтка была старой, очень старой. Её волосы с медными нитями ржавой проволоки в серебряной седине выглядели взъерошенными, развивались на ветру, не собранные ни в какое подобие причёски. Лицо её было обезображено старостью до неузнаваемости, паутины морщин разрезали его на сотни частей, как трещины разрезали зеркало, по которому зарядили квоффлом. Старая кельтка тогда схватила восьмилетнего мальчика за худое плечо когтистой сморщенной рукой, больше похожей на обтянутую сухим пергаментом кость, и начала нашёптывать страшные слова про судьбу. Вальбурга в момент превратилась в безобразного монстра, готового защищать своего ребёнка ценой всего, что у неё было. Регулус никогда — ни до, ни после — не видел мать в таком состоянии и никогда ещё не боялся её так сильно. Он отвернулся всего на секунду, широко распахнутыми глазами наблюдая, как ветер треплет выбившиеся из строгой причёски матери смольные пряди и как её оскаленные зубы блестят на солнце, а женщина исчезла, словно её и не было. С тех пор Регулусу было запрещено даже произносить слова «Корнуолл», «предсказание» и «вода». Мать вздрагивала при простой просьбе налить попить; принимать ванну самостоятельно Блэку разрешили только спустя полгода после этого происшествия, и то, Регулус догадывался, что Кричер всё равно сторожит его незримой тенью где-то в тёмном углу, что навсегда стало неисчерпаемым источником подколок для Сириуса. О приближении к открытой воде можно было и не вспоминать. Регулус был единственным первокурсником, в первый раз ехавшим в Хогвартс на запряжённой пустотой карете, а не со всеми на лодке через Чёрное Озеро — Вальбурга договаривалась с руководством школы в частном порядке, и никто из семьи Блэков знать не хотел, что она устроила попробовавшей заикнуться о традициях МакГонагалл. Вода. Вода смыкалась над головой Регулуса плотным тканевым куполом — словно он уже был трупом, на который накинули саван во время похоронной процессии, что его бренным останкам, учитывая обстоятельства, получить было не суждено. Вода окружала его, тянула на дно через руки впивающихся в его кожу обломками ногтей и костей оживлённых тёмной магией тел, окружала обрезающей все звуки и тем самым создающий удивительное спокойствие тишиной. Регулус ощущал покой, совершенно не соотносимый с ощущениями человека, умирающего одной из самых страшных смертей, в окружении гниющих, разлагающихся мертвецов, прекрасно понимающего, что о том, как он умер, будет знать только старый, сходящий с ума от горя домовик, что его тело так и сгниёт здесь, в окружении сотен других гниющих тел… Всплеск. Для человека, который прекрасно осознаёт, что разбивает сердце остающейся одной в доме, больше похожем на склеп, матери на сотни кровоточащих осколков, которые наверняка осыпятся и искромсают внутренности женщины в ошмётки своими острыми краями, Регулус действительно был слишком спокоен. Это умиротворение не было правильным — оно было абсолютно противоестественным, но он испытывал его каждой клеточкой разрываемого на куски и от боли тела, и не хотел, чтобы его сменял страх, ужас и паника — последним, что он хотел испытать, должно было быть нечто тихое и тёплое, контрастирующее с диким холодом воды… Рука на запястье. Может быть, он испытывал это чувство спокойствия, потому что наконец-то прекратил бежать от своей судьбы?.. Принял то, что должно произойти, как должное и шагнул в объятья уготовленного как и было наречено… В таком случае, попытка Воландеморта избежать того, что неминуемо настигнет его рано или поздно, выглядела откровенно смешной и нелепой; стремительно теряющие цвет губы тронула лёгкая усмешка. Он не только помешал Лорду достигнуть величия, но и смеётся над ним перед смертью, своим поступком дразня его, мол, смотри, я смог, а что ты, самопровозглашённый лорд Судеб, величайший маг столетия?.. Холод. Вода. На короткое мгновение захотелось засмеяться, в голос, захлёбываясь этим смехом победителя и ледяной, мерзкой водой, в которой плавали ошмётки тел и водорослей. Руки-руки-руки. Вода. Холод. В последний раз кинув мутный взгляд на проглядывающий из-под толщи воды свет, косыми лучами расходящийся в разные стороны, Регулус медленно закрыл глаза, полностью растворяясь, в воде, темноте и холоде. Пожалуй, ему действительно было пора… Жажда. Вода. Всплеск. Рука на запястье. Холод. Вода. Руки-руки-руки. Вода. Холод. Темнота. Смерть?..

