Коллоквиум для одного

В тот день Ацуши ещё долго терзал себя за то, что согласился поступить в эту, как он сам выражался, шарагу. Предметы, конечно, интересные, только много времени улетает на изучение каждого из них. Подготовка семинаров по «Теории литературы» заняла четыре дня. Все выходные парнишка просидел за учебниками и конспектом Кёки — она была единственной, кого Ацуши рискнул попросить о помощи. Теперь, вооружившись папкой с распечатанными темами, конспектом и приобретёнными знаниями, он был готов сдавать предмет местному Церберу. Дверь в сто вторую аудиторию была открыта. Внутри ни души, как и на всём этаже. Оно и неудивительно: время-то позднее. Мальчишка посмотрел на циферблат: почти четыре двадцать. «Опаздывает», — пронеслось в его голове. Он медленно вошёл внутрь и сел за первую парту у окна. В очередной раз в голове пролетела мысль: «Почему сенсей назначил такое позднее время для сдачи? Мог, как другие преподаватели, велеть прийти ни свет ни заря перед первой парой и принять работу. Странно». Солнце медленно пряталось за городские высотки, окрашивая небо в багровые оттенки. Сотни снежных хлопьев падали сверху, серебрясь в косых лучах. Воистину прекрасное зрелище, не правда ли? Скрип входной двери привлёк внимание юноши, и тот повернулся на звук. Акутагава медленно вошёл в аудиторию, постепенно приближаясь к студенту и снимая тёмную сумку с плеча. Вид его был уставшим, а глаза — покрасневшими. Скорее всего, от бессонной ночи. — Готов? — без приветствия задал вопрос преподаватель. Он, совершенно не стыдясь, уселся на край стола напротив студента. Одна нога стояла на полу, вторая висела в воздухе, руки скрестились на груди. — Да. — Давай конспект. Ацуши поднялся с места и обошёл стол. Торжественно вручил исписанную тетрадь на девяносто шесть страниц, словно это было для него целым достижением. Почти. По крайней мере, он впервые получил мозоль от шариковой ручки на указательном пальце. — Хорошо. Расказывай темы. Накаджима слегка кивнул и вернулся на своё место. Пока Рюноскэ листал и вчитывался в первые страницы конспекта, Ацуши уже открыл папку с первой темой. — Принципы рассмотрения литературного произведения, — озвучил тему и пробежался взглядом по первым строчкам. — Среди задач, которые выполняет литературоведение, важное место занимает изучение отдельных произведений. Страницы конспекта шумно переворачивались на фоне болтовни студента. Акутагава медленно водил взглядом со стороны в сторону, просматривая каждую строчку, при этом внимательно слушая всё то, что рассказывал Ацуши. — У каждого крупного учения, у каждой научной школы свои перспективы и установки освоения словесно-художественных текстов. Вместе с этим в науке о литературе просматриваются и… — Описание и анализ, — резко перебил его Акутагава, таким образом сказав студенту переходить к другому пункту данной темы. Ацуши нашёл взглядом нужный текст. — Для литературоведа важно пристальное внимание ко всему, что может оказывать воздействие на читателя. — В чём состоит задача филолога по отношению к художественному творению? — снова перебил блондина Рюноскэ. — Эм… описание того, что формализовано в этом творении, — ответ был настолько неуверенным, что практически прозвучал как вопрос преподавателю. — Конкретнее. Что входит в описание? — Композиционное сцепление, речевые единицы, обозначение предметов, действий. — Общетеоретические положения о литературоведческих интерпретациях, — проговорил тот, не отрывая взгляд от тетради. Ацуши быстро пролистал в конец темы. — Это самое, эм-м. Художественное содержание не исчёрпывается какой-то единичной трактовкой произведения. Потом… литературоведческие интерпретации должны быть чёткими и аргументированными, учитывать сложные, многоплановые связи с целым каждого элемента текста. Литературоведческие интерпретации обретают глубину и ёмкость в том случае, когда имманентное изучение сопровождается контекстуальным рассмотрением произведения. — Следующая тема. — Наконец-то Акутагава пролистал весь конспект и отложил в сторону. Теперь тёмно-серый взгляд в круглых очках был полностью сосредоточен на студенте. Ацуши открыл нужную страницу. — Автор и его присутствие в произведении. — Прекрасно, — в голосе послышались язвительные нотки. — Кто такой автор? Это субъект действия, основатель, а также… — Своими словами! — Акутагава снова перебил и без того взволнованного студента. — Эм… ну-у… — Быстрее соображай. От такого напора соображалось ещё хуже. Накаджима уцепился за ключевые слова в тексте и попытался сформировать ответ. — Это творец художественного произведения как реальное лицо… Эм, с определённой судьбой, биографией, комплексом индивидуальных черт. — С каких сторон изучается субъективность и объективность? — Со стороны читателя и автора произведения. — А теперь расскажи подробнее. — Понятие объективного означает то, что существует независимо от субъекта и считается всеобщим и общепринятым. Поэтому, когда подразумевается