Black Beauty

      Суббота — такой чудесный майский день! И, почему его обязательно должна испортить дурацкая ярмарка? Скажу сразу, не хотела я туда идти, но… Раз уж родители снова (!) уехали, оставив меня одну и делать мне совершенно нечего и раз уж мы с Энн давным давно решили печь торты по рецептам Мэри и Ширли, наконец, через тысячи занятий, научилась-таки танцевать этого злосчастного «Сержанта», то почему бы не сходить? Изменить традиции раз — не значит предать её, не так ли? — АПЧХИ! — Энн так неосторожно подхватила простуду прямо перед ярмаркой, о которой, я уверена, она говорила даже во сне. — Будь здорова, дорогая. Постарайся не чихать в тесто, иначе, боюсь, оно будет не так прекрасно каким задумывалось, хотя, возможно, это придаст его вкусу некоторые пикантности, ты не считаешь? — Ты п’гава, 'Генси. — Энн говорит очень непонятно, но слава Богу моя дорогая кузина Мораг с детства говорила будто простуженная и опыт в понимнании таких речей у меня имеется. — АПЧХИ! — Энн! — Мисс Катберт не любит, когда её что-то отвлекает от выпечки или вообще от чего бы то ни было. — От тебя дом ходуном ходит. Не зарази Маккензи, пожалуйста, в ином случае, тебе придётся её лечить. — Эсо мо’эт стелать 'Хилбэр. — Если вдруг Гилберт Блайт вознамерится меня лечить, то торжественно клянусь, что задохнусь мукой, лишь бы он не видел моего красного носа и распухших глаз. — Все в порядке мисс Катберт, у меня, к счастью, крепкий иммунитет, а ты, Энн, — толкаю её в плечо, — не болтай ерунды. — Потому что вряд ли Гилберт Блайт будет меня лечить. — Эсо не е’гунта! — Она громко ставит миску с тестом на стол, но больше не возражает. — И фопще, потхфатить назмо’г в та’гой день — сущий 'хрех! — Как и пустая болтовня, когда нужно бороться за победу. — Мисс Катберт очень азартная. Но не будь этой злосчастной ярмарки, я об этом и не узнала бы. — Лучше тесто месить, чем пургу разносить, как говорится. — Никогда не слышала этой поговорки. Наверное в Канаде свои… афоризмы великих домохозяек. — Ничто кг’оме пнефмонии не по’асить мой интелес к 'отофке! Мэ’и х’одилась бы моим то’том, — Что правда, то правда. Мэри бы захлопала в ладоши и крепко-крепко обняла, — только он имеет п’ивычку не получацса хо’да это особенно нушно. — Попробуй быстрее помешивать тесто и не отвлекать меня. — Мисс Катберт закатывает глаза. действительно, Энн умудряется говорить три тысячи слов в секкнду, даже с больным горлом. Настоящий талант. — Слойки должны получиться самыми лучшими. — Мисс Катберт, вам уж точно нечего бояться, вы же каждый год выигрываете. — Мечтательно закрываю глаза. — Представьте, как было бы хорошо, если бы вы всей семьёй стали чемпионами. Вы со слойками, Энн с тортом, а мистер Катберт со своим, я уверена, необычайно большим… Что он растит? Не важно, со своим, необычайно большим овощем! — 'Генси, какие шутесные слова! — Энн порывается обнять меня, но вовремя вспоминает, что больна и остаётся на месте. — Но мы не смошем победит фсей семёй, потому што ты и я не можем фместе санять пе’вое место. — О, Энн! — Не сдерживаюсь и сама её обнимаю. Слишком чудесные слова для такого насыщенного дня.       Обнимать Энн Ширли-Катберт- это как выпить горячий шоколад вприкуску с малиновым кренделем. Безумно вкусно и чересчур сладко. — О боже мой! — Послышался крик мистера Катберта с улицы. — Что у него опять случилось? — Мисс Катберт ненавидит, когда её отвлекают.       