***

Грязная, мёртвая трава переминалась под ногами. Подошвы ботинок пачкались о липкую, мокрую грязь, вдавливая тусклый вереск и внутренности раздавленных червей, спасающихся от затапливающей их норки воды, прямо в сырую, гниющую от избытка влаги почву. Мелкий противный дождь капал с неба откровенно неохотно, словно выдавливая из себя каплю за каплей — это казалось особенно странным, учитывая, что тёмный, как будто тучи были полностью заполнены чернилами, небосвод висел над земной поверхностью так низко, что становилось понятно: Атланту настала пора уходить на заслуженную пенсию. Мокрые ледяные брызги с моря попадали на холодную кожу вместе с каплями из всё держащихся от разрывающего их желания затопить землю под собой толстыми тучами, и Гейлис тщетно пыталась отделаться от ощущения, что за этими тучами скрывается что-то особо важное, но забытое за давностью воспоминаний; что-то, вроде солнца. Последний раз девушка видела его примерно в прошлом году, ещё в сентябре. Апрель радовал отсутствием любого намёка на чёртову весну, трава всё ещё сохраняла свой горчичный оттенок, оставшийся под толстым слоем снега ещё с осени, ветки деревьев и кустов напоминали истлевшие от времени и покрытые копотью и пеплом голые косточки, колыхаемые только пронизывающим мокрым ветром, дующим с чёрно-серого океана. Этим летом, видимо, толп восторженно хлопающих глазами и щёлкающих камерами туристов можно было не ждать. Несмотря на то, что большая часть местной пародии на бизнес держалась именно на летних визитёрах, лично Гейлис была этому особо рада — никто не будет отвлекать её от привычного курения на краю отвесного утёса и мысленного диспута с самой собой на тему «Почему прыгнуть вниз — не самая хорошая идея». Её любимое место проведения дня было одним из пунктов обязательного посещения во всех обзорных экскурсиях; англичан и просто личностей, фанатеющих от местного колорита, крайне интересовали места обитания призраков и жуткие истории, вроде того, что вот с этой скалы было совершенно самое большое количество прыжков от несчастной любви по всему Корнуоллу. Гейлис терпеть не могла, когда ей мешали тихо-мирно раздумывать над тем, чтобы пополнить статистику. Занять своё место в круговороте жизни во вселенной, стать всего лишь бесчувственными буквами в отчёте о смертности, скататься с грязью, превратиться в ничего не чувствующий и не значащий перегной, перейти в состояние липкой, зыбкой почвы, остаться существовать только смутными и полузабытыми воспоминаниями, которые, как фотоальбомы, достаёшь из глубин памяти только тогда, когда взгляд случайно натыкается на пыльные коробки на чердаке раз в год, во время генеральной уборки… Это звучало заманчиво. Красиво. Умиротворяюще. Стать одним целым с миром, найти внутренний покой, о котором говорила старая черепаха из детского мультика, и перестать ощущать мучительный стыд, разрывающую внутренности боль и замораживающую пустоту внутри себя — Гейлис бы отдала чуть ли не всё, что у неё было, чтобы наконец-то ощутить нечто подобное. Волны бились об каменное изголовье утёса с гораздо меньшим напором, чем обычно. Ветер дул, это было неоспоримо; длинные пряди волос, собранные в низкий хвост, жили своей собственной жизнью, повинуясь богу западных воздушных потоков Зефиру в его мельчайших прихотях. Огонёк на конце сигареты никак не желал вспыхивать, своей строптивостью выводя девушку из себя ещё больше. Ветер издевался. Гейлис не сомневалась, что если она сейчас встанет на самый край утёса, распахнёт руки на манер птичьих крыльев и изобразит из себя чёртову Роуз из «Титаника» в их знаменитой сцене с Джеком, то суровые, ледяные порывы, насквозь пропитанные солью и морской тиной, с лёгкостью отшвырнут её обратно на твёрдую поверхность. Тем не менее, волн почти не было, если не обращать внимания на редкие, пенистые завихрения у самого берега, где подводные каменные рёбра земли вспарывали водную гладь своей остротой, как патологоанатом вспарывает грудную клетку очередного трупа острым металлическим лезвием. Прыгать с утёсов в этих местах было опасно именно из-за них — тёмная вода с одинаковым успехом могла скрывать и глыбы бездушного камня, об которые в период шторма довольно часто отбивали себе головы неосторожные и отставшие от стаи дельфины, так и нескончаемые бездны, уходящие так глубоко вглубь земли, что достать до дна не представлялось возможным. Предугадать, куда ты попадёшь, если сиганёшь вниз, было