Post mortem

…Строго говоря, призраки это не те люди, которыми они были при жизни. Это даже не осколок их личности — просто отпечаток не хотящей уходить дальше души. Что-то настолько базовое и основное, что было в настоящем человеке. Поэтому обычно они состоят из привычек и гипертрофированных черт своих прототипов… Просто отпечаток… Просто. грёбанный. отпечаток!.. Гейлис трясущимися, как у столетнего старика, руками тщетно пыталась заставить идиотскую зажигалку поджечь чёртову сигарету. Колёсико щёлкало, палец неизбежно соскальзывал. Во время семнадцатой — о, она считала — попытки палец так неудачно съехал со спирали, что рычажок распорол кожу. Тут же выступили капли алой крови. — Чёрт!.. — зажигалка отправилась в полёт через пространство кухни. Стоящая в качестве элемента декора на специальной аккуратной подставочке тарелка с цветочным орнаментом в глубине открытого буфета пала невинно убиенной жертвой чужих психов. — Чёрт-блядь-грёбанный-же-ж-ебанизм!.. Девушка схватилась за голову, запуская ледяные руки в собственную растрепавшуюся копну волос. Ей было почти физически плохо. Её трясло, её мутило, где-то в животе скрутился тугим узлом ядовитый змей. В носу стало щипать так сильно, словно её окунули в чан с концентрированной соляной кислотой. В горле мёртвым грузом встал комок, не дающий ни выдавить из себя хоть слово, ни даже просто вздохнуть. Гейлис рухнула на ледяной пол грудой костей и плоти. Куда-то в коленку вонзился осколок лопнувшей по совершенно неясной причине пепельницы — если бы мозг девушки не затопило неконтролируемым, диким, отрубающим все человеческие мыслеобразы страхом, она бы решила, что это брат решил проявить свои феноменальные сверхъестественные способности. Шум дождя, далёкий грохот разбивающихся о камни волн, шелест качающихся под напором мощного ветра деревьев: всё исчезло, оставляя в сжавшемся до размеров обмякшего тела, ставшего клеткой для мечущегося от ужаса, не понимающего, что происходит, сознания, мире девушки только пульсацию между висков и звуки заходящегося в припадке, сошедшего с ума сердца, выпрыгивающего из груди. Гейлис не могла дышать. Совсем. Каждая попытка сделать вдох отражалась огненными всполохами где-то в лёгких, словно вместо воздуха в помещение запустили удушающий газ. Наверняка пленники в конц-лагерях ощущали себя также во время казней в газовых камерах. Она судорожно глотала его, этот газ, пытаясь захватить хотя бы маленькую частичку кислорода, но внутренности всё равно плавились от этого ощущения. Хотелось заплакать, но почему-то глаза стянуло сухой, режущей веки плёнкой. Кач-кач. Кач-кач. Туда-сюда. Туда-сюда. За окном кто-то недовольно крикнул, когда воланчик улетел не в ту сторону. Скрип половиц. Вибрация звонящего телефона в соседней комнате. Туда-сюда. Кач-кач. …это даже не осколок их личности — просто отпечаток… Кач-кач. Туда-сюда. Когда Гейлис потихоньку начала приходить в себя, осознавая, кто она, где находится и что вообще случилось, то внезапно осознала, что всё это время пролежала на полу, мерно покачиваясь из стороны в сторону, обхватив руками прижатые к груди коленки и размазывая пролившуюся из-за осколка пепельницы кровь. Паника действительно была похожа на море в пятибалльный шторм: волна липкого страха накрывает тебя с головой, сбивает с ног и ломает тебе позвоночник об режущийся песок, а после забывает, как пятилетка о сломанной игрушке. Правда такой сильной панической атаки у девушки ещё ни разу не было. Нервные срывы, истерики, припадки, ощущение, близкое к паническому, — да; такого жуткого эпизода — до этого момента ещё нет. — Да мы растём однако, — хриплым, задыхающимся голосом пробормотала Гейлис, неуклюже садясь на пол и иронично ухмыляясь не сводящего с неё мёртвого пустого взгляда призраку. Он простоял около окна всё это время, что она тряслась, скрючившись, на земле. Отлично просто. Просто отпечаток… Кажется умудрённые жизненным опытом старички из деревни после смерти Эмери пытались донести до неё, что со временем всё проходит; что эти ощущения не будут преследовать вечно. Что ж, за этот год никаких изменений к лучшему в своём состоянии девушка, как ни старалась, обнаружить не могла. Они были вместе в течение всей жизни, они вместе родились и умереть тоже должны были вместе, как и поклялись когда-то давно, лет в одиннадцать, когда всё было легко и просто. Вместе. Эмери нарушил слово и умер без неё, один. Это убило Гейлис, оставив ей вяло реагирующее на внешние раздражители тело и ощущение принадлежности к совершенно другому миру — этот в один момент стал полностью чужим, жутким и неправильным. Они оба были мертвы. Но из-за того, что душа брата осталась на этой земле, душа сестры повременила с уходом в царство Аида. А теперь этот недо-путешественник из Тауреда заявляет ей, что это не душа её брата, а отпечаток. Если бы он не свалил, Гейлис бы с лёгкость могла метнуть в него ножом — оставленный после нарезки сандвичей себе на завтрак керамический нож как раз остался лежать на разделочной доске рядом с раковиной, и в тот момент, смотря в грозовые серые глаза парня напротив, девушка с пугающей ясностью осознала, что, в принципе, если он действительно тот, за кого себя выдаёт, то искать его никто не будет, а труп можно зарыть под бабушкиной мандрагорой на заднем дворе — всё равно для этих растений, если верить разного рода передачам о паранормальном, мертвецы были лучшим удобрением. Глупо конечно было убивать кого-то, чьё почти-отправление на тот свет стоило тебе полноценного нервного срыва и целого пузырька успокоительного, а также к спасению которого ты приложил столько сил, причём не только своих, но тема с братом была отдельной неприкосновенной землёй, ступать на которую не разрешалось никому вот уже год. И, что бы этот идиот не думал, она не собиралась просить его оживить брата — она читала чёртового «Гарри Поттера» и прекрасно знала, что это невозможно, если только не в виде умертвия вроде тех, которые по книжке утопили некоего Регулуса Блэка, чью личность этот парень на себя натягивал, как девчонка узкие джинсы после рождественских праздников. Гейлис вообще совершенно не верила в то, что этот уникум действительно книжный персонаж; а то надо было писать Роулинг, чтобы она переделывала свою последнюю пьесу или сочиняла новую. Но если он действительно обладал какими-то паранормальными способностями (ведь не на пустом же месте возникла эта убеждённость в собственной волшебной сущности), то он вполне бы мог помочь с поиском причастных к смерти Эмери — вели же экстрасенсы расследования в «Britain’s Psychic Challenge», почему бы парню, который видит призраков, не владеть подобными талантами. Найти тех, кто убил брата, было идеей-фикс Гейлис, благодаря которой она продолжала вставать с кровати по утрам. Но этот парень… Ему определённо не стоило лезть своими грязными руками в очень хрупкую и неустойчивую тему сущности Эмери; то, что он был рядом, пусть и в такой форме, всегда придавало сил. Слова «это просто отпечаток» превратили её и без того довольно пострадавшее за последний год психологическое самочувствие в чёртову отбивную. И она выставила этого парня на улицу. Под ливень. После того, как неизвестно каким образом высшие силы вернули его к жизни в один момент после того, как он чуть не откинул коньки. Надо признать, восстановился он даже слишком быстро — уже на следующий день после его ознакомительного тура по загробному миру этот индивид радовал окружающих своими синяками под глазами, снобистским выражением лица, высокомерно вскинутым подбородком, взглядами в стиле «вы все — грязь под ногами не достойных жать мне руку слуг» и прочими милыми сердцу вещами, заставившими Гейлис вспомнить о подавляемых с тринадцати лет агрессивных порывах зарядить по носу дружкам-снобам Эмери. Пацан вёл себя точь-в-точь как богатенькие отпрыски из Рендком-Колледжа, с которыми приходилось иметь дело во время обучения. Учитывая, что Гейлис пропиталась стойкой антипатией к таким людям за последний год, когда она столкнулась с этим возомнившим о себе чёрт знает что чопорным засранцем, считающим, что он может обращаться к ней как к прислуге в её же собственном доме, сдержаться от небольших провокаций и саркастично-язвительных уколов не получилось. Справедливости ради, стоило заметить, что после смерти Эмери она общалась в этом стиле абсолютно со всеми людьми, с которыми приходилось иметь дело, но в данном конкретном случае, принимая во внимание то, что этот уникум считал, будто он потерял семью, переместился во времени и ещё бог знает какую фигню его больной мозг изобрёл, может статься, что её поведение выбесило его чуть больше, чем планировалось. Не то, чтобы обычно Гейлис планировала бесить людей. Чаще всего это получалось само собой. Но, возможно, общаясь с найденным под утёсом сумасшедшим с подозрением на пневмонию, нужно было всё-таки быть по-мягче. Но он её довёл. «Может назовёшься?» — ага, а потом ещё сплясать и в опочивальню сопроводить, мой белый господин. Козёл. Чтоб его… Гейлис с трудом поднялась, чувствуя жуткую слабость. Посмотрела на валяющиеся