Post mortem

Есть такие книги, при взгляде только на обложку которых ты сразу можешь сказать — это закончится очень плохо и заставит тебя нахрен выжать свои слёзные железы досуха. Атмосфера плохого конца читается в каждой букве, в каждом знаке препинания и в каждом пробеле, так что когда главный герой наконец-то трагически умирает на руках у любви всей своей жизни (просто потому что он не успел пожить подольше, разочароваться в предмете своих чувств и встретить кого-то по-лучше и по-моложе) или, что обычно казалось Гейлис куда более трагическим вариантом, выживает, но при этом хоронит всех своих близких, наступает странное чувство удовлетворения. В детстве Гейлис никогда не могла понять, когда книга закончится хэппи-эндом, а когда обернётся очередной причиной в импровизированном списке «почему бы не прыгнуть со скалы?». В их доме не было запрета на какую бы то ни было литературу. Возрастных рамок тоже, очевидно, не было. Если ты дотягивался до полки, на которой стоял очередной трактат, то ты автоматически был в подходящем возрасте для его чтения — учитывая, что книги валялись прямо на полу, стопками выстраивались вдоль ступенек лестницы и могли быть обнаруженными абсолютно везде в их доме, к аспекту «дотянуться до» возникали определённые вопросы. В детстве Гейлис постоянно натыкалась именно на те произведения, которые заканчивались не в стиле «и жили долго и счастливо». Впрочем, с каждым разом улавливать маленькие звоночки, предрекающие драматичную развязку, становилось всё легче и легче. Сейчас девушка могла понять, что книга разобьёт ей сердце с первой страницы, а фильм — с первых кадров. С людьми это умение, к сожалению, не работало. Сказать, чем обернётся знакомство с кем-то лично для тебя, было невозможно. Отчасти поэтому знакомиться с кем-то Гейлис ненавидела. Когда берёшь в руки книгу, можно хотя бы подсмотреть концовку на последних страницах. Человеческий же фактор менял всё. Эмери был солнцем. Он был всеобщим, мать его, светилом, на сияние которого люди велись и слетались, как мошкара на мерцание единственной лампы летней ночью, на открытой террасе. Он создавал особую тёплую атмосферу, согревал всех вокруг, а тех, кто приближался — выжигал дотла. Он поджигал не только крылья, как в том древнем мифе про Икара; от тех, кто подбирался слишком близко, не оставалось и пепла. Но даже Эмери, со своими опаляющими лучами, дотягивающимися туда, куда простому человеку был путь заказан, не мог предугадать, что ему несли люди и чем могло закончится переплетение посторонних нитей судьб со своей. Гейлис всегда чувствовала себя хорошо, когда вселенная ограничивался несколькими чёткими гранями — родители, бабушка с дедушкой и, как столп её мироздания, брат, вокруг которого, как планеты вокруг Солнца, вращался весь её мир. Главное светило её галактики взорвалось, совершенно внезапно. Теперь на месте Солнца, вечного генератора удивительного количества энергии, заставлявшего Гейлис двигаться в течение всех восемнадцати лет её жизни, была лишь отвратительная, мерзкая, противная всему сущему анти-материя. Затягивающая внутрь себя чёрная дыра, сплошная пустота. Разъедающее мир Ничто, внутрь которого девушка проваливалась с каждым днём всё больше и больше. Стоило ожидать, верно? Нельзя давать кому-то настолько большую власть над собой. Даже самому близкому — тому, вместе с кем ты пришёл в этот мир и вместе с кем собирался его покинуть. Гейлис раздражённо поморщилась, размазывая остатки давно истлевшей и уже рассыпающейся на обжигающие составляющие прямо у ней в руке сигареты по стоящем посреди столешницы блюдцу. Дед, как и предполагалось, узнав о печальной участи своей любимой пепельницы, которую действительно считал военным трофеем, объявил бойкот на ближайшую вечность. По идее, срок «вечности» исходил через несколько дней, но русоволосая предполагала, что несчастная викторианская тарелка вполне может сойти за отягощающее