Проявленная фотоплёнка

      Денис каждый раз искренне поражался, когда видел подростка с сигаретой. Это же насколько невыносимой должна быть жизнь, чтобы уже в тринадцать лет ощущать непреодолимую тягу к никотину. Ему это казалось неправильным и диким. Нелепая картинка почти всегда являлась плохой пародией на взрослых. Дети же, они все от старших перенимают. Даже то, чего не следовало бы.       Воронцов впервые в руки сигарету взял только на шестой месяц службы в армии. Без двух месяцев до двадцатилетия. Потому что перекур в армии — почти священный ритуал. Он на то и нужен, чтобы выкурить сигарету или две. Там по-другому расслабиться не получается. Особенно, когда приходят вести из далекой Москвы о том, что Женька из Америки домой вернулась. И что вокруг нее какой-то там доктор вьется.       У Дениса тогда возникает только одна мысль — бежать из этой чертовой армии. Только он прекрасно осознает, как это называется — дезертирство. И попасть под трибунал — это не то, что ему было нужно после полугода непростой армейской службы. Поэтому еще шесть месяцев он обивает кирзовыми сапогами родную землю, отдавая гражданский долг Родине.       Созванивались не чаще раза в неделю. Скучали, но не говорили друг другу об этом. Когда Воронцов спрашивал ее про Америку, Васнецова готова была послать его ко всем чертям, но вместо этого бесцветным голосом говорила: «Все отлично». Потому что Денис не должен был знать, что ей здесь не нравится. Что люди чужие, что уже который день ее мучает бессонница, что хочется все бросить и сбежать отсюда. Это был ее выбор, верно? И полгода она обязана была пробыть в Соединенных Штатах по этой дурацкой программе от молодежной политики России. Кто ее вообще только придумал…       — Жень, выкинь ты эту дрянь. Прошу тебя, — недовольно морщится, смотря на ее повзрослевшее лицо и чувственные губы, зажимающие сигарету.       Он до сих пор не верит, что встретил ее случайно у метро. Узнал в первую же секунду, несмотря на то, что она за эти полтора года сильно повзрослела. Резкие подростковые ужимки сменились плавными женственными движениями. Светлые волосы закрыли лопатки. Глаза стали серьезными. Прежний задорный блеск переменился и теперь стал отражаться в холодных льдинках, чуждо застывших в серо-зеленой радужке. Он этого взгляда прежде не знал и, если честно, знать не хотел.       — Как будто сам никогда сигарету в руках не держал, — выдыхает тонкую струйку дыма и облизывает пересохшие губы.       У Дениса на кухне тепло и уютно, но Васнецова чувствует себя здесь чужой. Ей бы сбежать: из этой съемной квартиры в одной из панельных новостроек, из этого города, который не радует вот уже второй год, от такого возмужавшего Воронцова, от самой себя…       — Я не узнаю тебя, Жень, — растерянно качает головой, не понимая, куда исчезла эта заводная девочка, которая в любую непогоду зажигала в нем жизнерадостные огонечки, которые грели и сияли, освещая даже самую кромешную тьму.       Васнецова усмехается и поворачивается к нему вполоборота. Льдинки в девичьих глазах сверкают недобрым блеском.       — Да? А что такое, Денис? Не нравлюсь тебе такой?       Сердце болезненно сжимается, туго сдавливая грудь. Яркий огонёк тлеющей сигареты подрагивает в изящных девичьих пальцах, подавая парню сигнал о том, что Женька нервничает. Он тоже нервничает, но не курит. После дембеля ни разу сигарету в руки не брал. Повода не было, да и желания, честно говоря, тоже.       — Не нравишься, — в голосе ледяное спокойствие, но отнюдь не равнодушие. Облокачивается на тумбу, опираясь о нее ладонями.       Ненадолго воцарившуюся тишину нарушает нарастающий свист закипающего чайника. И это, кажется, служит спусковым рычагом для накипевших, но доселе сдерживаемых эмоций. Потому что натянутые до предела нервы очень уж болезненно реагируют на взгляды из почти забытого прошлого.        — А что ты хотел, Воронцов? — медленно поднялась со стула. — Думал, я тебя увижу и с распростертыми объятиями навстречу побегу?       