объективность в контексте произведения литературы, то речь идёт о произведении независимо от авторской позиции, его идеях и мыслях, которые также не зависят от личности читателя. В связи с этим любое литературно-художественное произведение имеет подобную объективность. Всё оставшееся время Акутагава перебивал Ацуши, задавая вопросы. Хорошо, что дома студент успел всё прочитать. Хотя, признаться, блондин не ожидал такой тщательной проверки домашнего задания. Мальчишка надеялся, что последнюю тему Акутагава всё же не станет слушать, но не тут-то было. — Следующая тема. Притомившийся взгляд двухцветных глаз устало оглядел последнюю тему, которую Ацуши знал так себе. — Мир произведения. Мир литературного произведения — это воссозданная в нём посредством речи и… — Сам! — Что? — Лунный тигр с недоумением посмотрел на поднимающегося со стола преподавателя. — Отложил папку и рассказывай тему. Внутри студента словно что-то сломалось. Как неожиданно отвалившееся колесико спускового механизма часов. Руки затряслись, мысли спутались, и дальше парень забормотал отрывисто и невнятно, точно спросонок: — Значит, эм… М-мир литературного произведения — это… предметность, которая в-воссоздана в нём посредством речи и вымысла. — Хорошо. Дальше? — Рюноскэ подошёл к парте студента и опёрся на неё одной рукой. — Дальше… он включает в с-себя… — с каждым словом его голос становился всё тише, ведь всё, что он скажет дальше, может оказаться сущим бредом. — Я тебя не слышу. Громче, — сенсей немного наклонился к студенту, и теперь их лица были примерно на одном уровне. Акутагава снял очки. Теперь слегка прищуренный взгляд серых глаз был ещё пронзительнее. От такого взора можно было прикуривать: жаркий и ретивый. Ацуши даже на мгновение показалось, что Рюноскэ хитро улыбнулся. А, может, и не показалось. — Или ты не учил? — его голос изменился. Блондин ещё никогда не слышал настолько необычного тона от преподавателя. Тягучий, как мёд, бархатистый, почти ощутимо ласкающий кожу, и эротичный, до состояния «я уже весь твой». Это что вообще такое?! Гипноз? Никаджима, очнись! — Я… я… учил! П-правда, — начал заикаться от нахлынувшего волнения студент и сжал папку так, что побелели костяшки на руках. — Учил, говоришь? Ла-адно, — протянул Акутагава уже шёпотом и приблизился к лицу студента ещё на пару сантиметров. Перед глазами юноши словно возникла таинственная пелена головокружительного запаха духов обладателя жемчужно-серых глаз. Она отрезала от внешнего мира, дурманила, пленила, заставляла смотреть, не моргая. — Продолжай. Рюноскэ был слишком близко. Ацуши чувствовал его дыхание на своём лице. — В-включает… в себя… н-не только, — он боится даже дышать для того, чтобы продолжить говорить. Не хватает воздуха. Каждое слово теряется, испаряется моментально. И на последнем шансе набрать совсем чуть-чуть кислорода его вдох перекрывают чужие губы. Время останавливается. Ацуши забыл, как дышать. Забыл, как двигаться. Внутри все задрожало, живьём. Все внутренности, которые не видит человек, словно покрылись морозной свежестью. Тёплое дыхание Рюноскэ заполняло ему рот, давая свой воздух. Дурманящий голову и тело, наполняя каждую клеточку жаром. Решительно изогнутые в легкой улыбке губы нежно терлись о его, а длинне холодные пальцы касались горячих багряных щёк. Руки обнимали смущенное лицо блондина, увлекая в глубокий поцелуй. Сердце застучало ещё сильнее, словно вот-вот вылетит через уши. И тело, внезапно пробудившееся к познанию новых, неведомых ранее уголков вселенной удовольствия, подтолкнуло его вперёд, позволяя заполнить себя полностью. Закрытые двухцветные глаза не видели темноту. Это были яркие вспышки новых сахарно-медовых ощущений. Они остались даже после того, как губы Акутагавы оторвались от его, оставляя едва ощутимый привкус эспрессо. Он открыл двухцветные глаза. Взгляд был Ацуши оторопевшим и одновременно затуманенным, губы приоткрытыми. Блондин смотрел на своего преподавателя, что так хитро-ласково-лукаво всматривался в усыплённое личико. Рюноскэ наслаждался результатом. — Остальное посмотрю завтра, — промурчал тем же бархатистым голосом брюнет и забрал папку с расслабленных рук студента. Молодой преподаватель взял сумку и медленно зашагал к выходу. Ацуши сидел неподвижно. Словно окаменевший, смотрел впереди себя, как в пустоту. — Как придёшь в себя — иди на кафедру. Дам следующее задание, но не затягивай, — он последний раз краем глаза посмотрел на потерянного юношу. — У тебя мало времени. И оденься в следующий раз поприличнее. Тебе подойдёт рубашка, а не эта толстовка. Дверь закрылась, и Накаджима остался один. Он не слышал ничего, кроме стука собственного сердца. Солнце уже спряталось за горизонт, город освещали сотни фонарей. Ацуши сидел в тёмной аудитории и, в свете окон соседнего дома, прокручивал в голове этот поцелуй. Новое чувство заполнило тело и разум, стерев грань между реальным и желаемым. Мысли пугали, но в то же время возбуждали фантазию.