обстоятельство, пусть дед до сих пор не заметил её пропажи. Долбанный псих. Последние сутки, с момента смущающего и вносящего дополнительную сумятицу в её состояние (как и обычно, в общем-то — другого ожидать от Анны Эггер не приходилось) разговора с бабушкой, Гейлис прыгала из одной крайности в другую: пропавший мальчишка то безумно раздражал её самим фактом своего появления, то вызывал жуткий и неконтролируемый липкий страх за своё состояние. Своими метаниями и неспособностью определиться, что она по этому поводу чувствует, лично себе девушка напоминала больного биполярным расстройством. Что делать дальше тоже было непонятно. Пока что лучшим вариантом оставалось отслеживать новости и искать упоминания об «утерянном аристократе» в интернете. Если она была права в своих размышлениях, и мальчик-фейри не просто двинутый на голову, но ещё и типичный представитель лондонских снобов, то его уже должны были искать. Чтобы более-менее оформить эту мысль во что-то приличное у себя в голове и на этой основе сформировать не самый лучший план действий Гейлис потребовались сутки, проведённые в собственной кровати в обнимку с подушкой и термосом с чаем. Работа мозга теперь вызывала смутные опасения. За последний год Гейлис слишком сильно погрузилась в состояние жуткой скорби, притупляющей и делающей сырыми и невзрачными все остальные чувства. Появление же мальчишки стало своеобразным триггером, если опираться на дикие предположения бабушки, а также причиной пробуждения дикого количества подзабытых эмоций, теперь мешающих привычно отрешаться от происходящего и относиться к реальности как к картинке на телеэкране, где в очередной раз крутят какой-то мелодраматичный сериал бразильско-американского происхождения: герои плоские, предсказуемые, по канонам жанра — страдающие от злой и жестокой жизни, а ещё совершенно не вызывающие отклика в душе. Пусть предсказать концовку истории, в которую её втянул этот чокнутый придурок, Гейлис и не могла, но зато предельно ясно было то, что происходящее на страницах книги её жизни в данный момент девушку совершенно не устраивало. Девушка вздохнула, пытаясь стряхнуть раскалённый пепел, прикипевший к стремительно краснеющей коже, но тёмные ошмётки сигареты прилипли слишком сильно — пришлось совать руку под струю ледяной воды. Со всеми этими психоанализами, найденными под обрывами смертников психами и прочим круговоротом идиотизма, затопившем её жизнь, Гейлис совершенно забила на собственную работу. Тем временем, дедлайн к сдаче перевода статьи про наркозависимость для какого-то претенциозного французика из Сорбонны стремительно истекал. И вообще-то, она с таким упорством прокачивала свой аккаунт на бирже перевода и копирайтинга не для того, чтобы парочка негативных отзывов за просроченную работу испортили её трудом, потом и литрами кофе выстраданный рейтинг. Деньги за это давались не особенно большие, но все покупки в продуктовом и некоторые шмотки данная подработка позволяла оплачивать из своего кармана, а не выпрашивая у деда. Гейлис этим очень гордилась — аккаунт на бирже она завела два года назад, ещё до всей этой заварушки с Эмери, и всегда хвасталась этим перед братом, вынужденным просить карманные деньги у взрослых. А когда дед или бабка в очередной раз заводили разговоры про колледж и Кембридж, обучение в котором они были способны оплатить для любимой и единственной внучки, прояви она желание, именно эта биржа была её основной отмазкой. Мол, я в состоянии обеспечить себя и без высшего образования; кому вообще нужна эта бумажка в современном мире?.. Лишиться собственного достаточно стабильного заработка из-за банальной затянувшейся депрессии и того, что она таки умудрилась поссориться с всеми родственниками (причём, что было иронично, косвенной причиной в обоих случаях был найденный пацан), не хотелось. Тем более, если её всё-таки выселят из дома. В их доме интернета не было — дед