Недокуренная сигарета по-прежнему тлела ярким огоньком в ее пальцах. Осанка была прямой, будто в позвоночник вплавили свинец.       — Неужели ты считаешь, что спустя полтора года можешь запросто пригласить меня к себе на чай, и мы будем сидеть и мило беседовать? Мол, у меня все отлично, я совсем не подыхала от одиночества в этой гребаной Америке. И мне совсем не хотелось слышать тебя чаще одного раза в неделю по каких-то жалких пять-десять минут. Я же в Москву хотела вернуться только для того, чтобы от тебя вообще вести перестать получать. Незадолго до того момента, когда по телевизору сказали, что ребят из вашей части направили в горячую точку… А сейчас ты говоришь, что я не нравлюсь тебе такой.       Васнецова подхватывает со стола пепельницу и ставит ее на подоконник. Забирается на него с ногами и пытается докурить сигарету. Только пальцы не слушаются, сердце болезненно бьется о ребра, а дыхание становится необычайно тяжелым, как после длительного забега. Она чувствует на себе взгляд Дениса и это вдвойне усложняет контроль над собой. Он подходит к ней не спеша и очень осторожно. Дает сделать последнюю затяжку и забирает сигарету, соприкасаясь с холодом ее пальцев.       Женька быстро прячет ладони в карманы широкой белой толстовки и прижимается лбом к холодному стеклу. Окно сразу же покрывается пленкой бледного тумана от горячего дыхания. После пламенной речи у нее горят щеки, и жар расходится по телу болезненными волнами, ощутимо заполняя организм бессилием и усталостью.       — Знаешь, Васнецова, я тоже не на курорте был… — отправляет окурок в хрустальную пепельницу. По-мазохистски прокручивает в голове ее слова снова и снова. К горлу подступает неприятная горечь. Он же не знал… Она не говорила ничего, даже злилась, когда он пытался ее расспросить об ее зарубежной жизни.       А ты сам, дурак, будто не догадывался, что ей плохо в чужой стране.       — Тебе чай или кофе сделать?       Она неопределенно пожимает плечами. Ей ничего не хочется. Вот уже полтора года она не может понять, что же такое важное надломилось в ней, какая ниточка оборвалась, вычеркнув напрочь всю жизненную определенность. Будто когда-то был целостный кубик, но, по нелепой случайности, он разлетелся на множество маленьких частиц. Конечно, его попытались склеить обратно, но вышло так себе. От первоначального варианта, по удивительному стечению обстоятельств, осталась красивая оболочка, но внутри все было разбито.       Денис подходит к кухонным полкам и достает запечатанную пачку черного чая с бергамотом. Однажды, совершенно случайно, закинул его в корзину с продуктами, не подумав, что без Женьки его пить никогда не будет. Лишь потом сообразил и теперь держал упаковку на кухне «на всякий случай». Даже не думал, что когда-нибудь пригодится. Положил по пакетику в две одинаково пузатые кружки и залил кипятком. Оставалось только ждать.       Васнецова по-прежнему глядела в окно, выходящее во двор. Снег сошел лишь местами, показывая то тут, то там кусочки асфальтированных дорожек, но в целом — все было печально. Серое небо, голые деревья, одинокая детская площадка перед домом. Март был унылым, и настроение соответствующим.       Единственное, что радовало Женьку, это увеличение светового дня. С некоторых пор, бесстрашная спортсменка перестала любить ночь. Она всегда ассоциировалась с темнотой, которая так не нравилась Васнецовой и угнетала ее. Чем дольше длилась ночь, тем сильнее девушка ждала рассвета.       Из приоткрытой форточки потянуло сквозняком. Низкое небо обрушилось на землю чем-то средним между снегом и дождем. Женя проводила пальцем по запотевшему стеклу первую каплю, неровной дорожкой сползшую к оконной раме.       Она все это время отчаянно скучала по Воронцову. Ждала от него каких-то решительных действий. Наверное, даже где-то далеко в глубине души до сих пор ждет. Только вероятность того, что им это надо, так чертовски мала.       Женя невольно вздрагивает, когда голос Дениса выводит ее из размышлений:       — Закрывай форточку и иди чай пить.       