Российская империя, октябрь 1775 года
Золотой шпиль копьём врезался в низкое серое небо над Петропавловской крепостью, будто собираясь вспороть облака и пропустить долгожданные лучи на своё дорогое покрытие. Щедро политые дождём кирпичные равелины, бастионы и сторожевые башенки имели унылый, неприглядный вид, уже начав разрушатся. Крепость приходила в упадок, и не только внешне. Хорошо укреплённый каменный форт, ни разу не послужив военным целям, стал тюрьмой. Стоявший на пороге обер-комендант крепости Чернышев почтительно поклонился, приветствуя генерал-губернатора фельдмаршала князя Александра Михайловича Голицына и генерал-прокурора князя Александра Алексеевича Вяземского в сопровождении иностранного гостя. Наблюдая, как последний, кряхтя от порывов ветра, поднимает выше меховой воротник пальто нездешнего покроя, сам Чернышев расправил плечи и незаметно небрежным жестом распахнул шинель, хотя мороз щипал и его, привычного к местным холодам. Он пропустил гостей в свой дом, подвал которого с начала лета стал тюрьмой и, как казалось коменданту, центром всех событий в империи. Стены Алексеевского равелина и соседнего с ним Трубецкого бастиона в разное время повидали многих: простых людей и знать, государственных преступников, заговорщиков и разбойников; говорили, среди узников когда-то был даже сам царевич Алексей Петрович, но ни одному заключенному на памяти Чернышева так долго не уделялось столько высокого внимания.***
Склонившись над за серым, истлевшим от вечной сырости столом, секретарь следственной комиссии асессор Коллегии иностранных дел Ушаков отложил исписанные листы в сторону, слушая картавую речь фельдмаршала и его собеседницы. Этот допрос, как и десятки предыдущих, вёлся на французском и записывался на русском языке, чтобы затем быть переведённым арестантке непосредственно перед её подписью. Последние протоколы, правда, так и остались неподписанными. - Когда вы в прошлый раз были здесь, князь? Я потеряла счёт дням, даже не знаю, сколько мне осталось, - вместо очередного ответа спросила пленница, трогая живот. - В конце августа, сударыня, - голос генерал-губернатора был сух и холоден. - Теперь на дворе октябрь, а вы до сих не изменили своего мнения. Сколько месяцев мы предлагали, требовали, даже просили поведать правдивую историю, а получали очередную ложь. - И я говорила вам одно и тоже, господа, на протяжении всего этого времени. Я просила позволить писать письма, меня заставляли подписывать ложные свидетельствования. Я просила о встрече с императрицей и мне отказывали. Я не признала и не признаю вину в ношении чужого имени, а вы не можете её доказать, - женщину прервал приступ кашля. - У меня нет больше слов для вас. - Возможно, они всё же найдутся для одного человека. Если нет, то... видит Бог, у всякого терпенья есть предел, - прокурор, видя, как снисходительно кривятся губы пленницы, повернулся к решётке и добавил по-русски, - Чернышев, пригласите гостя. Комендант, помня, как в июле сюда приезжал граф Алексей Григорьевич, и чем это закончилось, мысленно покачал головой и открыл тяжелый засов. На пороге камеры выросла фигура мужчины в широком кафтане. Женщина, только взглянув на вошедшего, перегнулась через край кровати и погасила свечу на полу рядом с собой. - Однако мы всё ещё здесь, сударыня,- заметил генерал-прокурор. Свет обычно зажигался только на время допроса и приёма пищи, и по их окончанию все подсвечники выносили. - Чернышев, распорядитесь.. - Не нужно. Ушаков, вы свободны, - генерал-губернатор устало поднялся, давая знак Вяземскому. - Мы вас оставим, князь, - добавил он по-французски. Иностранец, оперевшись рукой на спинку стула, смотрел в неподвижный дальний угол. - Благодарю вас. Выходя, запирая дверь, удаляясь по коридору на свой пост, комендант невольно прислушивался, но в камере стояла тишина.***
- Значит, новая роль?. - спросила женщина хриплым от кашля голосом. Это были её первые слова после насмешливо брошенного «Виват, князь Карл!» в самом начале разговора. - Для вас ведь не составит труда исполнить её? - Бастард, вне брака и закона…Ни положения в обществе, ни будущего. Нет, это не для меня. - Вы не правы. Всё же это был законный брак, хоть и тайный. От отца она унаследовала фамилию, от матери — кое-какие земли, правда, заложенные из-за долгов. Не забывайте, это древний и знатный русский род, пусть и совсем угасший. Со смертью старого адмирала он пресечётся и не будет ни родственников, ни связей. Никаких притязаний. А ещё раньше вы покинете Россию. Радзивилл медленно прошёлся по камере, одолев в пять шагов расстояние от стены до стены, задержался взглядом на крошечном проёме, устроенном в потолке над кроватью пленницы, откуда тянулись скудные тонкие струи холодного воздуха и дневные лучи, чтобы тут же сдаться, лишь сгустив ощущение мрака и затхлости, затем снова присел у стола и собрал разложенные на нём документы. Изящные печати метрического свидетельства о рождении и крещении, размашистые летящие строки писем, ровные графы приказов на казённой серо-жёлтой бумаге будто двигались вместе с неровным пламенем оставшихся свеч. « ..