презирал современные технологии также страстно, как боготворил древние рукописи. Вай-фай был проведён во флигеле у бабушки, но Гейлис не так давно (буквально вчера) наорала на неё и сказала кое-что, чего, пожалуй говорить вслух не следовало, несмотря на то, насколько правдивым это являлось, так что заявиться к ней сейчас было бы не слишком красиво. — Ещё одна ссора с кем-нибудь из этого города, и нам, наверное, реально придётся съехать, — пробормотала девушка, привычно обращаясь то ли в пустоту, то ли к призрачному силуэту брата, что, в принципе, ощущалось одинаково. Следующим претендентом на проверку тяжёлым характером Гейлис видимо предстояло стать владелице местного паба и небольшого кафе с обратной стороны здания Кэндис, по совместительству, давней собутыльнице и бизнес-партнёру Анны Эггер. Интернет там был так себе, довольно медленный и на просмотр фильмов его обычно не хватало, стоило кому-то ещё подключиться к сети, но для загрузки файла в облако и такое подключение вполне годилось. Перед выходом из дома девушка случайно зацепилась взглядом за зеркало и внезапно осознала, что не мыла голову последние несколько дней. Это было отвратительно; ощущение грязных волос было определённым фаворитом в списке того, чего Гейлис не переносила. Однако последние события внезапно заставили её забыть о маленьком пунктике на шампунь. Пришлось делать тугой пучок и зализывать волосы гелем, создавая впечатление, что так и задумывалось. Ноутбук и работа с истекающим сроком годности в сумке прожигали бедро. Девушка была из тех людей, кто хватался за задание и выполнял девяносто процентов сразу же, буквально за одну ночь, плюя на сон и собственное здоровье, а потом не мог заставить себя завершить последние несчастные пару страниц до самого дня сдачи. Может быть, всё дело было в том, что Гейлис нравился не сам процесс перевода, не деньги, которые она получала после, не безупречный рейтинг на сайте и не удовлетворение от выполненной работы. Нет, от этого она получала удовольствие когда-то давным-давно, в другой жизни. Теперь ей нравилось не спать всю ночь, сидеть перед тусклым экраном с мелькающими под веками буквами, и укрываться от собственных мыслей, преследующих последний год, в мерцании экрана и попытках сформулировать чужую мысль на другом языке. Никаких ночных кошмаров на целых две ночи: одну, когда она вообще не спала, и вторую, когда она спала как убитая, просто отключаясь, как смартфон, израсходовавший заряд. Наверное любой психолог нашёл бы этот её способ сбежать от собственных проблем на редкость жалким и саморазрушительным. Гейлис не бралась спорить; в их семье «дедушкой Фрейдом» всегда выступала бабушка, сама девушка просто предпочитала жить по инерции. Какая разница, насколько нездоро́во её попытки уйти от внутренней боли выглядели, если это работало хотя бы частично? Когда Гейлис всё-таки вышла из дома, чувствуя незримое присутствие призрака за спиной, в груди привычно потяжелело. Небо в кои-то веки прояснилось; свинцовые тучи перестали выглядеть такими тяжёлыми и теперь были просто темноватыми облаками, позволяющими разглядеть солнечный свет за собой. Кое-где можно было даже заметить клочки голубоватого неба. Теплело. Вместо свитера и зимнего пальто, наверное, стоило надеть рубашку и пальто весеннее. Последний год Гейлис ненавидела ясную и солнечную погоду всеми фибрами души. Это, без сомнений, были те самые эгоистичные и мерзкие фибры её души, которые не могли вынести радость кого-то ещё, путь даже и неодушевлённой погоды, в период, когда самой девушке было грустно. Нечто из разряда «когда плохо мне, должно быть плохо и всем остальным». В детстве, когда Гейлис запрещали есть сладкое за неубранную постель и шумные капризы, она выбрасывала все шоколадки и конфеты в ближайшую канаву. Ей казалось, что если ей нельзя есть сладкое, значит никто из её семьи не должен был. Она была мерзким ребёнком, который