Она поспешила на улицу. — АПЧХИ! — Флакон с ванилью вылетает из рук Энн и с оглушительным звоном разбивается. — О 'эт, я 'аспила фанил! — Не беспокойся, я принесла с собой. — Опускаюсь на колени, чтобы собрать осколки. — Нэ нуно, 'Генси, у нас толшна пыть, но если я не найту, то о’ясателно фасполсуус тфоэй 'этостю. — Как знаешь. — Ваниль пахнет просто изумительно, но чтобы избавиться от запаха, уже пропитавшего пол понадобится минимум три дня.       Энн с присущей ей резвостью уже унеслась в кладовую и вернулась буквально через двадцать секунд с торжествующим видом, показывая мне большой бутылёк. — Нала! — Она хвастливо машет им у меня перед глазами. — Лушая фанил! — Прямо-таки лучшая? — Та! — Энн открывает его и пихает под нос, чтобы я смогла уловить этот чарующий запах. Но… пахло просто омерзительно. Прямо как… — Энн, она пахнет как мазь.       Причём довольно противная мазь. — Што?! Нэ мошэт пыть! АПЧХИ! — Попробуй, если не веришь. — Закатываю глаза. Временами Энн напоминала мне мою чудесную кузину Мори, свой непосредственностью, доверчивостью и… много чем ещё. — Нэт уш спасипо, тфоо п’етлошениэ ещё ф силе? — Конечно! Лучшая ваниль, лучшая мука — произведенная специально для этого случая — и конечно, лучший пекарь хлеба в Эвонли в твоём полном распоряжении.       Улыбка Энн — это как в солнечный летний день искупаться в пруду — успокаивает. — Энн, ты тоже это видишь, не так ли? — Говорю, когда через пол часа мы достаём наши торты из печи. — Они… — Они итеалны. — По её щеке скатилась слеза. — Как шал, что Мэ’и их не уфитит. — Она видит нас сейчас, Энни. Она всегда нас видит, хоть это немного и жутковато. — Спорю на что угодно, мои глаза сейчас такие же распухшие как у Энн. — Поверь мне, она сейчас улыбается на небесах.       Мэри Лакруа была одним из самых добрых людей, которых, я только знала, ее торты, да и вообще, вся её выпечка были лучше, чем все то, что я только ела или готовила в незабвенном Нью-Йорке. — Эсо… — Да, Энн, это лошадь. Стук копыт становится ближе, и вот, нам уже виден расивый вороной жеребец, на котором, словно великий наездник восседал никто иной, как Гилберт Блайт. Нигде от него не спрятаться. Пойду на прогулку — он там, к Энн — так его встречу по дороге, а про школу и говорить нечего.       Но, могу с уверенностью сказать, что у Гилберта Блайта самая красивая лошадь в деревне, иначе и быть не могло. Красивая лошадь может быть только у красивого человека, только он никогда не узнает о моих постыдных мыслях, только если я не сойду с ума и не выболтую ему все свои секреты. — Доброе утро.       Утро. Ты даже не представляешь каким добрым оно только что стало, Гилберт Блайт. — Мэтью дома? — Он будто и не замечает нашего смятения. — Я хотел позаимствовать у него запонки. — Да делай, что хочешь, честное слово! Хоть запонки, хоть камзол!       Мы с Энн одновременно шмыгнули, украдкой утирая слезы.  — С вами все в порядке? — Заметил-таки, джентльмен доморощенный. — Вы резали лук? — Ну, да. Лук. К торту. Разумеется. — Мы… — Начинает Энн. — Знаешь… — Говорю, но… Гилберт Блайт такой Гилберт Блайт. — Ничего себе! — Восклицает он. — Потрясающий редис!       Конечно, Гилберт Блайт, редис! Только что тебя волновало наше самочувствие, а сейчас ты восторгаешься редисом?! — Гилберту нужны запонки! — Я так расстроена, что плюю на все приличия и убегаю наверх в комнату Энн. — Кензи! Прошу прощения, Гилберт, увидимся. — Слышу задорный голос Энн. .       