Neu

Артура возвращают в сознание с помощью нашатырного спирта, который приносит удивлённая секретарша, благо у них достаточно всего на любые неожиданные случаи: от нашатыря до бутылок коньяка и номера ближайшего хостеса, иногда не только для сопровождений куда-либо. Но здесь всё же пригодился гидрид аммиака, а не юные красавицы. — Pourquoi l'inventer? Il est presque mort! — Не кипишуй, Франц. Нормально всё с ним. Видишь? Он дышит. — В каком смысле «не кипишуй»? Я беспокоюсь! Экс-Пруссия спокойно выдыхает. Ну да, Франциск беспокоится, только вот единственное, что гложет область это то, что Франция не о себе волнуется. Это могло быть даже милым, но нет. Мало что в жизни он может назвать милым. Маленькие щенки милые, пиво по скидке тоже неплохо, ну, на этом весь список себя и исчерпал. — Il est vivant. Il respire. Il ira bien, — коротко констатирует Гилберт под взгляд друга. По крайней мере, он может Бонфуа назвать оным, как и Испанию с Японией, остальных... язык не поворачивается назвать такими, да и поворачиваться к ним нежелательно, ножи потом сложно выковыривать из спины. Тёплые отношения не означают полное доверие и дружбу. — Bien. Артур с минуту как пялится на не смотрящего на него француза, иногда оглядывая пространство. Рядом на полу сидит Америка, который очень громко выясняет отношения с Россией и Германией, остальные же держатся на своих местах, что очень радует Англию. Не хотелось бы, чтобы его окружили как девицу, грохнувшуюся в обморок. Подождите-ка... Он и есть почти что девица грохнувшаяся в обморок. Какой стыд. — Какой стыд, — повторяет он вслух, чем привлекает внимание двоих. Франциска и той маленькой девочки, которая назвалась Объединённой Федерацией. — Как вы себя чувствуете, дяденька? — интересуется Маша. — Вы упали со стула и не открывали глаза несколько минут. — Нормально я себя чувствую. — Какой ты неласковый, Артур, — усмехается Брагинский, за что награждается недовольным режущим взглядом. Людвиг смотрит на Англию в ответ с искрами ехидства: ему понравилась шутка, он просчитал большинство вещей, которые могли произойти, и мир пошёл по его сценарию. Никто не умер, все — ладно, большинство — в шоке, теперь можно и раскрыть карты. Проблем для дочери он не хочет, а если Германия оставит всё как есть, то они появятся. По крайней мере, до кого-нибудь может дойти мысль о том, что можно очень долго крутиться возле Марии, а когда та подрастёт... Брр, лучше об этом не думать, иначе он точно оторвёт голову одному из возможных претендентов. — А насколько я должен быть ласковым после того, что ты сказал? — Достаточно, — просит Людвиг, осторожно сжав плечо своего русского. Лёгкое предупреждение, не более. — Я понял, что наша шутка удалась. Кто знал — посмеялся, кто нет — не в обиде. Верно? Кёркленд кивает. Нарываться не стоит, препираться с немцем — тем более. — А теперь время правды. Маша действительно наша дочь, но она не Страна и тем более не наш с Россией союз. И да, у нас трое детей. — Что? Comment trois? — удивляется Франциск под громкий фырк экс-Пруссии. Ему больше нравится эта часть, где рассказывают о трёх детях. Всё же лучше, чем лгать о том, что Маша — Страна. Она маленький гениальный ребёнок, но на большее... не хватило вариаций генов. Не ясно только, радоваться ли этому или нет. — Максимилиан, София и Мария, — отвечает на вопрос Иван. Реакция Стран бесценна: кто-то бледнеет, кто-то пытается уползти под стол, кто-то, на кого не тыкают пальцем, смотрит с негодованием и застрявшим в горле комком слов. Только те, кто никак с Россией или Германией не конфликтуют, полностью спокойны. — Мой сын и дочери. — Это когда ты успел кого-то оприходовать? — ехидствует Альфред, поправляя сползшие очки. Ехидная ухмылочка сползает, едва он поднимает взгляд. Алые всполохи в серебряно-стальных глазах Людвига подсознательно пугают. — Подумай лучше, откуда и как берутся дети. — Всё, харэ уже. Вы собрание заканчивать собираетесь? — Гилберт выгибает