превратился в не менее мерзкого взрослого. Кафе Кэндис было полностью выкрашено в белый цвет. Белые доски, из которых складывались стены, выглядели странно. Но женщина, насколько Гейлис знала, пыталась добиться вида французских милых кафешек в пригородах Марселя, а летом она даже устанавливала маленькие круглые белые столики на улице с маленькими вазочками с полевыми цветами на каждом из них. Вазочки были сделаны из-под красивых бутылочек из-под кетчупа, и Гейлис даже знала, в каком конкретно супермаркете Перранпорта они были куплены. Это добавляло странной сюрреалистичности внешнему виду заведения, хотя, по идее, смотреться это должно было как провинциально-сельский закос под изысканность. Белый цвет Гейлис не нравился также, как и хорошая погода. Он напоминал о больницах, моргах и психушках, но сидеть в шумном кабаке с другой стороны здания, где по старому барахлящему телевизору в режиме двадцать пять на восемь транслировали либо футбол, либо женский теннис под идиотское улюлюканье трёх местных красномордых пьяниц, нравилось ей ещё меньше. В самом кафе помещалось всего три маленьких столика. Тут никогда не было много посетителей, потому что тут не продавался алкоголь — в таких деревеньках спиртное было единственным, что наполняло жизни местных хоть каким-то смыслом. Летом сюда могли зайти туристы. Иногда забегали дети, скидываясь все вместе на какое-нибудь чёрствое пирожное. Гейлис здесь нравились эклеры, хотя кофе был откровенно дерьмовым. Ни черта не похоже на арабику, которую вместе с французским вином в тайне провозили в Рендком-Колледже богатенькие мажористые детки. Ещё тут продавалось всего три самых базовых вкуса мороженого: ваниль, клубника и шоколад. Любимым вкусом Гейлис, вопреки логике и здравому смыслу, был сливочный сыр, и такой сорт можно было найти только летом в Перрапорте, в какой-нибудь тележке с полосатым зонтиком, стоящей у самого побережья. Было что-то мазохистическое в том, чтобы заказывать чашку растворимого чёрного кофе, в котором от Бразилии было только название на упаковке, и игнорировать выставленные на прилавке эклеры. Гейлис поступала так каждый раз, когда приходила работать сюда. Садилась около столика рядом со стеной и розеткой, выставляла старенький ноут, обклеенный стикерами, подключала его к питанию, потому что он уже давно перестал держать заряд и быть по-настоящему портативным устройством, и погружалась в скучный научный текст, переполненный заумными терминами, употребляемыми для того, чтобы автора сочли жутко умным. Молодёжная-наркомания-как-фактор-разрушения-социальной-структуры-бла-бла-бла-данные-госстата-бла-бла-профилактический-контроль-бла-бла-бла… Французский текст расплывался кучей дифтонгов на странице, английские предложения выстраивались неохотно. Гейлис не знала, как этот Пьер-Рауль-97 умудрился написать научную статью, одобренную науч-руком, полностью составленную из общих пространственных размышлений и длиннющих слов, употребляемых друг за другом, но она была очень рада тому, что большая часть перевода была уже сделана той самой ночной-версией-Гейлис, которая была готова умирать от нудности статьи, лишь бы не возвращаться в собственную кровать. Висящий над дверьми кафе ловец ветров зазвенел, когда Гейлис перешла к переводу источников и ресурсов. Дверь в этой кофейне была полностью стеклянной — это было тем, чем Кэндис очень гордилась. Когда она только установила её вместо той доисторической рухляди, которая стояла тут ранее, и ещё не успела прилепить наклейки, Эмери умудрился на полном ходу впечататься в стекло всем телом — он был уверен, что двери нет. Нос у него потом неделю был красным и распухшим. Высокий человек, полностью облачённый во всё чёрное, заставил девушку вскинуть брови. Пастор Эдмунд мило улыбнулся покрасневшей от такого внимания Марго, за любовной драмой в жизни которой этот город наблюдал с того момента, как к ним прислали нового священника. Когда