Энн унеслась наверх быстрее, чем луч солнца достигает поля полное подсолнухов. — Как ты? — Она опускается рядом — Энн! — Она говорит не в нос! — Ты в порядке? — Та… АПЧХИ! — Нет, не в порядке. — Так… Давай-ка умоемся. — У Энн в комнате очень удачно стоял таз с водой. — Как думаешь, — умывю лицо, — зачем ему запонки? Может, нашёл себе девушку? — Гилберт? Девушку? — Энн выглядит очень удивлённой. — Ты же знаешь что он влюблён в тебя, да? — Нет, не знаю. — Не говори глупостей! И что с твоим голосом? — Перевести тему на её неожиданное выздоровление кажется лучшим вариантом. — С голосом то у меня уже все нормально! А у тебя с головой нет — это точно! — Если я… Если я что-то чувствую… к девушке. Значит ли это, что я должен женится на ней? — Ты танцевал с ней? — Да. — Ты… С малышкой Кензи? — Да.       ЧЕРТ! ВОЗЬМИ!       Гилберт.Блайт. Влюблён. В меня. Или нет? Это же было… неделю назад. А что? Я слышала, что чувства проходят. — Может быть… Может быть, ты и права. Но… Но я же ничего не чувствую. — Вру. Откровенно и не красная. — Да? «Ах, зачем Гилберту запонки, он что нашёл себе девушку?! Как же так. Я люблю Гилберта Блайта, у него такие глаза, подбородок, ах эти кудри!» — У Энн очень плохо получается меня передразнить. Я же не так говорю, в самом-то деле. — Подбородок? — Это я так… к примеру. — Пожалуй, ты права. Подбородок великолепен. — Вздыхаю.       Возможно, я и вправду чувствую… что-то. Это похоже на гипертонию смешанную с сильным сердцебиением, будто очень быстро едешь на лошади или танцуешь. Если эти симптомы — любовь, то все старики мира поголовно страдают не от возраста. — Он так красиво смотрится на лошади, не так ли?       Возможно, я что-то чувствую. Что-то новое и невероятно болезненное. Как будто сломали ребра и отрезали пальцы, но это почему-то приятно. — Что? АПЧХИ! — Я слишком поздно замечаю Гилберта Блайта, идущего к своей лошади. — Пригнись! — Он оборачивается на чих Энн и видит как мы быстро шмыгнули под подоконник. Теперь, я уверена, это выглядело в его глазах еще страннее. — Черт возьми, Энн! Он заметил, что мы на него… смотрим. — Ты смотришь.       Гилберт Блайт садится на лошадь, машет нам рукой и… уезжает. Очень красиво уезжает. Да уж, чего-чего, а эффектности у него, точно, не занимать. — Энн. — В моем голосе столько отчаяния, что можно заполнить несколько римских терм. — Да? — Он выглядит так, словно сошёл со страниц романа. Все-таки ты права, великолепный подбородок… и глаза… и все остальное. — Снова шмыгаю носом. — Черт возьми, Энн, для чего ему всё-таки запонки?! — Откуда же мне знать? Он знал, что ты будешь здесь, не так ли? — Да. — Точно, ведь, мог и знать. — Да, я говорила об этом Башу. Хотела чтобы он знал, что мы готовим по рецепту Мэри. Мне показалось это… Правильным. — Да. Да. Так и есть. Это очень правильно. — Энн покрутила косичку. — Значит, если Баш знал, то он мог сказать Гилберту, что ты здесь и, может, он заехал, чтобы увидеться. С тобой. — И почему же он сделал это именно в тот момент, когда мы с тобой были зареванные, словно на похоронах Джейн Остин?! Каков наглец! Заявиться в такой неподходящий момент с какими-то глупыми надеждами?! — Глупыми надеждами? — Я имею ввиду, что… Я не давала ему ни одного повода… Думать о себе. — Ведь не давала же, да? — Милая моя, Кензи, ты и правда думаешь, что для любви нужен повод? Может быть, он влюбился, когда ты поцеловала его на глазах у всего Эвонли? — Да, водятся за мной грешки. — Или, когда только увидел тебя? А может быть в любой другой день! — Она откидывается спиной на кровать и расставляет руки встороны. — Дождливый или солнечный, может, в один день ты как-то по-особенному смеялась или хмурилась! Ах, как это романтично, Кензи! Расскажи еще что-нибудь! — Когда мы с ним танцевали… Боже милостевый, Энн! Это было прекрасно! Как будто никого кроме нас не существовало, а когда наши руки соприкасались это было как маленький удар тока, понимаешь? Он же тоже это должен был почувствовать, не так ли? Я была как… — Элизабет Беннет, танцующая с мистером Дарси! — Именно! Или как… — Джейн Беннет и мистер Бингли! — Да, да! Именно, Энн! — Как хорошо, что есть хоть один человек, который способен меня понять! — Они же такая идеальная пара, прямо как вы с Гилбертом! — Да! — Что?! — Точнее нет, нет, что ты. Они — да. А мы с Гилбертом — совсем нет. Совсем нет!       