на полу осколки. Ущерб от пребывания в их доме «наследника древнейшего и чистокровнейшего» оценивался в одну раритетную тарелку, сохранившуюся ещё со времён королевы Виктории, и одну пепельницу, стащенную дедом из ирландского паба в 83-м году — месть за Риджентс-парк в 82-м, по его официальным заверениям. Бабушка, когда увидела этот несчастный кусок стекла, по рассказам матери, закатила глаза и сказала, что британские военнослужащие, вне всяких сомнений, этот патриотический поступок и акт негодования деятельностью ИРА оценили бы, если б знали. Её муж уязвлёно фыркнул. Для человека, позиционирующего себя в качестве отпрыска старинного рода, отношение к историческим ценностям у этого парня было не слишком почтительным — целых две уничтоженных семейные реликвии за неполные сутки. Пепельницу даже Эмери в своих попытках отучить деда от курения не смог доконать; хотя сигаретные пачки и прочие пыточные атрибуты для убийства лёгких исчезали из их дома постоянно. — Может заявить на него в ЮНЕСКО? — риторически проворчала девушка себе под нос, заправляя лезущие в лицо волосы за уши и критически осматривая запачканные в крови светло-серые спортивки. Дырку можно было зашить, ткань — отстирать, но делать ни то, ни другое совершенно не хотелось. — Или в Национальный Трастовый Фонд. Уборка заняла полчаса. Для верности и для того, чтобы дедушка не наступил на какой-нибудь мелкий затерянный осколок, Гейлис прошлась по кухне пылесосом целых два раза. Если исчезновение викторианской тарелки дед мог и не заметить, а если заметить — то простить и понять, то любимая пепельница наверняка заставит его игнорировать внучку как минимум неделю. Замечательно день начинается; лучше и не придумаешь. В момент, когда девушка заворачивала осколки в собственные штаны и аккуратно утрамбовывала их в мусорку с точечным расчётом, чтобы стекло было меньше всего заметно, на кухню поднялся дед. Без тарелки и кружки, которые унёс в собственный подвал некоторое время раньше — обычно Гейлис спускалась в конце недели и уносила всю накопившуюся посуду обратно к раковине. Моментально захлопнувшуюся дверцу шкафчика, в котором скрывалось мусорное ведро, пожилой мужчина проводил откровенно подозрительным взглядом. Девушка поспешила нацепить на лицо как можно более невинное выражение. — А где этот, который тут утром сидел? — несколько удивлённо протянул он, хотя по его тону становилось понятно, что отсутствие рядом с внучкой какого-то неизвестного субъекта его явно приободрило. — Ну, лондонская белоручка, который… — немного подумав, уточнил дед. Гейлис хмыкнула. Феноменальная способность этого человека угадывать акцент и месторождение собеседника по одному вскользь брошенному «Здравствуйте» всегда её восхищала. — Ушёл осматривать достопримечательности, деда, — покладисто и нейтрально отозвалась девушка, мило улыбаясь и посылая призраку брата, зависшего в метре от неё, ироничный взгляд. Будь он жив — точно бы ответил ровно таким же, усмехнулся краешком губ и отвернулся, чтобы не спалить их очередной общий секрет слишком хитрым выражением лица. Но призрак оставался безучастным. — Мда? — старичок подошёл к холодильнику, открыл его и с философским видом осмотрел практически пустые полки. — А что это так громко упало? Ты не слышала? — Уронила арабско-английский словарь себе на ногу, — не моргнув и глазом, соврала Гейлис. Оный действительно валялся где-то под столом, но поднимать его желания не было. Основное правило этого дома гласило: если книга лежит там, где, по идее, лежать не должна, пускай там остаётся; главное, чтобы ты точно помнил, где её оставил и мог моментально сориентироваться и сориентировать кого-то, когда она понадобиться. Исключение составляли вековые фолианты деда, но на них никто и не претендовал — они хранились в подвале, в котором было оборудовано всё для организации идеальных условий. Еда и десятки унесённых безвозвратно кружек, правда, туда не особо вписывались, но для них был поставлен специальный столик. Дед на её реплику тихо фыркнул, отчего морщины на его лице образовали забавные дуги. Маленькой Гейлис жутко нравилось рассматривать линии на лице дедушки; она называла их «живой геометрией», чем безумно веселила всех взрослых. И пусть о геометрии она тогда имела весьма отдалённое представление, основанное на образовательных передачах по ВВС, но слово ей нравилось. Ох, как же она ошибалась… Вся степень детских заблуждений стала понятна только в школе. — Ты позвонила старой карге? Она там ещё не разложилась? — как бы вскользь поинтересовался