влажная мечта местного католичества села напротив неё, Гейлис вопросительно вскинула брови. — Если это по поводу того, что я читала Ричарда Докинза во время последней службы, то, прошу заметить, что твои проповеди на тему материализма вообще не должен слушать хоть кто-то из нашей семьи — мы буквально те самые странные хиппи, которые кайфуют от того, что их окружают только ёлки и книги, — на одном дыхании выпалила девушка, наклоняя крышку ноутбука, чтобы та не мешала разглядывать единственного человека, которого по какой-то странной причине уважала её бабушка. Уважала настолько, что таскала внуков на все причастия и даже несколько раз заставляла играть на местном церковном органе. — «Бог как иллюзия» был не так унизителен, как «Лолита» во время моей проповеди на тему греховности педофилии, — пожал плечами Эдмунд и улыбнулся, отчего на худых щеках наметились едва заметные линии ямочек. Гейлис хмыкнула. Возможно, бабушке нравилось его чувство юмора — он умел грамотно поддержать любую тему и совершенно не поддавался на провокации. Анна Эггер, умеющая при желании заставить человека вывалить все свои внутренности на стол переговоров, подобное действительно уважала. — Каникулы заканчивались, а я тогда не успела дочитать заданную на лето программу, — Гейлис не было стыдно. Её отношение к религии всегда было достаточно скептичным, но в подобных городках говорить об этом вслух и пропускать мессы было не принято. — И всё же, могу гарантировать тебе, что в следующий раз буду читать «Божественную комедию», если это избавит меня от твоих нотаций сейчас. В последнее время люди почему-то решили испытывать её на прочность. Дед со своим бойкотом, бабка со своим психоанализом, Мальчик-фейри со своими познаниями в сфере сверхъестественного, Филипп со своим сочувствием… Теперь вот отец Эдмунд явился; девушка ненавидела то, что он иногда мог сказать — во время его проповеди про человеческую потерю и скорбь, которую он читал во время службы по Эмери год назад, Гейлис чувствовала, что задыхается от рыданий. После этого она старалась игнорировать то, что он говорил и предпочитала тихо читать что-нибудь циничное и антирелигиозное, проявляя таким образом свой пассивно-агрессивный подростковый протест. Если он сейчас тоже скажет что-то про её брата, то, вероятно, свершится убийство. Если он только начнёт говорить про Эме… — На самом деле, я хотел проговорить про твоего родственника, Реджи Блэка. Гейлис моргнула. «Хотел поговорить про твоего родственника, Реджи Блэка» или как заставить девушку забыть, о чём она думала секунду назад. Итак. Реджи Блэк, очевидно, переделанное имя Регулуса Блэка, которым видимо этот уникум представился новому человеку, рассудив, что то, как он представился ей, было слишком приметным и запоминающимся вариантом. Пастор Эдмунд, как и завещал тому то ли сам Иисус лично, то ли глава той семинарии, в которой мужчина учился, проявил снисходительность и истинно христианскую добродетель, подобрав чокнутого мальчишку в спортивных штанах и без зонтика в самых разгар бушующей стихии. Звучало логично. Пацан, считающий себя чёрным магом, попал под крыло священника. Это уже вполне могло быть сценарием для ужастика или порнухи. — Ты нашёл его? — выдавила из себя Гейлис. В голове внезапно образовался уничтожительный вакуум, больше похожий на экран смерти на старом Windows. Шестерёнки в голове крутились вяло и неохотно, с таким скрипом, что девушка уже ощущала подступающую мигрень. Этого чёртового парня слишком много в её жизни. В последнее время все люди, с которыми она говорит, так или иначе возвращаются именно к нему. А потом притаскивают к этому диалогу ещё и Эмери. С учётом того, как это начинало раздражать Гейлис, теория бабушки звучала уже не так бредово. Возможно она действительно каким-то образом отождествляла брата и этого придурка, раз разговоры о любом из них выбивали её из колеи совершенно одинаковым