Васнецова прикрывает створку окна, спускает ноги с подоконника и наблюдает за кудрявым брюнетом. Он достает пакетики из кружек и выуживает из недр кухонных шкафчиков сладости. В груди слабо жжет такое давно забытое чувство-воспоминание, от которого невольно сжимается горло и завязывается узел в груди.       Однажды она точно так же сидела на кухне в квартире бабушки, свесив ноги с подоконника, и смотрела, как Воронцов безуспешно пытался сообразить ужин. Тихо напевал какую-то зарубежную песню. Женька всегда замирала при звуке его голоса, но, чтобы этого не выдать, привычно бросала едкие комментарии по поводу его музыкальных и кулинарных способностей. Вторые, в отличие от первых, действительно, были так себе.       — Почему ты так легко отказался от общения со мной? — шепчет, упираясь взглядом в колени. Так было легче не растерять свою решимость, чтобы выяснить то, что не давало ей покоя почти год.       Краем глаза она замечает, как Денис замирает. Несколько секунд мучительной тишины тянутся, как отвратительная на вкус жвачка.       — Потому что понял, что наш с тобой этап пройден. Мы не стали кем-то большим, чем просто друзья, а в дружбу между мужчиной и женщиной я верю с сомнительной натяжкой.       Она поднимает на него обескураженный взгляд и шепчет:       — Ты совсем дурак, Воронцов?       — Да, наверное, — усмехается уголком губ. А что ему еще остается? Не говорить же, что дружить не может только с ней, потому что как-то совсем не по-дружески отзываются в нем его чувства.       Васнецову впервые злит его добродушная усмешка. А еще сильнее она сердится на его ответ. Который прозвучал так просто из его уст, как, если бы, они говорили о чем-то недостаточно важном.       Неужели он, действительно, не понимает, как ей было плохо без него все это время? Что она с ума сходила, ожидая, что когда-нибудь он обязательно ей позвонит или неожиданно предстанет перед ней на пороге родительского дома. Такой родной, такой любимый, такой…       — Если я тебе даже не друг, Воронцов… Зачем ты меня пригласил?       Денис смотрит на нее и ничего не говорит. Даже ни один мускул на его лице не дрожит.       — Не молчи же. Говори со мной… — в её голосе мелькают надрывные, почти требовательные нотки.       — Говорить о чем? — голос его хрипит, царапая девичье сердце и заставляя внутренне задыхаться от непонимания и какой-то совершенно детской обиды.       Женя вспыхивает и спрыгивает с подоконника, направляясь прямо к нему. Ровно четыре шага составляет расстояние от нее до него. Всего секунда, чтобы преодолеть его и увидеть близко-близко глаза цвета горького шоколада. И не увидеть в этих глазах никакой издевки, лишь абсолютное спокойствие и… нежность? Глубокую взрослую нежность, идущую откуда-то из недр души и ощутимую на физическом уровне.       — О чем мне говорить с тобой, Жень? — повторяет тише обычного, пытаясь проглотить нарастающий ком в горле. Видит, как медленно в ее взгляде угасает огонек злости. — Сказать, что скучал по тебе? Ты не поверишь. Обзовешь меня дебилом и скажешь, что люди, которые скучают, хотя бы изредка справляются о жизни тех, кто им дорог. Или сказать о том, что сегодня у метро чуть не задохнулся от воспоминаний, когда увидел тебя в пяти метрах от меня? Такую далёкую и близкую одновременно, — мышцы на его руках, которыми он упирался в тумбу позади себя, напряглись, заставив девушку непроизвольно обратить на это внимание. — Ты же всегда до оцепенения боялась правды, Васнецова. Что ты будешь с ней делать? Попытаешься сбежать от меня? Или от себя? Иначе, для чего была нужна эта учеба в Соединенных Штатах…       Денис бьет по самому больному. Родные знают, что тема Америки для Женьки — табу. И никогда о ней не вспоминают. А если вспоминают, то вслух об этом никогда не говорят. Воронцов это себе позволяет, потому что чувствует, что Васнецовой нужна эмоциональная встряска. Разгрузка. Перезагрузка. Пусть злится, кричит, вымещает на нем весь скопившийся негатив, освобождая место в сердце для чего-то совершенно противоположного. Ей это необходимо.       — Знаешь, Денис, от хорошей жизни не уезжают в другую страну, — щеки ярко вспыхивают, а зрачки сердито сужаются. Потому что он прав. Учеба в Йельском университете была попыткой сбежать ото всех. И, в первую очередь, от самой себя. Только ничего, кроме боли, это не дало.       — Не уезжают, — согласно кивает. Он сейчас настолько непоколебим, насколько это вообще возможно.       Черт, у него даже ресницы не дрожат.       Сколько Женька себя помнила, она никогда никому не позволяла себя жалеть, начиная с детских травм в виде ушибленных коленок и заканчивая принятием неправильных решений. Но дикое спокойствие Воронцова сейчас ее задевало сильнее всего на свете. Да, они не виделись друг с другом год, но неужели он даже не может попытаться сделать вид, что ему не все равно? Зачем он давит туда, где и так болит.       Они не обещали ничего себе и, тем более, друг другу. Васнецова не говорила, что будет дожидаться его возвращения из армии. Но ждала. Денис не признавался ей в любви. Но любил. До внутреннего напряжения и электричества в кончиках пальцев, никогда ранее не ощутимого. Просто не хотел, чтобы Жени коснулось то волнение, которое испытывают девушки ребят, призванных служить в спецназ. Поэтому решил все сам, не предоставив ей выбора.       Ко всему прочему, у него из головы никак не выходили случайно оброненные слова Маши о том, что за Васнецовой ухаживает какой-то доктор. Он даже имени его не знал, но ревностно ненавидел всеми фибрами души. И себя ненавидел за то, что раньше не сказал ей о своих чувствах.       — Нужно быть бесчувственным сухарем, чтобы так безразлично смотреть на меня. Я никогда не была чужой тебе, Денис.       У него в груди что-то екает. Женя Васнецова проявляет перед ним слабость? Или, наоборот, силу, признавая что-то, о чем никогда прежде ему не говорила. Серо-зеленая радужка заметно теплеет, плавя остатки злости.       Воронцов, правда, не бесчувственный сухарь, поэтому чувствует, как тяжелеют и жгутся веки. Вся его несокрушимость — маска. Очень хорошая, почти непробиваемая. Единственная, кто может сорвать ее — эта девочка. Потому что тоже знает, где болит. Всегда болело.       Со времен знакомства на радио, она была к нему ближе всего на свете. Ей можно было рассказать, что угодно. Женя умела слушать и слышать. Денис очень ценил это качество после общения с девочками, которые были сосредоточены только на себе. Наверное, это была одна из причин, почему он хотел видеть себя рядом с ней.       Проблема была в его решимости. Если с прежними девушками все было легко и просто, то с Женькой… Все было иначе. Ему не удавалось набраться смелости, чтобы сказать ей о своих чувствах. Даже, когда она плакала, узнав, что его забирают в армию. Он только и смог, что прижать ее голову к себе, несмело гладя по светлым волосам. Чувствовал, как жилетка становится мокрой от девичьих слез, но не мог вымолвить ни слова. Перебирал пшеничные пряди и мысленно молился, чтобы это был последний раз, когда она плакала из-за него.       — Так и будешь молчать, Воронцов? — смотрит на него волчонком и замирает, когда крепкие ладони прижимают ее к себе. Его лицо становится слишком близко, чтобы сфокусироваться. А дыхание из приоткрытых губ обжигает похлеще пара из закипающего чайника. — Что ты делаешь?       Она боится шелохнуться. Это состояние оцепенения, похожее на то, когда тебя впервые обнимает мальчик, который тебе нравится с первого класса. А ты до конца не веришь, не понимая, куда деть руки и как теперь со всем этим быть. В какой-то момент тебя даже подмывает сбежать, но ты не можешь. Он слишком крепко держит тебя, не давая ни малейшего шанса к бегству.       — Что за глупые вопросы, Жек? Обнимаю тебя.       — Зачем?       — Скучал. Я почти забыл, какая ты красивая, когда злишься.       Его прямолинейность иногда поражала Васнецову. А сейчас просто-напросто застала врасплох, вызвав дрожь в коленках. Она впервые за очень долгое время ощутила запах его тела, перемешанный с парфюмом и насыщенным ароматом остывающего чая. Это было похоже на бомбу замедленного действия.       