дедушка, открывая верхний шкафчик и выуживая буханку недельного хлеба. Оттуда же на свет появилась недоеденная банка шоколадной пасты, которую девушка не могла найти последние несколько дней — с таинственным исчезновением в их доме сладкого можно было бороться только методами Эдварда Тича (то есть прятать сокровище и надеяться, что до него никто не доберётся). — Бабушка в полном порядке, — со вздохом протянула Гейлис, несчастным взглядом провожая остатки шоколада. После утренних событий и жуткой панической атаки, от которой до сих пор осталась мелкая дрожь на кончиках пальцев, лично ей бы не помешало. — Спросила, не надышался ли ты испарений от своих книг и не ударился ли головой об балку в подвале, раз с чего-то решил, что ей могло что-то от тебя понадобиться. — Вот курица облезшая… — себе под нос проворчал дед и раздражённо ругнулся, тут же воровато оглядываясь и проверяя, не слышала ли последних его слов внучка — её цензурную девственность этот человек берёг со всем пылом выросшего в другую эпоху джентльмена. Но, как обычно бывает в таких случаях, беречь было уже давно нечего — Гейлис была чёртовой англичанкой, в конце концов, и патриотично ругалась лет с десяти, хотя для спокойствия близких делала вид, что краснеет при слове «грёбанный». Девушка деликатно сделала вид, что ничего не слышала, титаническим усилием удерживая себя от того, чтобы кинуть взгляд на призрака. В такой ситуации брат бы обязательно губами проговорил то, что сказал дед. Отпечаток… Причиной несдержанности мужчины стала капнувшая на рукав тёмно-коричневого клетчатого домашнего халата паста. Гейлис прекрасно знала характер своего ближайшего родственника — пострадавший предмет одежды должен быть тут же снят и отправлен в стирку, а значит ей настала пора идти в прачечную. Ну и, раз такое дело, то было бы неплохо заглянуть в местный магазин и купить что-нибудь съедобное. А то пустота в холодильнике уже начинала удручать. Кроме того, бабушка, как обычно, оставила очередной шарфик во время своего последнего визита — это был её собственный метод заставить внучку заглянуть на чай под предлогом «пришла отнести». — Кажется, мне придётся сменить мой домашний костюм, — со вздохом протянул дед, осматривая пятно таким разочарованным взглядом, словно он только что увидел причину того, почему человечество катится в пропасть. — Когда зайдёшь к этой мегере, заставшей падение Трои, передай, что она и так испортила мне жизнь и что я надеюсь, что она не будет портить ещё и мои сны. Вместо ответа Гейлис лишь согласно хмыкнула. Про «Толкование снов» Фрейда она решила не заикаться. Иначе дед бы загрузил её кучей выдержек из критиков этой концепции, и тогда она бы не выбралась из дома до конца дня, а то и недели. Нет, этот мужчина был одним из самых образованных и умных людей, каких только может выдержать земля. Он мог поддержать любую тему на уровне защитившего диссертацию по этому вопросу профессора, но поддерживать беседу с ним было невозможно. Его тон в такие моменты, когда он начинал объяснять что-то, становился настолько высокомерно-снисходительным, что возникало ощущение, будто на твоём месте сидела пятилетка с синдромом аутиста. Погода на улице радовала отсутствием хоть какого-то повода для радости. Гейлис распахнула дверь, готовясь моментально раскрыть огромный и жутко тяжёлый чёрный зонт, который, по крайней мере, не сорвёт первым же порывом ветра, но плотная стена из дождя заставила её закрыть дверь и вернуться за свитером. Простая водолазка под пальто оказалась достаточно прохладной, так что, немного подумав, девушка ещё и намотала на шею шарф и засунула в карманы вязанные перчатки. Отлично. А этот парень свалил в закат в спортивках, футболке и босиком. После того, как неизвестно сколько пролежал в ледяной, как ад, воде. И после того, как чуть не откинулся ночью. И того, как неизвестно каким образом выздоровел. Или не выздоровел, а просто очнулся… Чёрт возьми, какая же она всё-таки импульсивная идиотка… С другой стороны, с какого вообще хрена она должна была заботиться о нём, как о неразумном ребёнке? Своя голова имеется. Голова с сильно протёкшей крышей, точно… Удручённо вздохнув, девушка вышла на улицу. Нужно было воспользоваться правилом О’Хара: подумать обо всём завтра. А сейчас: 1) прачечная, 2) бабушка, 3) местный маркет — план звучал просто. Оставалось только воплотить его в жизнь. Гейлис всегда считала свою бабку выжившей из ума, чокнутой на всю голову, типично английской сумасшедшей старухой. В этом не было ни доли презрения, отвращения, отторжения