дочь Фёдора Сергеевича Милославского и Франциски Эльжбеты Милославской, урождённой Бжезинской-Салтыковой»…« ..Фёдор Сергеевич Милославский, директор Морского корпуса в чине контр-адмирала в сентября сего года произведён в чин вице-адмирала с последующим выходом в отставку и назначением на пост сенатора в Санкт-Петербурге… » «… бывшей супруге с дочерью инкогнито покинуть Российскую империю из-за осложнений…» - Перед тем, как женится снова, Милославский расторгнул этот брак и переправил обеих в Европу. По всей видимости, женщины сменили имя, так как найти их не удалось. Не думаю, что они решатся заявить о себе, не желая вновь поднимать слухи. Вы же ажиотажа никогда не боялись. Мужчина наклонил голову, задумчиво тронув ус, и по его лицу заплясали блики догорающих огней. Саму заключенную видно не было, ни силуэта, ни тем более её лица. Слышалось только тяжелое, учащённое дыхание из напряжённой темноты. - Карл, какой вам-то в том толк? - Все мы поступаем во благо прежде всего самих себя.***
- Вижу по вам, князь, что вы ничего не добились, — генерал-губернатор с прокурором, расположившиеся в кабинете-канцелярии на первом этаже дома, поднялись со своих мест. Поляк ответил не сразу. Он хорошо запомнил вошедших в камеру троих солдат караула, привычно вставших на свои места, грязную худую руку на пухлом, обтянутом старым платьем животе, бледное лицо с запавшими глазами. Она не зря избегала света — очевидно, всё сложнее становилось скрывать наступавшее отчаяние и страх. - Я оставил ей бумаги. Думаю, нам нужно подождать. - Мы только и делаем, что ждём все эти месяцы, - заметил Вяземский, когда они покинули комендантский дом, - Просто невообразимое упрямство. Но государыня терпелива. После сырости и тесноты подвалов Радзивилл с наслаждением подставил лицо ледяному жгучему ветру чужой страны, где нет, не может быть середины — холод обжигающий, жара лютая, власть абсолютна, а упорство обдумано до безрассудства. Как и на его родине, впрочем. - Ждём вас завтра на приёме, князь. - Почту за честь присутствовать. Мужчины раскланялись, прощаясь. Слуга уже удерживал дверцу кареты, когда Голицын обернулся. - Князь, может быть, всё же желаете что-то передать Её Величеству? — спросил он. - Только мою глубочайшую признательность.***
Российская империя, январь 1776 года
Фельдмаршал Александр Михайлович Голицын невольно почувствовал, как с плеч будто сбросили утомительный груз, едва за ним закрылись двери приёмной императрицы. Стоило признать, история с самозванкой, порядком измотавшая его, закончилась не так, как он предполагал. Заключенная подписала бумаги к концу декабря, сразу после родов, видимо, надеясь, что так сына оставят при ней. Но доверенный Орлова забрал ребёнка, ещё когда женщина находилась в родильной горячке. Его сиятельство, получив отставку, планировал переселиться в Москву вместе с мальчиком и старшей дочерью. Польский князь, пробыв несколько недель в столице, вынужден был снова уехать в Европу, не получив от Екатерины разрешения вернуться на родину. Во дворце считали, что старый лис снова чем-то разгневал императрицу, хотя ему всё же были возвращены часть владений в Львове, Несвиже и Литовском княжестве, и была снята вакантность виленского воеводства, что не улучшило его политического положения, но, несомненно, значительно поправило финансовое. Указ об освобождении сподвижников авантюристки, польских офицеров Доманского и Чарномского императрица подписала после Рождества, распорядившись отдать каждому по 100 рублей и взять слово о неразглашении, и весной их обоих вместе со слугами отправят к польской границе. Двигаясь по залам Зимнего дворца, генерал-губернатор Санкт-Петербурга развернул пергамент с царской печатью, пробежал глазами по витиеватым, с сильным наклоном строчкам, мысленно покачал головой. Будучи далеко не молодым, опытным политиком, Голицын предпочитал переоценить ситуацию, чем недооценить её. Нынешний исход дела представлялся фельдмаршалу временным компромиссом трёх сторон, две из которых не внушали доверия, однако именно его императрица предпочла тайной казни или пожизненному заключению. Был ли польский интриган так уверен в себе, обращаясь к Екатерине со своим предложением? Скорее привык рисковать и идти напролом, на этот раз весьма успешно. Радзивилл выторговал у неё всё, кроме собственного помилования, и оставалось только догадываться об истинных мотивах обоих. Впрочем, государыня-императрица никому не прощала своеволия. Александр Михайлович вышел к парадному крыльцу и поспешно запахнул шубу. Январская метель разгулялась в полную силу, и поджидавший кучер кряхтел от мороза и отряхивался вместе с лошадьми. - В Петропавловскую крепость, - скомандовал князь. Копия подписанного приказа передана Вяземскому, от него же получен оставленный Радзивиллом пакет новых документов. Позже на официальном докладе Екатерине будет объявлено о кончине самозванки от чахотки и о благополучном тайном отбытии молодой пани Милославской из столицы на родину матери. Конвой, как положено, сопроводит её до самой границы. Голицын откинулся на сиденье и стал смотреть в залепленное снегом окно. Вот и всё. Наконец можно будет вывести дочерей в свет.