образом. — Он зашёл в церковь, и я не мог отказать в помощи, — проговорил Эдмунд, внимательно на неё смотря. — Мне кажется, ему было очень плохо. Он не сказал, в чём дело, но, насколько я понял, вы двое серьёзно повздорили… — Сомневаюсь, что наша ссора была тем, почему он чувствовал себя дерьмово, — фыркнула Гейлис и тут же чертыхнулась. — Простите, отец, — добавила она, кидая взгляд на греющую уши Марго, вскинувшуюся сразу после слетевшего с её языка ругательства. Вот же, защитница чести и достоинства местных священников… — У него были кое-какие проблемы дома, поэтому он решил, что свалить сюда и переждать будет хорошей идеей, как я думаю. Он вроде бы какой-то дальний родственник бабушки, — не совсем уверенно добавила девушка, не зная, чем ещё обосновать их родственную связь в глазах местного пастора. Ради всего святого, нахрена она вообще делает это? Нужно просто рассказать, что этот парень — чокнутый, и пусть дальше с ним компетентные люди разбираются. Это не её проблемы и уж тем более не проблемы Эдмунда, которому и без того в жизни досталось. — Да? Он вроде сказал, что приехал к брату своего деда, — нахмурился мужчина, и Гейлис снова мысленно чертыхнулась. Даже интересно, как этот уникум планировал выкручиваться из ситуации, когда бы он столкнулся с её дедом где-нибудь на улице (маловероятно, конечно, но он-то о политике хикикамори Эша Эггера не знал)? Бабушка бы легко подыграла просто потому, что у неё была такая возможность — причины и мотивы её поступков всегда скрывались под жирным знаком вопроса, но возможности надурить кому-нибудь голову она бы точно не упустила. Ах да, этот парень же свалил в закат и вообще ничего не знал ни о ней, ни о её семье. Как он вообще собирался выкручиваться из этой истории, если бы девушка сейчас решила спалить его? Он не думал, что Эдмунд решит поговорить с предполагаемыми родственниками свалившегося ему на голову подростка? — А, блин, точно… — вяло прореагировала она. — Я не вдавалась в подробности. Мы просто не поладили, и он ушёл. С ним всё в порядке? — для протокола уточнила девушка. Если после этого эпического побега он не схватит пневмонию, то, возможно, она даже поверит в его рассказ про волшебников — кто ещё мог бы обладать таким здоровьем?.. — Да, конечно, — кивнул мужчина. — Вчера я принёс ему еды и кое-что из своей старой одежды. И я даже нанял его на работу, — с некоторой гордостью похвастался он. Гейлис вскинула брови. Она должна была вести себя как обычно, не показывая, насколько на самом деле эта ситуация ненормальная и что она с этим парнем разговаривала всего один раз. Зачем — пока было непонятно, но Эмери следил за её действиями так внимательно, что становилось понятно, что для него это офигеть как важно. Почему этот Мальчик-фейри так важен для Эмери? — Эмм… Кем? — если этот Реджи внезапно заявил себя выпускником Папского Североамериканского Колледжа, то она его нахрен убьёт. И плевать, что там с ним её брат собирался делать. — Органщиком. Всё не мог никого найти после того, как мистер Орвуд переехал, — с долей претензии в голосе пожаловался мужчина. Гейлис не удержалась и закатила глаза. Она вообще сомневалась, что ей, как девушке, было можно согласно всем этим сексистским католическим законам принимать подобное участие в причастиях. Она должна вести себя как обычно, верно? Это значит, что она не должна удивляться тому, что Мальчик-фейри играет на органе. Сейчас, как обычно, она должна сказать какую-нибудь циничную и резкую гадость, за которую нормальный человек, а не пацифист, вроде христианского священника или Филиппа, давно бы должен был ей врезать. Чтобы не показать собственного смятения ситуацией, нужно просто было быть собой — то есть брякнуть нечто мерзкое и отбивающее желание с собой общаться. — Разве в церкви должны платить за работу? — поинтересовалась она чисто для протокола. — Эм, да… — Эдмунд хмыкнул. — И тебе платят за то, что ты