или просто хоть какой-нибудь негативной окраски. Просто это так и было — бабушка Анна едва ли производила впечатление адекватного среднестатистического пенсионера, тихо и мирно пекущегося о своём маленьком садике на заднем дворе, увядающих из-за плохой погоды гортензиях и росте цен на соль. Бабуля пеклась о своём мини-садике Альнвике с белладонной, мандрагорой, дурманом, аконитом и прочими растениями из серии «Не влезай — убьёт». Росло это великолепие на заднем дворе их дома, куда бабушка продолжала наведываться, чтобы ухаживать за своей плантацией по выращиванию ядовитых цветочков. Было забавно осознавать, что вы с братом в пять лет вполне могли съесть что-то с этой грядки, если бы вас не отпускали шататься по деревне, а заставляли сидеть во дворе, как всех остальных нормальных детей. Рост цен на соль бабушку, правда, всё же волновал в каком-то смысле — она ею посыпала порог флигеля, который снимала у милой семейной парочки с тремя слишком активными, чтобы можно было оставить их без присмотра, детьми. Гейлис не была уверена, что она делала так до того, как они с братом начали увлекаться «Сверхъестественным». В любом случае, эта женщина, чьего реального возраста девушка до сих пор не знала, потому что «это неприлично — интересоваться подобным у дамы, дорогая», верила в живущих в корнуолльских лесах фей, учила внучку и внука всегда почтительно кланяться перед тем, как ступить на землю, отданную в распоряжение первозданной природы, и запрещала носиться по любому, даже самому редкому пролеску в обуви — ботинки всегда было обязательно снимать, потому что «эта земля живая и к ней нужно относиться с почтением; вы же не заходите в море в кедах?..». Объяснять бабушке, что вообще-то, в море они не заходят в кедах по куда более прозаичной причине, чем пиетет перед морской стихией, было заранее бесполезно: она жила по принципу Я-всегда-права, и, когда кто-то пытался доказать ей обратное, либо просто не слышала, либо вполне успешно делала вид. Не сказать, чтобы подобным не страдала сама Гейлис… Именно поэтому выносить бабулю она могла только в очень ограниченном количестве. — Ох, дорогая, ну и погодка… Заходи, — дверь распахнулась так резко, что девушка едва успела отойти и спасти свой нос от незавидной участи. У Фостеров, которые и сдавали бабушке помещение, был просто отвратительный планировщик — двери открывались совершенно не в те стороны, в какие от них ожидалось. Страдали от этого невинные. — Твой дед — старый кретин. Как он вообще собирается выживать, когда ты от него съедешь? Он вообще помнит, как люди совершают покупки, или думает, что мы до сих пор живём по принципу бартера? Гейлис закатила глаза, стоило старой женщине отвернуться, чтобы повесить её влажное пальто — зонтик не сильно спасал от бесчисленных брызг — на крючок. Их вялотекущая холодная война с дедушкой была чем-то, что, казалось бы, было всегда, но в плохие дни раздражала куда больше, чтобы можно было сохранять спокойствие. Комментировать это она не стала бы в любом случае — взрослые люди, пусть и ведут себя хуже тинейджеров из «10 причин моей ненависти»; сами разберутся. Бабушкин флигель напоминал ту самую обстановку из фильма «Мисс Марпл», с типично-английскими миленькими занавесочками с цветочными вышитыми узорами; покоящимися на дне выставленных на показ плетённых корзин клубками разноцветных ниток и спицами; добрым десятком поваренных книг, в которых виднелись аккуратно торчащие закладки; полузасохшими цветами и маленьких вазочках; и с маятниковыми часами-кукушкой, из которых выпрыгивала птичка каждый час. Приглушённый «тик-так» сопровождал это место, как прилипчивый и запоминающийся саундтрек в типично-английском фильме. — Как дела? — аккуратно усаживаясь за накрытый милой скатертью с красивым орнаментом, наверняка вышитым самой бабушкой, спросила Гейлис, стараясь избегать взглядом развешанные по всему пространству флигеля сушащиеся пучки различных трав. Запах стоял специфический, хотя к такому девушка была привычна с детства; они с братом были единственными в Рендком-Колледже, кто мог спокойно и не морщась пить зелёный чай. После бабулиных настоев и отваров — лучшее, что можно было попробовать. — Как твой эм… Бизнес? — Ох, замечательно, дорогая… — женщина легко опустилась напротив и легко подхватила чайник, профессиональным движением разливая чай по чашкам. Резко запахло жасмином и чем-то резко-горьковатым. — Ты знаешь, Кэндис заказала у меня тридцать бутылок к следующему месяцу. Гейлис впечатлённо вскинула брови. Впечатлена