Маккензи Эйлин Блайт — звучит как название смертельной болезни. — Но ты только что говорила, что влюблена! — Ничего такого я не говорила!       Не говорила, но подумала! Да, Энн! Да! Я сделала то, что так искренне осуждала! Влюбилась в Гилберта Блайта! Так беспечно и неосторожно! И очень лицемерно с моей стороны! Я знаю! Как можно было так легко предать веру в свое ледяное сердце из-за какого-то Гилберта Блайта? Немыслимо! А я ведь даже его второго имени не знаю! — Но, возможно, сделала. — Помнится, ты говорила, что любовь — это только боль. — Так и есть. Это очень больно, Энн. Но так приятно! Знаешь, боль не душевная, а физическая, как будто у тебя в животе растёт огромное дерево и разрывает легкие! И я не могу дышать! И пальцы! О, моих пальцев как будто и не существовало! Это так странно, Энн! И рук как будто тоже не существует! Это так больно и странно! Но, знаешь, как только это чувство уходит, то появляется счастье и эйфория, честное слово, Энн! И я не могу спать! Раньше я не могла понять причину, но теперь я все ясно вижу, ты понимаешь? Это тепло по всему телу! О, Энн, чувства прекрасной на свете нет! — О, Кензи! Я так рада! Нужно рассказать ему! — Что? Нет! Ни в коем случае! Это неприлично! Девушки не признаются… В чувствах! — Это обязательно нужно сделать! Сегодня же! Знаешь, на ярмарке обязательно должно быть такое место, где все будет дышать любовью! Чтобы было пропитано романтикой, словно валентинки Тилли! Ах, как чудесно, что двое моих друзей соединят свои сердца! — Соединяет… что? — Сердца, Маккензи, сердца! Вы же поженитесь, не так ли? Ах, мне кажется, что истинная любовь действиткььно рождается из дружбы, как жёлтая роза рождается из маленького бутона! — Но Элизабет и мистер Дарси точно не были друзьями! Скорее наоборот! — Это частности. — А как же Ромео и Джульетта? Там вообще все печально, и только лишь из-за их слепой любви! Нет уж, я предпочитаю жизнь здравомыслящего человека, чем эту всю ерундистику! Скоро экзамены, и вообще… Гилберт точно уедет в Торонто или этот свой Париж, найдёт там себе какую-нибудь светскую блондинку с богатыми родителями, а я? Я останусь за бортом словно пена Ариэль. И вообще, если любовь испортит нашу дружбу? — Точно испортит. — Лучше уж вообще жить без нее! Решено! Гилберт Блайт никогда не узнает о моих к нему чувствах! Никогда! — Но, Кензи! Вы давно не друзья! — А кто же тогда?       Действительно, кто мы друг другу? Почему-то раньше это меня не сильно беспокоило. — Тайные любовники. — Она приложила палец к губам. — Что прости? Что ты такое говоришь?! Никакие мы… — Да как у неё вообще язык повернулся такое… Энн бывает по-настоящему несносной! — Конечно же, вы — именно они, моя милая Кензи! Вы держите свою любовь друг к другу в тайне, даже от самих себя! Как это романтично! — Не неси чепуху. Мы стали друзьями, когда… Черт возьми! Я точно знаю, что дружу с Башем и дружу с тобой. Но Гилберт… как это сложно! — Закрываю лицо руками. — Потому что вы с ним тайные любовники, а любовь и дружба могут быть только в браке, что я надеюсь ты совсем скоро и узнаешь! — Ну уж нет, Энн Ширли-Катберт!