бровь позволяя всем ощутить его недовольство. Он пришёл посмотреть шоу, шоу закончилось, теперь можно и домой, но для начала нужно закончить саммит, чтобы это сделать. — Puroisen-kun прав. Давайте продолжим. У всех нас есть дела, и будет очень неприятно, если мы собьёмся с графика, — все кивают, успокаиваются и возвращаются на места. Совет Японии очень хорош, у многих взаправду есть дела в своих странах, и сидеть в Лондоне больше трёх дней способны не все. На самом деле, только Артур и способен. Оставшиеся сорок минут саммит проходит как и было запланировано: разбирают Мировые ситуации и проблемы, устанавливают новые договоры и, очень тихо, всё же узнают у Маши, кто она такая. Америка после полученной информации сидел без движения, но он хотя бы успокоил природное любопытство. Эта девочка приёмная родственница, её младшие брат и сестра тоже были приняты в семью, но они не оказались такими же, как Мария, возможно даже, что они будущие Страны. По мнению Джонса, это очень плохо. Настолько плохо, что даже инопланетное вторжение — которое обязательно состоится! — кажется будничным пустяком. И их двое, что вдвойне ужасно. Поэтому Альфред решает сделать самую опасную, устрашающую и почти невозможную вещь: узнать действительно ли дети России и Германии Страны.       &&& — Мне понравилось, — радостно говорит Маша, прыгая вокруг родителей, постоянно косясь в сторону дяди. Тому как-то на всё наплевать: очередное сообщение, очередные проблемы, которые с какого-то чёрта требуют его внимания. То, что он одна из областей — гадко — не значит, что он как-то должен связываться с другими. Повезло ещё, что границы с Россией у него нет, иначе бы пришлось не сладко — каждый бы решил приехать в Калининград, узнать, там ли он живёт, и если да, то почему он не общается на собраниях с остальными областями. — Полностью с тобой солидарен, солнце. Мне тоже. Но больше мы так делать не будем, ты видела, что происходит с другими при таких делах. — Дядю Англию жалко, он же ушибся. Наверно, это было больно, — ей серьёзно жалко Артура. Он так жутко побледнел и затрясся, что Марии стало почти так же жутко, как и ему. Мама тоже иногда тряслась так, а после часто наказывала девочку, заставляя стоять в углу, но это не страшно. Было обидно, но она слышала от других детей в детском доме, что их не только в угол ставили, но и на горох ставили, били, а некоторые даже показывали круглые шрамы от сигарет. Вот это страшно, а то, что было у неё, лишь немного пугало, от этого ощущения сложно было избавиться, особенно когда приходили неизвестные дяди, которые могли стать ей папами. Но это прошлое. Настоящим и будущим она довольствуется и радуется. — Предлагаю пойти поесть. Тут же есть кафе рядом, да? — экс-Пруссия всё же отрывается от телефона, убирая его в карман джинсов. — Есть. — Можно? Можно? Пожалуйста, — просит Маша, на что её, под счастливый заливистый смех, берут на руки. Германия улыбается, глядя на такую замечательную картину. Раньше он и подумать о таком не мог, но... Видимо, это русская магия так работает; Людвиг не знает, как иначе можно назвать то, что происходит с ним, когда Иван рядом. Или когда он далеко. Или когда он совсем не рядом, а на другом конце света. Не так уж и важно, на самом деле. Брагинский просто есть, но чаще всего он рядом. — Почему бы и нет? Meine Liebe? — Ладно. Сходим, — Россия расплывается в широкой улыбке, чей смысл немец понимает сразу же. — Нет, никаких поцелуев. Получишь только тогда, когда сбреешь лишнюю шерсть. — Но у отца нет никакой шерсти... — недоумевает девочка. Ничего не понятно. У кошек и собак есть шерсть, у людей волосы, о какой такой шерсти идёт речь? — Папа имеет в виду отросшую щетину, — отвечает Иван, глядя на довольное лицо своего немца. — Я не буду продолжать с тобой отношения, если ты будешь похож на самца гамадрила. Лучше уж один поживу. Не понимаю, как девушки выбирают заросшее нечто себе в пару. Станешь таким — пойдёшь искать