священник? — Гейлис чуть склонила голову на бок. Эмери в такие моменты говорил ей, что она похожа на сову. — Ну да, — кивнул мужчина. — Если тебе платят за это, то можно твою любовь к Богу назвать проституцией? Чаще всего она не старалась быть сучкой. Это получалось само собой. Но в этот раз Гейлис действительно пыталась и у неё это великолепно получилось, судя по тому, как помрачнел Эдмунд. Она знала, что у него была какая-то история, связанная с сексом и вращающейся вокруг этого явления темой — предметами его проповедей чаще всего становились именно деяния, связанные с насилием и прочим. Некоторое время по деревне даже ходили слухи, что в их глубинку его выслали за то, что он имел связь с каким-то мальчишкой из церковной школы, где он работал раньше. Да, пожалуй, лучше было съязвить как-то по-другому. Гейлис редко жалела о том, что говорила людям за последний год, хотя у неё бывали моменты, когда она ляпала что-то гораздо более жестокое и… Ой, да ради бога, вчера она обвинила родную бабку в смерти матери и велела ей убраться нахер со своими предположениями из её жизни, прежде чем реально громко хлопнуть дверью. Ладно, всё равно Эдмунд не заслужил, чтобы по его больным мозолям прыгали всякие депрессивные истерички, у которых полный пиздец в жизни и куча нерешённых проблем с мамочкой, папочкой и другими родственниками, что для любого психиатра стало бы прекрасной темой исследования для диссертации. — Я знаю, что ты делаешь, — после безумно долгого молчания, в течение которого Гейлис ожидала, когда он наконец встанет, швырнёт в неё чем-то и уйдёт, сказал мужчина. Девушка нахмурилась. Захотелось из чистого упрямства ответить: нихрена. Потому что он на самом деле не имел ни малейшего понятия, что и зачем она делает. — Тебе больно. Это понятно. Ты чувствуешь себя одинокой. И возможно тебе кажется, что когда ты делаешь больно другим, то они начинают чувствовать то же самое, что и ты, и это немного разбавляет твоё одиночество, но на деле ты всего лишь отталкиваешь всех, кто пытается тебе помочь. Гейлис моргнула, ощущая себя кем-то, на кого выливают ведро ледяной воды. Ох ты ж, сука, как же она ненавидела такие моменты и речи с таким подтекстом. Вы ни черта не знаете. Кач-кач. Кач-кач. Туда-сюда. Туда-сюда. За окном кто-то недовольно крикнул, когда воланчик улетел не в ту сторону. Скрип половиц. Вибрация звонящего телефона в соседней комнате. Туда-сюда. Кач-кач. Вы не видели его там. Кач-кач. Туда-сюда. Это не вы нашли его, качающимся в петле, напротив окна, в которое вы вместе курили час назад, обсуждая новый ужастик по Стивену Кингу. Вы. нихрена. не. знаете. Что бы вы сказали, если бы нашли в таком положении своего Бога, в которого с такой силой верите?! Это одиночество нельзя заполнить кем-то, кто с фальшивым сочувствием и придуманными эмоциями пытается помочь. Эту боль не перебить болью от словесных уколов других. Как же Гейлис достало то, что буквально каждый швырял ей в лицо свои хреновы сопереживания и фразочки типа «Я тебя понимаю» и «Мы все страдаем с тобой». Она действительно чувствовала себя пустой, лишённой содержимого оболочкой с того самого дня; неужели кто-то, вроде в какой-то мере умного Эдмунда, действительно полагал, что украденные у неё внутренности, которые вырвали и закопали в землю вместе с телом брата, могут вернуть чьи-то тупые соболезнования и клишированный бред в стиле «Я тебя понимаю и хочу помочь»?.. Да пошли вы все. Ни черта вы не понимаете. Боль, которую она якобы причиняет окружающим, когда давит их своим противным характером, даже в сотой доли не может сравниться с тем, что она испытывает внутри. Так что пошли вы… Гейлис устала. Она просто чертовски задолбалась. Ей не нужна ничья помощь. Ей не нужны долбанные психологи, которых в последнее время что-то дофига вокруг развелось, типа, блин серьёзно? если все такие знатоки, то что вообще в таком случае стоит диплом на псих-факе?.. Её просто