нельзя; поэтому половину прыгавших отсюда находили обезображенными и отбитыми кусками мяса, насаженными на шпили скал, как жаркое на вертел, а половину — не находили вообще. Гейлис не могла сказать, какой вариант она бы предпочла, если всё же когда-нибудь решится на самоубийственный прыжок. Наверное, не быть найденной — всё же лучше. Крышка гроба и в том, и в другом случае во время похоронной процессии будет наглухо захлопнутой, но тогда, по крайней мере, её родственникам не придётся смотреть на то, что от неё осталось. С другой стороны, тогда они будут жить, каждый день отравляя себя горьковатой надеждой на то, что их девочка вернётся, а всё это — не более чем ошибка и чья-то мерзкая шутка… Нет, девушка бы предпочла, чтобы её всё же не находили. Отвратительная пошлость — позволить кому-то смотреть на то, что от неё могло остаться после прыжка. — Чтоб ты знал, я бы предпочла тебя не видеть вовсе, — раздражённо бросила Гейлис в пустоту, привычно не получая никакого отклика или ответа. Сигарета на отрез отказывалась зажигаться. После коротких раздумий девушка выкинула свёрнутую белую палочку с обрыва. Ветер тут же подхватил её и понёс куда-то далеко, на радость какой-нибудь чайке, которой предстояло схватить её клювом… Шум волн и потустороннее завывание ветра всегда было единственным, что хотелось бы слышать в подобном месте. Довольно часто в здешних местах поднимался гвалт криков морских птиц, не поделивших ошмётки разбившегося об скалы дельфина или удобный насест. Внезапно всё тело девушки пробило арктическим холодом. Мёртвые, прозрачные глаза, смотрящие на Гейлис из-под пары футов земляного грунта, возникли перед лицом девушки совершенно неожиданно. Она дёрнулась, едва удержавшись от того, чтобы оступиться и таки сигануть вниз с обрыва, и грозно свела брови на переносице, всем видом демонстрируя раздражение. Мальчик-призрак молчаливой тенью парил прямо над пропастью, над ломающими хребты волнами, над разбивающими жизни и надежды скалами. — Была уверена, что ты не хочешь, чтобы я присоединилась к тебе в твоём посмертии так скоро, — проворчала Гейлис, складывая руки на груди и ёжась от жуткого фантомного холода, от которого не спасало даже кашемировое пальто. Мальчик-призрак молчал; он всегда молчал, это было также привычно, как и его незримое для почти всех людей присутствие у неё за спиной. Мальчик-призрак, будь он жив и имей желание общаться с сестрой, точно бы страдальчески возвёл глаза к хмурому серому небу, спрашивая высшие силы, за что ему это. Но с тех пор, как он превратился в мальчика-призрака, он не общался с девушкой из принципа, просто монотонно следуя за ней по пятам, куда бы она не пошла. Гейлис к этому привыкла, как и к тому, что он избегал общения даже в виде мелких мимических реакций на внешние раздражители — так он демонстрировал, что не принадлежит к этому миру больше и никогда. Теперь же мальчик-призрак демонстративно кивнул вниз, и это было странно. Гейлис прищурилась, рассматривая налитую лунным светом тень, парящую на фоне пепельно-серого неба и почти сливающуюся с пространством вокруг. Она знала его, знала лучше, чем кого бы то ни было на всей чёртовой планете Земля, и вариант, что братец внезапно захотел, чтобы она наконец присоединилась к нему на том свете, даже не оформленный в словесную оболочку, звучал как форменный идиотизм. Не после её девяти им предотвращённых попыток суицида. Где-то вдалеке послышался свист. Гейлис раздражённо поморщилась, прекрасно зная того, кто нарушил природную наполненность исключительно правильными звуками этого места — она сюда не проносила даже телефон с наушниками, оставляя его дома и протестуя против всех стереотипов о поколении «цифровых аборигенов», не способных прожить без девайсов и суток. Неприкосновенность этого утёса от резких и чужих звуков ею блюлась крайне ревностно. Хотя, кому когда было дело до того, что она там думала?.. Лодочник Филипп, тридцатидвухлетний работяга, махал ей издали, с плоского левого берега, покрытого блеклым песком, рядом со своей стоящей прямо перед морем халупой, предназначенной, вообще-то, для лодок, а не для полноценной жизни круглый год. Пока для девушки оставалось загадкой, как этого уникума до сих пор вместе с его хижиной не смыло в открытый океан во время очередного шторма. Пару раз махнув в ответ, Гейлис отвернулась. Этот человек ловил её тут чаще всех остальных местных жителей, искренне считая, что его проповеди заставят её