***

      Как я и ожидала, колеса обозрения здесь не было, но зато воздушный шар, то еще приключение! И, я уверена, что, когда зажгутся звезды и будет светить луна, полетать на этом чудесном аппарате будет безумно красиво! — Кензи, ты можешь в это поверить? Мы с тобой будем представлять Эвонли перед столькими людьми! В любом другом случае — я бы побоялась даже задумываться об этом, но с рецептом Мэри я полностью уверена в победе! И спасибо, что сказала про мазь! — Да что ты! Было бы ужасно, если бы твой великолепный торт выплюнули перед всеми. Ужасно! Просто немыслимо! — Какой у тебя номер? — Она заглядывает в бумажку, которую мне выдала милая леди, регистрировавшая участников. — Мой — шестнадцать — Пятнадцать. — Это добрый знак, девочки. — О, тут я склонна поверить мисс Катберт. Она разбирается в знаках почище дедушки Джока. — Спасибо, мисс Катберт. — Благодарю женщину. — Я пойду найду Баша и… Гилберта. И Дэлфин, конечно. — Пожимаю им обеим руки и иду к выходу из шатра. — Да, найди Гилберта-а-а! — Кричит она мне в след. — Ну, а я просто прогуляюсь и найду мою милую Диану. До встречи, Марилла! — Не забудьте, конкурс через час! — Женщина качает головой и улыбается. Потому что, когда рядом Энн, не улыбаться просто невозможно.

***

      Ярмарка была слишком яркой и слишком многолюдной, куча палаток с неясным содержимым, какие-то глупые конкурсы и ни одной лавки книг на весь павильон! Неужели, торговцы думаю, что абсолютно все приходят сюда для того, чтобы купить покрывало или зайти к гадалке? Может быть, они и вправду, так думают. — Гилберт! — Кричу, уцепив в толпе знакомую тощую фигуру.       Гилберт Блайт в идеально-белой рубашке, небезызвестными запонками мистера Катберта, жилетке, пиджаке и своей фирменной кепочке (интересно, ему не жарко?) шел с коляской, немного покачивая её. Невероятно милое зрелище, достойное того, чтобы продавать и покупать на него билеты, стоимостью в целый доллар. — Кензи, а мы тебя как раз ищем! — Правда? — Это очень приятно. — Я польщена. — Оглядываюсь. — Где Баш? — Покупает мороженое. Я попросил его взять для тебя фисташковое — Спасибо, ты очень внимателен. — И откуда он это узнал? Не помню, когда вообще ела его в последний раз. И откуда в этом захолустье фисташковое мороженое?       Если бы я составляла список положительных качеств Гилберта Блайт, то там был бы только один пункт. Список положительных качеств Гилберта Блайта: 1. Гилберт Блайт — это просто Гилберт Блайт — Привет, малышка Кензи. — Баш протягивает мне обычный сливочный рожок. — Здравствуй. — Обнимаю его, и плевать на то, что где-то рядом протяжно охнула миссис Линд. — Как тебе рубашка Гилберта? — Он улыбается. — Рубашка? Отличная рубашка. — Я правда так думаю. — А что, с ней что-то не так? — Нет, он просто ее очень тщательно выбирал. — Это снова какие-то их мужские секреты. — Даже с запонками. — Заткнись, Баш. — О! Ясно. Ясно. Запонки на ярмарку, Гилберт? — Ужасающе! А если их украдут? Уверена, здесь полным полно карманников. — Типичный Блайт, скажи? — Ты абсолютно прав… — Улыбаюсь, смотря на Гилберта Блайта. Он снова смущён. Это забавно. — Черт возьми! — Конечно, так леди не выражаются, но… Чёрт возьми!       Кто устраивает ярмарку в месте, где полным полно коряг, хотела бы я узнать! Здесь же дети бегают, расшибутся ещё. В голове невольно возникает наш с Энн предрождественский разговор. — Разве тебе не хотелось бы выйти замуж? Чтобы внутри все трепетало? И чтобы на тебя смотрели так, будто ты целый мир и… И никого кроме тебя на всем белом свете не существует? — Но так ведь и споткнуться не долго, не так ли?       Не думаю, что я смотрела на Гилберта Блайта так, будто он для меня целый мир, но возможно именно поэтому я и не заметила эту дурацкую корягу. — Кензи, ты в порядке?       