подобную. Ist das klar? Брагинский уверенно кивает, устраивая дочь на плечах. Сложно не понять, когда тебе намекают на то, что тебя бросят. Германию даже можно понять, он знает много вещей, в том числе и то, что может водиться в бороде. Много чего, от простой пыли и бактерий, до различных насекомых и если за ней не следить, то и куски сгнившей еды. Омерзительно на самом деле. — Ну так мы идём? Я жрать хочу. И кофе, а лучше пиво. До кафе они доходят спокойно, Гилберт кратко рассказывает свои впечатление от саммита и удавшейся шутки, Маша довольно болтает ногами, стараясь не задеть обувью одежду родителя, вслух думая о том, что будет, когда они пойдут гулять, и о том, как ей хочется посмотреть Лондон. Всем нравятся планы девочки на завтрашний день, сегодня можно немного погулять, а вот завтра экс-Пруссия покажет ей весь город и его маленькие потёмки, куда не заведёт туристический буклет. Уже в тёплом помещении Марию опускают на пол, позволяя ей самой выбрать столик, что она и делает, уверенно выбрав один из угловых, рядом с окном. Едва они усаживаются, как к ним подскакивает официантка, быстро протягивающая меню, отвечающая на любые даже намечающиеся вопросы и предлагающая блюдо дня. Маша из достаточно объёмного списка понимает ничего, но тут ей помогают, объясняя, что есть что. — Через несколько минут всё будет готово, — уверяет девушка и уходит передавать заказы повару. — А меня научат английскому языку? — интересуется Маша. На самом деле ей хочется выучить всё, что она сможет. От такой пугающей многих вещи, как физика, и до нескольких языков. Девочке понятен русский, но вот английский и тем более немецкий — нет. А это важные для неё языки. — Научат. Только не думаю, что тебе подойдёт школьная программа английского языка. — Лондон из зе кэпитал оф грейт британ, — фыркает Гилберт, расплываясь в ехидной ухмылочке. Хотя ладно, всё же современность имеет свои плюсы — ты можешь нанять человека, который обучит тебя языкам в интернете, а не через «знакомый моего знакомого знакомого», что очень сильно упрощает жизнь. — Хотя ты учи, развивать мозг очень полезно, что ты можешь увидеть на примере своего отца. Он мозг не развивал. Мария на это тихо хихикает, а её папа просто закатывает глаза: — Он кое-что другое развивал, — прусско-немецкий союз против России был не самым ожидаемым для самого Ивана. За свою жизнь он всего пару раз видел, как они всё же соглашались и объединялись. Теперь он видел это трижды. — Да вы сговорились. Экс-Пруссия с Германией недолго переглядываются и медленно синхронно кивают. Им весело от реакции Брагинского, в особенности области, потому что в последнее время он не может проявить своего Великого Я, но это и не страшно, некоторыми вещами приходится жертвовать ради детей. Говорят, если не материться, то можно поумнеть. Точнее, развить словарный запас для замены нецензурных слов и выражений. — Я тоже так хочу! — Маша переползает поближе к Людвигу, смотрит пару секунд на него, а затем почти полностью копирует выражение лица, правда, взгляд таким же сделать у неё не получается. В итоге перед Брагинским сидят три недовольные морды с хитрющим прищуром глаз и лёгкой полуулыбкой на губах. — Трое на одного? Не самый честный расклад, — в голове почему-то всплывает то ли образ греческой Гидры, то ли образ славянского дракона Змея Горыныча, только вот последний почему-то получился не из половцев*. — Солнце, ты уверена, что хочешь сидеть рядом с рептилиями? — Какими рептилиями? — Ну, посмотри, рядом с тобой, — Иван дёргает подбородком в немецкую сторону, — сидит злобная ящерица, а рядом с ящерицей... представитель ящерогадов**. — Я те дам щас, за ящерогадовых! — бурчит Гилберт. — Сам недалеко уполз. — А папа какая ящерица? — Хороший вопрос... — тянет Россия под убийственный взгляд. Очень опасная ситуация. — Если посмеешь назвать меня комодским вараном, я ударю тебя, — шипяще предупреждает Германия. Эти ящерицы ему не нравятся да и весят они как