она была не удачной сделкой бабушки, а скорее тем, что Кэндис — владелица единственного местного паба — действительно собиралась ввести в меню продаваемых напитков долбанный абсент. У неё и так были частые проблемы с посетителями, не способными спокойно решить, что лучше: Ливерпуль или Манчестер-юнайтед. Что они будут творить под действием бабушкиного пойла — оставалось только догадываться. Но констебль Дэвон точно скажет обеим предприимчивым женщинам большое и искреннее «спасибо» за повышение преступности и пьяных дебошей у него на районе. — Поздравляю, — выдавила из себя девушка, мысленно произнося молитву кому-нибудь наверху, чтобы её не привлекли к изготовлению такого количества выпивки. — Ох, спасибо, дорогая… — бабушкины лучисто-синие глаза лукаво блеснули. — А дела идут у тебя? Вчерашний мальчик-фейри очнулся? Когда я уходила, он выглядел вполне здоровым, что, как по мне, было несколько странно… — она красноречиво замолчала. Гейлис тяжело и удручённо вздохнула. Вот оно — почему она не хотела возвращать чёртов шарф. — Ты забыла, кстати, — девушка выудила из рюкзака шёлковый платок невозможно-синего цвета. В детстве он нравился ей особенно сильно; бабушка говорила, что это подарок дедушки на годовщину. Особое удовольствие ей тогда доставляло то, что муж его купил, а не стащил. Пусть и на деньги, добытые с помощью мухлежа в покере. Женщина приняла свой платок с дивным спокойствием и долей безразличия. Кусок ткани бесполезной тряпкой был отшвырнут куда-то на комод, с которого тут же скатился. Внимания этому не было уделено ни сколько. Синие глаза продолжали внимательно смотреть на девушку, заставляя чувствовать себя проходящей довольно неприятную процедуру флюорографии. Бабушка Анна была чертовски настойчивой, чертовски умной и чертовски раздражающей, когда первые два качества в ней встречались друг с другом. От неё нельзя было утаить что-то; она словно считывала всю информацию с тебя, а потом начинала давить этим взглядом и поведением Я-всё-знаю-и-жду-когда-у-тебя-проснётся-совесть-чтобы-признаться с энтузиазмом и мастерством гидравлического пресса. В любой комнате с ней становилось чертовски мало места, когда она начинала так делать. А пользовалась она этой способностью постоянно, из-за чего большая часть горожан думала о неё как о ведьме, питающейся эмоциями окружающих. Ещё, вполне возможно, это также было из-за того, что она оказывала некоторые «магически-целительские» услуги, выращивала ядовитые растения вместо классических роз и собирала коренья с травками в полнолуние, но вряд ли это могло считаться основной причиной. «Деревенские сумасшедшие» в Англии были скорее местной достопримечательностью, а вот ведьм по традиции старались избегать — Британия всё-таки славилась своим консерватизмом. Хотя от помощи никто не отказывался. — Так что там с мальчиком? Он в порядке? — ещё более настойчиво переспросила бабушка, продолжая давить эту милую акулью улыбку. Гейлис отвела глаза. — Утром был. Он встал, мы поговорили, а потом он… ушёл, — дипломатично выбирая очень мягкие слова и выражения, проговорила девушка, даже не надеясь на то, что эту женщину подобное обманет. — Он был немного не в себе. Формулировки «немного не в себе», «ушёл», «поговорили» вместо «совершенно и абсолютно двинутый на голову псих», «свалил, чуть не снеся дверь с петель» и «так замечательно поорали, что удивительно, как этого не услышал дед» действительно звучали намного лучше. Гейлис ощутила эту идиотскую тяжесть на дне желудка, когда ты прекрасно осознаёшь, насколько сильно облажался, и уже представляешь себе размах последствий. А ещё чувствуешь вину за то, что боишься этих самых последствий куда больше, чем раскаиваешься за то, что сделал. Хотя, с другой стороны, Гейлис вообще не была обязана ничего делать. И если этот парень влезет куда-то, то это будут его проблемы, а никак не её — она своё дело сделала. — А куда он ушёл? — чуть сведя идеально тонкие брови над переносицей, спросила бабушка. Девушка немного нервно облизала губы и тут же спрятала их за чашкой. Ей же обязательно отвечать, да? Она не может просто соврать, что у неё супер-важные и неотложные дела, а потом свалить из этого зала суда и допроса? — Ммм… Не уверена, что он сказал куда, — всё так же дипломатично протянула она, пытаясь смириться с тем, что из неё сейчас выбьют правду вместе со слезливым признанием в собственном идиотизме. — Он уходил… очень быстро. — Быстро? — хмыкнула женщина, также поднося свою чашку ко рту. По иронично-упрекающему взгляду стоило полагать, что