Гилберт Блайт, не смотри. — Кажется… — Какой позор! И что они обо мне теперь думают?! — Кажется, я порвала платье. — Я видел неподалёку палатку со всяким дамским туалетом. — Баш морщится.       Боже милостивый, ну почему?! Почему все неудачи сегодня?! Остается надеяться, что дыра на платье не очень большая и её не видно. Хотя… Папа говорил, что нет дырок, есть отверстия, что, кстати говоря, звучит куда… Благопристойнее. — Возьми мой пиджак. — Гилберт Блайт до невозможия галантен и, видимо, как и я плевать хотел, на то, что он будет разгуливать в одной лишь рубашке. Он надевает мне на плечи свой пиджак, который ну никак не подходит к моему платью. Голубой и самый светлый оттенок чёрного — просто чудовищное сочетание! — Там что, все настолько плохо? — Ты же сама не веришь в это, да, Маккензи? — Нет-нет, что ты. — Баш на редкость неубедителен.       Палатка «со всяким дамским туалетом» была не так уж и близко. Пришлось свернуть три раза направо и один налево и по прямой еще метров двадцать. — Здравствуйте мадам, у вас, случайно, не найдется для меня платья? «Мадам» за прилавком осмотрела меня весьма строгим взглядом. — И какой цвет желает увидеть на себе молодая мисс? — Думаю, светло-зелёный будет как нельзя к месту, вы не считаете? — Да, вы совершенно правы, мисс, он необычайно хорошо подойдёт к вашим чудесным голубым глазам.       Этот день был хорош тем, что сегодня я могла надеть корсет. В школу его носить ужасно неприлично. — Вы весьма любезны. Я бы хотела, что бы к ему был корсет, если вас не затруднит. — Конечно. — И я бы предпочла сразу надеть платье, это возможно? — Да-да. Я принесу его вам, проходите за шторку. — Вы весьма любезны, мадам. — Поворачиваюсь к двум застывшим мужчинам. — Баш, Гилберт, вы меня подождете? — Конечно. Мы будем у шатра с… чем-нибудь. — Блайт как можно быстрее отходит назад. — Вообщем, мы будем рядом, зови, если что. — Хватает Баша за руку и уносится к лотку с шарфами. — До встречи!       Они ушли такой резвой походкой, которой позавидовала бы даже Энн, с её-то неугомонностью! — Ох, уж эти мужчины, как дело доходит до дамских дел — сразу бегут куда ноги унесут. — Мадам качает головой. — Вы проходите за шторку, мисс, проходите.       «За шторкой» оказалось очень уютно. Два мягких кресла, ширма, маленький столик с чайником и тремя чашками на нем. — Мисс, вам тёмный или светлый корсет? — Тёмный, пожалуйста. — И правильно, под светлым платьем он отлично подчеркнёт вашу исключительную талию. Вот мисс, идеально вам подойдёт, ваш рост ведь не больше шестидесяти семи дюймов, не так ли? — Шестьдесят шесть, вы правы, мадам.       Платье и правда было великолепно. Светло-зелёная юбка в тонкую полоску и белый кружевной верх, сесть должно было как влитое. — Вам непременно нужна шляпка. Такое солнце сегодня, да на вашу тёмную голову — сущее наказание. — Вы правы. Фисташковая лента на ней была бы как нельзя кстати, или даже лучше светло-жёлтая, как и на пояс платья. — Да-да мисс, вы необычайно правы. Юбка-ясень и лента-солнце великолепны для сегодняшнего дня. Позвольте же узнать сколько вам лет. — Сегодня восемнадцать. — Примите мои поздравления, мисс. Вы простите мне еще немного любопытства? — Конечно, мадам. Только, не будете ли вы так любезны помочь мне с корсетом? — Да-да!       У «мадам» очень теплые руки. Наверное, такие и должны быть у настоящей бабушки, к которой ты приезжаешь на лето в соседнюю деревню. Она чем-то напоминает миссис Линд, только не такая… Миссис Линд. Как тётя Бри, мама и миссис Линд и Хитторн в одном единственном человеке. — Не поймите меня превратно, мисс, кем вам приходятся те двое молодых людей? Тот, привлекательный брюнет ваш жених, не так ли? — Простите мадам? Прошу заметить, что они оба брюнеты. — Ах, да. Я имела ввиду более обделенного солнцем. Простите уж мою бестактность. — Нет ничего страшного в названии цвета кожи Себастьяна, по крайней мере, он так считает. — Хмыкаю. — Но, нет. Никто из них