Заткнув все свои предрассудки, обиды, страхи и внутренний голос, она сделала то, что хотела сделать уже очень давно. Она обняла его в ответ. Узкие ладошки легко прошлись по пояснице Воронцова и сомкнулись в крепкий замок. Тело мгновенно отозвалось болезненным жаром, прокатившимся нещадной волной. Плотная ткань толстовки показалась жутко неудобной.       Они стояли так очень-очень долго, будто позволяя себе привыкнуть. Вновь ощутить то, что когда-то так легко упустили. И почти позволили себе забыть.       — Я ничего не понимаю, Денис… — у нее шепот почти истерический.       — Я сам уже давно ни черта не понимаю, — шумно выдыхает, ощущая разгорающийся внизу живота пожар только от того, что она сейчас рядом. И что девичьи волосы щекочут его шею. В голове беспокойно проносится мысль о том, что такие же ощущения она может дарить кому-то другому. Но Женя, словно чувствуя, еще более доверительно льнет к нему. Тонкие пальцы, одним несмелым движением, запутываются в коротких черных кудрях. — Господи…       Она гладит его по волосам очень медленно и осторожно, вспоминая, как это. Воронцов однажды сказал, что характер у нее колючий, а руки — нежные. И после этого очень часто опускал голову на девичьи колени, чтобы ощутить ласковые пальцы в своих волосах. Васнецова, первое время, очень стеснялась, но старалась не подавать виду, нерешительно приглаживая жесткие кудряшки, а потом привыкла. Родные странно на них косились, но не пытались разобраться в сложных отношениях двух людей, которые сами себя понять не могут. Не говоря уже о том, чтобы разобраться друг с другом.       — У тебя волосы короче, чем прежде, — шепчет, утыкаясь носом в воротник черной футболки.       — А у тебя, наоборот, — улыбается уголком губ. — Никогда не видел тебя с такой длиной.       — Никто не видел. Они никогда не были ниже плеч, — нерешительно трется кончиком носа об его шею и замирает, наслаждаясь теплом его тела.       Крепкие ладони проходятся по девичьей талии, бережно обнимая. Жарко. Очень-очень жарко. От его присутствия и горячих рук.       — Жень, у тебя есть кто-нибудь сейчас? — спрашивает, стараясь максимально прикрыть волнение в голосе.       — Кто-нибудь у меня всегда есть, — усмехается, поднимая голову и сталкиваясь взглядом со взрослыми карими глазами.       — Я серьезно, — его голос с легкой хрипотцой, которая всегда очень нравилась Васнецовой.       — Я тоже серьезно, Воронцов. У тебя есть жвачка? Дай мне, пожалуйста…       Денис придерживает ее одной рукой, а другой нащупывает в кармане джинсов неполную пачку клубничной жевательной резинки. Кидает на ладонь девушке две пластинки.       — Спасибо, — закидывает ароматизированные подушечки в рот и сплетает пальцы с воронцовскими.       Парень несильно сжимает ее хрупкую ладошку, но почти сразу же выпускает.       — Чай остывает.       Женька невесело усмехается и отстраняется. Ненадолго замирает и стягивает с себя толстовку. Воронцов видит ее красивую фигуру, прикрытую тонкой серой майкой, и поспешно тянется за чашками. Берет их в руки и… тут же ставит на место. Поворачивается к Васнецовой, которая аккуратно сложила толстовку на подоконник и села на край.       — Жек… — подходит к ней вплотную и ладонью обнимает за затылок.       Васнецова подается навстречу, прижимаясь к нему кончиком носа и обдавая клубничным дыханием приоткрытые губы.       — Что? — ее голос звучит уверенно, с ноткой вызова.       Поэтому Денис подается навстречу, закрывает глаза и медленно накрывает ее губы своими. Мягкие, чувственные, податливые… И совсем не забытые. Ее ладошка вновь теряется в его волосах, вызывая стайку мурашек. Он целует нежно, ощущая, как она доверительно льнет к нему и подается вперед всем телом. Венка на крепкой мужской шее ритмично пульсирует.       Легкие несмелые касания девичьих губ сосредотачивают все внимание на себе. Твердая ладонь соскальзывает с девичьего затылка и плавным движением ложится на тонкую талию. Женьке кажется, что вот-вот в легких закончится кислород, но этого не происходит. Она по-прежнему ощущает его теплые губы на своих губах и продолжает отвечать.       