маленький слон, что ему тоже не по душе. — Я даже не думал об этом! — мирно поднятые ладони вверх полностью это доказывают. — Meine Liebe, для меня... зелёная. Маленькая яркая ящерка. — Что-то не верится, — экс-Пруссия достаёт телефон, быстро открывает поиск и набирает название ящерицы. Первая же ссылка ведёт на википедию. — Мадагаскарский дневной геккон или зелёная фельзума, латинское название тп-пб, вид гекконов из рода гекконов фельзум. Живёт на севере Мадагаскара... Внешний вид, т-т-т... Достигает длины от двадцать восьми до тридцати сантиметров... О! На верхней части головы обычно большое красное пятно, а на спине могут быть красные и коричнево-красные пятнышки, которые, сливаясь на середине спины, образуют несколько коротких поперечных полос. Наблюдается половой диморфизм — самцы крупнее самок, бедренные поры — что это такое? — у них очень хорошо развиты... — Гилберт на пару секунд прерывается. — Бегает днём везде, жрёт муравьёв и всякую подобную фигню, вместе с детским питанием, размножается зимой. Живёт десять лет. Всё. — А как она выглядит? — область протягивает ребёнку телефон, позволяя увидеть небольшую зелёную в пятнышках ящерку. — Ух ты! Какая красивая. А есть ещё ящерицы? — Лучше. У нас есть википедия, — отвечают Маше, переходя на страницу с ящерицами. Ну станет ребёнок герпетологом***, хуже не будет, зато в школе сможет рассказывать про разных чешуйчатых гадов разных форм, габаритов и характеров. Никто не будет кричать на неё за какие-то увлечения, если, конечно, они не плохие. Некоторые увлекаются взломом автомобилей, наркотиками и алкоголем — а это, честно признать, не самое лучшее, что можно выбрать в жизни. К моменту просмотра огромной плащеносной ящерицы приносят заказ, официантка коротко извиняется за задержку — минута всего лишь, не страшно — и улыбается, когда Мария с сторонней помощью выговаривает «спасибо» на английском. Всем приятно получать маленькую благодарность даже за такое маленькое дело.       &&& За несколько часов до ужина — Маше решили приготовить отдельную порцию, без рыбы, ведь, как она сказала, рыба ей не нравится — Гилберт отпрашивается пойти погулять. Если быть точнее, просто ставит перед фактом, что ему нужно забежать в винно-водочный магазин за презентом. Маша просится вместе с ним, глядя на него огромными ярко-зелёными глазами, из-за чего, спустя минуту немых недовольных вздохов, область сдаётся, соглашаясь взять её с собой, при условии, что она не будет тянуть ручки к «запрещённым» вещам. Если Мария будет вести себя хорошо, ей купят что-нибудь вкусное, а если сделает что-то, что радует экс-Пруссию, то что-нибудь вкусное и вредное, но так, чтобы родители не увидели этого. Он и так задолжал племяннице такую вкусность за то, что она сказала на саммите. Людвиг получает заверение, что ребёнка ему вернут в целости, сохранности, трезвости и радости, без всяких рецидивов и проблем. Ивану говорят всё почти то же самое, добавляя при этом знакомое «дылда» и «шкаф». Ничего нового или удивительного, простое «купим пиво, сок и киндер-сюрприз». Их отпускают, сказав, что, если вдруг что-то случится, они обязаны позвонить. Если что-то случится и Гилберт не позвонит, то белого света он не увидит очень и очень долго. — Я думаю, ничего не случится. Это же Гил, единственное, что может произойти — пива не будет. Это максимум. — Это Лондон, — напоминает на выдохе Германия, глядя в окно. Маша оборачивается, будто почувствовав взгляд, поднимает глаза и активно машет. Людвиг легко машет в ответ. В Великобритании очень опасно ночью, хотя и днём это место не самое лучшее для прогулки. Каждый второй подросток попробует воткнуть нож в живот, едва ты на него косо посмотришь или, того хуже, что-нибудь скажешь, что может ему не понравиться. Никакого воспитания, много алкоголя и бешеного ума, которого, кажется, и нет вовсе. Про «тёмное» и говорить нечего — Гитлер молодец, его безумные идеи укоренились во всём мире, став... достоянием. — А