не приходится мне никем большим чем просто другом. — Кроме Гилберта Блайта, потому что вы — не друзья. — Очень жаль, вы бы с тем молодым человеком составили хорошую пару. — Моя подруга, да и все вокруг, так говорят. — И приставучий внутренний голос тоже. — Может быть, они правы? Хотя, не во всяком случае стоит полагаться на мнение толпы. — Я… Понимаете, мадам, я только сегодня утром осознала, как Гилберт мне дорог. Вы понимаете? — Ох, чего ж тут не понять, милая мисс. Всё у вас образуется, лишь бы не упустить вам свое счастье. Мой совет: не ждите признания! Человеческая жизнь так коротка для несказанных слов, мисс. Куйте железо, пока горячо. Я, конечно, не сомневаюсь, что в другом случае отбою от женихов у вас не будет, это к гадалке не ходи, но за свое счастье бороться нужно, это я вам как опытная женщина говорю. — Вы так добры, мадам. Сколько с меня? — Считайте, подарок ко дню рождения. Этот молодой человек… Гилберт, хотя бы знает о нем? — Нет, откуда же? Я, если быть честной, никому не сказала. — А вот это вы зря. Восемнадцать только раз бывает. В любом случае, желаю вам хорошо провести этот день. Вы же участвуете в конкурсе, не так ли? — Да-да, разумеется. Мы с подругой печём торты по рецепту погибшей жены Себастьяна. — Как благородно, мисс! Вы необычайная девушка, и пусть день ваш будет таким же светлым и добрым как вы. — Спасибо, мадам. — Пожимаю её теплую руку. — Доброго дня, вам. — Постойте, мисс, позвольте еще раз утолить любопытство старой женщины. Как вы умудрились так сильно порвать платье? — Я споткнулась, мадам. — Да, когда смотрела на Гилберта Блайта словно влюблённая дурочка. Словно Руби Гиллис.       У каждой девушки есть такое, что, когда выходишь из магазина в новом платье, чувствуешь себя обновлённой, не так ли? Каким же прекрасным становится день, когда смотришь на него из нового платья! — Выглядишь… окрыленной. — Хмыкает Баш. — Спасибо, девушке для счастья нужно не так много. — Заглядываю им через плечо. — На что вы так внимательно смотрите? — Это называется «сладкая вата». — Гилберт Блайт включает свой «что-взгляд» — Вата не должна быть сладкой, не в этом её смысл. — Я думала, что вы были в Нью-Йорке. На Лонг-Айленде и в Центральном парке она, буквально, на каждом шагу. — Мы не очень далеко отходили от порта. — Точно! - Бью себя по лбу. Он же уже говорил об этом. — Вы обязаны её попробовать!       Настроение после задушевной беседы с мадам… (О нет, как неприлично вышло. Не узнать даже имени своей спасительницы! Это ж надо, заберите у меня диплом Нью-Йоркской школы, оконченной с отличием!) Вообщем, не считая имени продавщицы платьев, настроение было отменным, несмотря на то, что ни один из мужчин так ни слова и не сказал о новом платье. Высшая степень невежества! — Ты была права! — Глаза у Блайта горят энтузиазмом. — Это безумно вкусно! — Да, только невероятно липко. — Соглашается Баш.       Гилберт Блайт с удивлением смотрит на свои руки, покрытые расстаявшим сахаром.       Всё-таки ярмарки, даже из нового платья — не то о чем я мечтала в день совершеннолетия. Какие-то сумасшедшие торговцы лекарствами предлагали абсолютно все. Абсолютно. Невзирая на все приличия они продолжали выкрикивать на все улочки ярмарки всё. — Вы будите приятно удивлены, дамы и господа! Мазь от всех болезней всего за два цента! Вылечит любую хворь! Выпадают волосы? Отрастут заново! И не только волосы, могу вам сказать! — И зачем ты учишься на врача? Поучился бы у него. — Боюсь, он будет не очень доволен моими успехами в продажах, хотя это определённо дешевле, чем Сарбонна. — И зачем тебе во Францию, когда есть уйма университетов гораздо ближе, и ты можешь поступить со стипендией в любой из них, ума не приложу. Или тебя больше манят французские красотки? — Кра… Ты о чем вообще? — О том, что рядом с тобой есть Гарвард, Стэнфорд, Колумбийский, Джона