Держаться на ногах, в эту минуту, становится непосильной задачей. Воронцов, будто чувствуя это, подхватывает ее за бедра и усаживает на подоконник. Целует уже более импульсивно и прерывисто. Потому что скучал, потому что не жил без нее и не дышал. Она обнимает его за плечи. Потому что боится отпустить и перестать чувствовать такие желанные горячие поцелуи.       Денис опускается ниже и оставляет влажную дорожку поцелуев на фарфоровой шее. Запах тела Васнецовой всегда сводил его с ума, заставляя терять рассудок. Горячие ладони решительно забрались под хлопковую ткань обтягивающей майки и стали гладить бархатистую кожу. Женька инстинктивно подалась навстречу ласкам Воронцова. Хотелось быть ближе к нему, насколько это было возможно.       — Денис… — ее шепот прошелестел по кухне нежными нотами, вероятно, навсегда отпечатываясь в его сознании. И от этого шепота, волна какого-то абсолютно безграничного счастья прокатилась по телу.       Воронцов на несколько секунд прижался лбом к ее лбу и снова подался к соблазнительным губам. Этот поцелуй был совершенно другим — решительным, глубоким, опьяняющим. Так он ее целовал впервые. А она позволяла себе раскрыться, ничего ему и себе не запрещая. Толком не заметила, как успела стянуть с него футболку и только судорожно вздохнула, прижимаясь к горячей коже. Узкие ладони медленно прошлись по широкой спине и остановились на лопатках.       Девушка неожиданно отпрянула, заглядывая в карие глаза, потемневшие от накативших чувств.       — Повернись ко мне спиной, Денис.       — Женьк…       — Повернись, — запечатлевает на его губах свойский требовательный поцелуй и ждет.       Воронцов рвано втягивает носом воздух и выполняет ее просьбу. Возле правой лопатки, по чуть бронзовой коже, тянется длинный шрам.       — Откуда? — шепчет, нервно сглатывая. Осторожно ведет пальчиком по краю выделяющейся отметки.       Денис не видит смысла врать:       — Тот репортаж, о котором ты говорила… Я там был, среди тех ребят, — вновь оказывается к ней лицом и скидывает со лба челку. Только она все равно непослушно спадает обратно на лицо.       Васнецова закрывает глаза, чтобы собраться с охватившими беспокойными мыслями. Она чувствовала. Она знала, Господи. Просто верить в это не хотела. Смотрела каждый репортаж и нервно вздрагивала. Ей даже пару раз казалось, что в нескольких новостных видеороликах, на заднем плане, она видела Дениса. Своего Дениса. Который за четыре месяца до демобилизации пропал со связи. И даже после — ни звонком, ни письмом не оповестил ее о своем возвращении.       Когда девушка открывает глаза, Воронцов стоит совсем рядом. Взрослый. Живой. И очень красивый. Он осторожно кладет ладони на девичьи колени. Женя почему-то вздрагивает от этого его прикосновения. Сталкивается с серьезными глазами и нерешительно тянет руку, чтобы коснуться темных вьющихся волос. Ласково гладит его, будто хочет смахнуть старые воспоминания как паутину. Денис благодарно жмется к ее ладони, вглядываясь в сосредоточенное лицо.       — Я останусь у тебя сегодня, — произносит, скорее ставя перед фактом, чем интересуясь. Нежно трётся кончиком носа об его нос.       Воронцов кивает и почти до хруста сжимает ее ладошку в своей.       — Ты можешь остаться здесь навсегда.       — Денис…       — Я не шучу, Васнецова, — серьёзно смотрит в зеленоватого цвета радужку. — Не могу позволить себе снова потерять тебя. Это будет самое большое безрассудство. Просто давай попробуем.       — Дружить?       — Дружить, — усмехается, подаваясь вперед. Женя обнимает его ногами за бедра. — В губы.       Улыбка на девичьем лице расцветает вместе с горящими глазами, с которых сходит последний серый лед, оставляя лишь задорные весенние переливы. Она обнимает его за шею и опуская взгляд на его губы, подается ближе.       — Никогда не дружила в губы, но… Давай попробуем, Воронцов.       — Попробуем, — шепчет и улыбается. — Тебе понравится. Обещаю.       Обещаю.