она уже поняла всё, что от неё не особенно тщательно и старательно пытались скрыть. — И, полагаю, очень громко? — Типа того, — буркнула Гейлис, предпочитая не смотреть бабушке в глаза. — И что же вы такое обсуждали во время своего разговора, что он испытал потребность уйти так поспешно? — тем же отстранённо-незаинтересованным тоном протянула женщина, словно они действительно вели светскую беседу на отвлечённые и неважные темы, вроде погоды или завтрашних скидок на молочные продукты до десяти утра. — Ну… Мы обсуждали литературу и сильно не сошлись во мнениях, — уклончиво призналась девушка, игнорируя желание обернуться на стоящего в углу брата. Пусть бабушка его и видела, но предпочитала делать вид, будто его не существует. Да и не хотелось бы, чтобы она поняла, насколько иронично-правдиво это было на самом деле. О да, они действительно обсуждали долбанную литературу. Именно — так вообще-то изначально и было. Чёртов придурок, он даже отсутствуя умудрялся её бесить. — Хм… — задумчиво изрекла старая женщина. — Шекспировский вопрос, полагаю? — О да, — фыркнула Гейлис, не удерживаясь от немного истеричного смешка. Вся её нервная система полетела к дьяволу из-за этого идиота, а он просто взял и свалил с полной уверенностью, что он прав, и при этом заставляя её с каждой минутой всё больше и больше чувствовать себя виноватой. — Он оказался приверженцем оксфордианской теории, как и все эти высокомерные засранцы из Рендкома, а я не могла не заступиться за честь моей первой и единственной любви. Синие глаза напротив насмешливо блеснули. — И кто начал орать первым? — словно и не сомневаясь в любимой внучке иронично протянула женщина. Любимая внучка заскрипела зубами, чувствуя новую волну раздражения. Этот день только начался, а уже казался чертовски длинным — хотелось лечь в кровать, заснуть и проснуться где-нибудь через неделю, когда все эти события уже рассосутся сами собой. Один долгий и трудный день после другого такого же — это уже был долбанный перебор. И это после отвратительно мерзкого года. — Я вспылила, потом он вспылил, потом опять я вспылила, а потом он высокопарно поблагодарил меня за гостеприимство и ушёл. В чём был, — пробормотала девушка, всё ещё отводя глаза. — В своё оправдание могу сказать, что он реально вёл себя как самый настоящий высокомерный сноб из какого-нибудь Оксфорда. Он меня выбесил, — тут же добавила она, прекрасно зная, что это не поможет. Наступило молчание. Гейлис неловко поёрзала на старом стуле. Вообще-то, не бабушке с её «Передай своему деду, что он осёл» осуждать её за слишком резкое поведение с кем-то и неумение налаживать социальные связи с людьми. Тем более, что большая часть этой деревни всё ещё была уверена, что она милашка, пусть и переживает трудные времена, как бы она не старалась отпугнуть от себя окружающих язвительными комментариями и жгучим цинизмом. А вот о бабушке то же самое сказать было нельзя. Наконец пауза лопнула, как лопается мыльный пузырь. — Знаешь, это не слишком последовательно с твоей стороны: сначала чуть не заработать себе нервный срыв из-за какого-то парня, а потом выставлять его на улицу в одних трусах, — под конец бабушка хмыкнула себе в кружку. Девушка раздражённо поморщилась. Словно она сама не знала, в чём проблема. Да, это было не слишком-то логично. Да, она облажалась. Но что ей теперь делать? Искать его под ливнем по деревне? Будь она на его месте, решила бы переждать непогоду в одном из целой вереницы совершенно пустующих домов рядом со старой церковью. С другой стороны, чёрт знает этих психов — может он топиться пошёл с воплями «Господь за Гарри и Святой Георг!» с отвагой в сердце и далее по тексту, или что там делали в том семнадцатом веке, из которого вылез этот претенциозный высокомерный сноб? Зря бабушка вспомнила Шекспира. — Во-первых, не было никакого нервного срыва; я просто не хотела, чтобы из моего дома выносили труп, — глубоко вздохнув, начала Гейлис, решив умолчать о закончившейся в один момент валерьянке, истерике в ванной после и утреннем приступе страха. — Во-вторых, он сам ушёл. И не то, чтобы я была способна его остановить, даже возникни у меня такое желание, — «а не паническая атака», как добавила мысленно девушка. — И в-третьих, он не был в трусах. — Что существенно меняет ситуацию при подобных погодных условиях, — кивая на размазанную непрерывающимися каплями воду на дрожащим от напора стекле, проговорила старая женщина. Сидящая напротив внучка фыркнула и насупилась, начиная буравить взглядом указанное окно. — Послушай… — Анна