Хопкинса, Калифорнийский, Дьюк, Йель! И это в Америке, но в Канаде тоже есть хорошие, если хочешь знать! МакГилл, Торонто, Британской Колумбии и чтобы ты не думал про старый добрый Куинс — там тоже не плохо! Но ты зациклился на Сарбонне из-за одной статьи в газете! Это как мечтать открыть антитоксины, но у тебя под носом есть человеческое тело, которое изучено лишь на двадцать пять процентов! Как мечтать увидеть закат с Эвереста, зная, что с утёса Ля Бонн его видно даже лучше. Или как мечтать о богатствах соседа, не замечая золотой жилы у себя во дворе… — Я тебя не понимаю. Ты говоришь мне перестать мечтать о лучшем университете в мире? — Нет, я просто… Я… Не важно. — Отворачиваюсь от него. Не хватало мне ещё раз упасть.       Я просто не хочу тебя отпускать. К французским прошмандовкам, светским блондинкам и великолепному обществу, которое заменит меня. — А сама-то ты куда пойдёшь? — В Колумбийский. Они наконец-то принимают женщин. По-крайней мере я туда собиралась, но не знаю отпустит ли меня отец.       Необходимо сменить тему. Жизненно необходимо! — Кензи, мы не опаздываем?       Спасибо, Баш. Спасибо. — Зависит от того, сколько сейчас времени. — Без пятнадцати четыре. — Ты необычайно прав! Конкурс через пятнадцать минут! Нам следует поспешить.

***

— Судьи от ваших тортов обомлеют, я тебе обещаю. — Баш улыбается, Дэлфин у меня на руках наматывает мои волосы на свой маленький пальчик. — Надеюсь, что они позволят нам разделит первое место! Ах, как было бы чудесно! — Не перестаёт восклицать Энн. — Целых две девушки из маленькой деревни разделили между собой первое место! А ведь когда-нибудь и Дэлфин будет готовить эти торты! Не правда ли это — прекрасно? — Ты права, малышка Энн, просто чудесно. — Кстати! Кензи, твоё платье просто великолепно! Что случилось с твоим чудесным голубым?! — Не успеваю ответить, когда судьи приступают к нашим тортам. — Споткнулась и порвала. — Шепчу ей на ухо. — Мистер Джоэл, только посмотрите на торты пятнадцать и шестнадцать! Великолепное оформление, и я уверена, что на вкус они стоят друг друга!       Энн от волнения схватила меня за руку. — Это определённо два лучших торта! — Мистер Джоэл кивает. — И правда, лучшее следует оставлять на десерт, так сказать. Думаю, мы вполне можем разделить первое место между пятнадцатым и шестнадцатым тортом, вы не считаете? — Да, да! Мы просто обязаны это сделать, друзья мои. Обязаны! — Прошу! Мисс Маккензи Крокер и мисс Энн Ширли-Катберт подойти за своим заслуженным призом.       Нам вручили по золотой ленточке и отправили восвояси. — Поздравляю, Маккензи. Энн. — Кивает Блайт.       Гилберт Блайт был словно… словно… Гилберт Блайт! Дыхание мгновенно сперло и сердцебиения, кажется, достигло самой высокой отметки, граничещей со смертельной опасностью. Готова спорить, что вид у меня сейчас был донельзя глупый. Наверняка, выгляжу как влюблённая идиотка Джульетта. С выпученными глазами, вся покрасневшая и говорю только на выдохе. — Спасибо. Гилберт. — Киваю в ответ.       В Гилберте Блайте чудесным образом сочетаются истинно деревенская простота и необыкновенно аристократичные манеры, к каким несложно было привыкнуть. Он из тех людей, которых, к сожалению, просто невозможно не любить. — Ты… Не хочешь прогуляться?       Интересно, он чувствует тоже самое? И когда успело стемнеть, интересно мне знать. Когда успели зажечься звезды и выйти луна? Куда пролетело не менее четырёх часов? Не могла же я неотрывно следить за красивым профилем Гилберта Блайта? Наверное, не могла, но другого объяснения я найти не могу. Остается надеяться лишь на то, что, в моменты любования Гилбертом Блайтом, у меня не текла слюна. — Закрой глаза.       Я, конечно же (!), сделала так, как он просил, потому что не повиноваться тихому голосу Гилберта Блайта было почти невозможно. Холодный вечерний воздух заполнил лёгкие, но дыхание снова перехватило.