передумать сделать то, что задумывалось, взбреди ей в голову в кои-то веки довести дело до конца. Она снова приблизилась к краю утёса, кидая взгляд вниз. В триста тридцати с небольшим футах простирались безразличные, тёмные воды, несущие кучу обломков досок, тины, мусора и прочей морской дряни, которую прибило к берегу после недавнего шторма. Если спуститься, то наверняка можно будет разглядеть трупики убитых об камни рыбин, за которые очень скоро начнётся сражение среди крикливых чаек и не менее крикливых бакланов (девушка всегда болела за вторых). Гейлис прищурилась, бесстрашно становясь на самый край. Ещё немного, и она рухнет вниз переломанной фарфоровой куклой. Единственный плоский камень, проросший водорослями и тиной чуть ли не насквозь и потому — безумно скользкий, был занят телом. Гейлис знала, что на этом камне нельзя устоять или удержаться, особенно, когда волны продолжают накатывать. Он единственный всегда казался маленьким островком безопасности, как чёртов обломок двери в «Титанике», на котором когда-то выплыла из всей этой истории Роуз, но, в отличие от куска добротного дерева, этот камень существовал, чтобы топить людей, а не спасать их. Если спуститься по небольшим отступам, удерживаясь за корни высохших давно растений и рискуя сорваться в любую секунду, то можно было попасть в небольшую пещерку, которую полностью затапливало во время прилива или когда море бушевало. Из этой пещерки можно было добраться до самого гиблого места на всём корнуолльском побережье, где либо находили, либо не находили самое большое количество трупов. За прошлое лето целых три туриста расшибли себе головы, подскользнувшись на этом обманчиво-безопасном камне, пока пытались сделать красивые фото для аватарок на фейсбуке. За позапрошлое — таких было двое. Ещё один сломал хребет и теперь ничего не соображающим овощем пускал слюни в инвалидной коляске. Власти их городка тщетно каждый раз устанавливали таблички с запретом лезть на этот камень и вообще приближаться к пещере, но табличка игнорировалась из раза в раз, а потом её и вовсе срывало морской стихией. Это место не терпело людей; даже атмосфера здесь была непримиримой к человеческим существам, озлобленной и жуткой — на кладбище, и то было спокойней. Гейлис кинула вопросительный взгляд на дух брата, продолжающего смотреть вниз мёртвыми, неподвижными, призрачными глазами. Тело не двигалось; оно лежало на камне, распластанное, подобно Иисусу на кресте, и выглядело оно скорее спящим, чем мёртвым. Волны, необычайно мягкие для подобной погоды и для этого места, словно стремящегося убить всё живое вокруг, плавно омывали лежащего на камне парня, не сталкивая его с его островка надёжности и спокойствия. Слишком тихо и безмятежно — это было неправильно. — Ещё один кандидат в наш местный клуб анонимных Касперов? — поинтересовалась девушка, обращаясь к своему личному мальчику-призраку. Тот остался безмолвным и безучастным. По мнению Гейлис, он и так уже перевыполнил свой лимит общения с окружающим миром, внезапно выдав вполне человеческое желание привлечь внимание к чужой проблеме. Тело принадлежало парню, насколько могла судить девушка, находясь на вершине утёса. Изодранная белая рубашка наверняка пострадала от острых торчащих на подводных камнях ракушек, как и тело, наверняка покрытое сотнями кровоточащих царапин. Проблема была в том, что отсюда было не разглядеть. По идее, кожа от зверского холода воды должна была покраснеть, если бы он был жив, но она наоборот выглядела мертвецки бледной. Это говорило не в пользу варианта спуститься и помочь — трупу помогать вообще было затруднительно. Тем не менее, девушка кинула раздражённый взгляд на втянувшего её в эту авантюру брата и быстрым шагом пошла в сторону спуска к побережью. Филипп никогда не отказывал местным в их желании покататься на лодках, а вот с туристов в летний период стряхивал баснословные для простой аренды на пару часов допотопного водного средства передвижения деньги. Брат в первый раз со дня своей смерти совершенно внезапно продемонстрировал наличие у него сознания и хода мыслительной деятельности; она уже начинала думать, что прозрачный дух, копирующий его внешность, являлся простой оболочкой, внутри которой ничего не было. И если братику было необходимо превратить её в спасателя для того, чтобы перестать быть просто безмолвным порождением сумрачной стороны мира, значит, так тому и быть. И всё-таки, чёрт бы побрал эти понедельники…