вздохнула и аккуратно поставила чашку на блюдце. — Если потом найдут его безжизненное тело, ты будешь винить себя. Да и ты не думаешь, что стоило бы сделать скидку на то, что ты нашла его бесчувственным в воде под утёсом? Мальчик наверняка пережил много всего и нуждается в поддержке, а не дискуссиях на тему подлинного авторства «Макбета». Последнее явно было добавлено в шутку, поскольку бабушка не могла действительно думать, что они чуть не переубивали друг друга из-за Шекспира. В клубе дебатов в Рендком-колледже Гейлис действительно могла порвать любого, кто усомнится в честном имени этого писателя, причём не важно, какую позицию при этом официально занимала её команда в данном обсуждении, но не производила же она впечатление кого-то настолько ненормального, кто мог бы хотеть метнуть ножом в голову ударенного незнакомца только поэтому?.. — То, что он там, как он думает, пережил, не должно касаться меня, — выдавила из себя девушка, поджимая губы. — Я вообще не должна была ни вытаскивать его, ни тащить к себе домой, не лечить его, ни следить, чтобы он не промочил ножки под дождём, как его мамочка, — добавила она упрямо. Надо было просто сплавить его Филиппу. Всем было бы легче. С этим человеком-скалой поссориться было вообще нереально, даже сама девушка не сумела сделать это за последний год, хотя из всех городских она контактировала с ним больше всего, если не считать родственников, а это уже о чём-то говорило. Наверняка он бы сумел найти общий язык с этим снобом и не стал бы уделять его высокомерным репликам так много внимания, как это делала русоволосая. — Хорошо, — покладисто кивнула бабушка, заставив Гейлис удивлённо вытаращиться на сидящую напротив женщину и задаться вопросом, кто это вообще был только что. Бабушка, соглашающаяся с кем-то, выглядела как Трамп, участвующий в гей-параде; или Тереза Мэй, не несущая чушь перед массами и журналистами. — Тогда давай поговорим о том, зачем ты всё-таки сделала это? Ты ведь «не должна была», — лукаво блеснула она улыбкой. В этот раз девушка почти незаметно дёрнулась. Не скосить взгляд на брата не получилось. Это, разумеется, не осталось незамеченным. Улыбка женщины моментально пропала, словно её стёрли мокрой грязной тряпкой. Атмосфера тут же сгустилась и стала неуютно-тяжёлой. — Ты… — бабушка откашлялась, выправляя образовавшуюся в голосе хрипотцу. — Ты не думала, что разозлилась на него из-за Эмери? Я имею в виду, ты вполне могла пытаться выместить на нём злость, которая у тебя есть к Эмери… Гейлис застыла. Мир застыл. Всё сделалось неподвижным. Кач-кач. Кач-кач. Туда-сюда. Туда-сюда. За окном кто-то недовольно крикнул, когда воланчик улетел не в ту сторону. Скрип половиц. Вибрация звонящего телефона в соседней комнате. Туда-сюда. Кач-кач. Чёрт возьми, зачем о нём говорить? Почему обязательно нужно о нём говорить?.. —…Ты ведь злишься на брата. Так сильно, что иногда этой злости становится слишком много внутри тебя и ты пытаешься выместить её на всех, кто подворачивается под руку. Ты же постоянно кипишь от этой ярости, тебя разрывает — это видно. Я понимаю — это тяжело, — тон голоса женщины сделался настолько серьёзным, словно она читала панихидную речь. — И ты всё ещё не преодолела эту глубокую стадию отрицания, так и застряв в ней. Несомненно, то, что его призрак ходит за тобой, как привязанный, только усложняет всё… …Строго говоря, призраки это не те люди, которыми они были при жизни. Это даже не осколок их личности — просто отпечаток не хотящей уходить дальше души. Что-то настолько базовое и основное, что было в настоящем человеке. Поэтому обычно они состоят из привычек и гипертрофированных черт своих прототипов… Кровь перестала течь в жилах девушки. Сердце остановилось. Время остановилось. —…И, дорогая, ты прекрасно знаешь, что он сделал это с собой сам. Никто другой бы не смог, как бы странно его компания не вела себя после… Кач-кач. Кач-кач. Туда-сюда. Туда-сюда. Бабушка не останавливалась. Она говорила и говорила, и говорила. Гейлис хотела умереть. Прямо в эту минуту. Исчезнуть. Перестать существовать. Она хотела, чтобы прямо сейчас откуда-нибудь сверху свалился метеорит и оборвал бы своим появлением звучание твёрдого женского голоса. —…Так, подумай… Может быть, причина твоей злости на этого мальчика в том, что ты думала, будто он тоже пытался сделать это с собой?.. Как Эмери? И твоя злость на мальчика-фейри была на самом деле твоей злостью на брата?.. Тик-так. Тик-так. Кукушка выпорхнула из домика, громко оповещая всех о наступлении часа дня.