все достали. И единственное, что ей на самом деле нужно — это чтобы все сочувствующие и понимающие убрались, блять, в туман и больше к ней не лезли. Она сама разберётся со своей жизнью и своими проблемами, ладно?.. Гейлис откинулась на спинку стула. Некстати вспомнилась зажигалка, которая так и осталась где-то в глубине буфета, наверняка распавшаяся на составляющие — очень захотелось курить, хотя притихшая Марго ей за это голову оторвёт. Она устало провела рукой по лицу, чувствуя себя разбитой и разломанной, как несчастная пепельница или тарелка викторианской эпохи. Эмоциональные американские горки последних дней нахрен истратили всё топливо её психических сил, которых и без того было не слишком много. Сейчас у неё не оставалось желания даже наорать на этого долбанного пастора и высказать всё, что она думает о нём, о его сердобольности и о его идиотском решении помочь этому чёртовому психу, который реально был первопричиной всех её нервных срывов за последние пару дней. Нет, всё же бабушка не права — Гейлис злится на Мальчика-фейри в первую очередь потому, что он, блин, заколебал ворошить её жизнь, как осиное гнездо, самыми разными способами при том, что чаще всего он даже не находился в состоянии что-то сказать, а уже потом из-за того, что её подсознание проводит параллели с Эмери. — Слушай, что тебе от меня надо? — с длинным усталым вздохом выдавила наконец из себя девушка, окидывая взглядом каждую острую чёрточку на лице собеседника. Она — эмоционально выжата и не способна на что-то конструктивное. Оставьте её все, пожалуйста. — Хотел попросить тебя принести одежду Реджи. И придумать что-то с жильём, — напряжённо проговорил Эдмунд, явно недоумевая, почему она так резко переключилась с нападающей стадии на стадию «я всё сделаю, только отвалите». — Почему у себя не поселишь, раз он тебе так нравится? — фыркнула Гейлис, с трудом заставляя себя сложить руки на груди. Нельзя быть такой открытой. Нужно было как-то защититься. — Я не могу, — моментально подобрался мужчина, хмурясь и чуть опуская подбородок, отчего на его лицо пересекла длинная тень. Ах да, персональная драма. Интересно, в этом городе есть хоть кто-то, у кого нет длинной эпической истории, которой хватит на полноценный роман разной степени паршивости? Графомания выходит какая-то. — Ясно, боишься слухов, — хмыкнула Гейлис, но получилось и в половину не так насмешливо, как планировалось. — Мне вот интересно, ты реально искренне молишься за людей, которые считают тебя кем-то вроде Харви из «Милых костей»? — Меня никто не считает Харви, — поморщился Эдмунд. Девушка хмыкнула, чувствуя прожигающий взгляд Марго. Эта девка начинала жутко раздражать. Могла бы уже деликатно удалиться или хотя бы сделать вид, что она не подслушивает. — Просто хотел сказать, что он не может долго ночевать в церкви. Так что стоит вам как-нибудь разобраться со своими отношениями. — Нет никаких отношений, — проговорила Гейлис и даже не соврала. Она и разговаривала-то с ним только один раз в жизни. Теперь ещё вопрос с одеждой решать как-то надо было. Сколько проблем может быть от одного единственного человека… — Что бы там ни было… — протянул мужчина, вздыхая. — Разберитесь с этим. Ему тяжело, и это видно. Вам обоим тяжело. Меньше всего вам нужны ещё и муки совести за то, что вы друг другу сделали или сказали. Да что ж такое-то… — Я-принесу-его-вещи-к-твоему-дому, — сквозь плотно сцепленные зубы процедила Гейлис, ценой огромного пласта нервных клеток удерживаясь от того, чтобы ляпнуть что-то не в меру резкое и не послать этого миротворца к прямой оппозиции его божественного начальства. Ноут вместе с чуть не вырванной вместе с вилкой зарядки розеткой отправился в сумку, а дверь кафе хлопнула так громко, что становилось удивительно, как стекло не разлетелось на кусочки от ударной волны. Кто-то должен написать исследование на тему ещё одной копинг-стратегии — хлопанье дверьми.