это Гилберт. Я больше могу переживать за идиотов, которые могут нарваться на него. — Он тоже смертен. — Ну, для этого его нужно убить, — ободряюще улыбается Брагинский, обнимая своего немца со спины, удобно устроив голову на аккуратном плече, — только сначала он придушит покушающихся. Германия фыркает на это, прикрыв глаза. Утешает. Да и прав Иван, экс-Пруссию так просто не уничтожить. Возможно, он даже переживёт их всех, вновь станет Страной или начнёт править миром. Но это уже лихорадочные мысли, да и хватит уже с Гилберта таких приключений, он сам жаловался, а теперь у него гордая «пенсия»: почти всем на него плевать, никто не вламывается в его дом — двухкомнатную квартиру где-то в Подмосковье, где уже давно не было ремонта и где разваливается всё, кроме холодильника и телевизора — и не тараторит о том, что он должен сделать к какому-то сроку это, вот это и ещё вот это. — Съедим клубнику со сливками, пока их нет? — Это предложение..? — несколько слов Людвиг проглатывает специально, оформив вопрос в красивую рамку делового стиля. — В квартире достаточно большая ванна. Можем съесть это там? — Ммм... — Только представь, — просит Брагинский, и немец закрывает глаза, готовый представлять что угодно, — ты, я совершенно голые в горячей воде, рядом мисочка с клубникой и ещё ближе — со сливками... — Германия представляет и почти тут же сглатывает горячий ком, ухающий в самый низ живота. Представляет, как по влажной коже губ проходится островатый кончик клубники с нежной белой горкой сливок, как он легонько надкусывает ягоду, а после её заменяют чужие губы в жадном поцелуе. — А после я убираю их подальше, сползаю поцелуями с губ, по щеке, на шею, где оставляю яркий засос, о котором ты будешь вспоминать ночью после бурного и громкого секса, который произойдёт в тёплой, но медленно остывающей, воде... Людвиг тихо стонет, ощущая сквозь ткань лёгкий поцелуй, разбавляемый медленно движущейся ладонью России. Тот останавливается лишь на молнии штанов, властно и немного грубо проходясь по ней, пальцами ощущая напряжение чужой плоти. —... И я ласкаю тебя пальцами, ловя твои вздохи и ахи губами, пока ты глазами просишь меня сделать это грубее, сильнее и быстрее... — русский слышит и чувствует ускорившееся сердце и дыхание, лёгкое покраснение скул и недовольный взгляд серых глаз, но не может отказать себе в подобном удовольствии. Он уже даже забыл сколько дней осталось терпеть, четыре или пять — не важно, наплевать уже. — ...Ты принимаешь меня полностью, задыхаясь проклятием в мою сторону, пальцами впиваешься мне в спину, расчерчивая на ней десять красных полос, и кусаешь меня в плечо, едва я начинаю двигаться внутри, медленно надрачивая тебе... — П-прекрати... пожалуйста... — просит Германия толкаясь в чужую руку. Слова вылетают, но в разуме они совершенно другие, искаженные, но тем не менее правильные. Он не хочет, чтобы это прекращалось. — Ты уверен, что хочешь именно этого? — в голосе Ивана слишком много похоти, отчего обычные речи слышатся как янтарный мёд. — Или может быть ты хочешь, чтобы я... — Да, да, да! — прерывает его Людвиг, откидываясь назад, полностью отдаваясь во владения Брагинскому. Тот недолго церемонится, разворачивает своего немца лицом к себе, жарко целует и подхватывает под бёдра, быстрым шагом унося его в спальню. Уже там он с грубой аккуратностью укладывает Германию на кровать, быстро разбирается с верхней половиной одежды, в похотливом приступе прикусывает возбуждённую бусину соска, продолжая оглаживать прохладными ладонями впалый живот и пах. Людвиг перестаёт сдерживать стоны, цепляется пальцами в лежащую рядом подушку и толкается бёдрами навстречу касаниям. К чёрту всё, к чёрту санкции и презервативы, из-за которых они были наложены, к чёрту то, что он не сказал о своём желании сразу и сразу не сломал это проклятое недельное воздержание. — Ммм... — тянет немец, притягивая Россию к себе за волосы, грубо кусая бледные губы, заставляя их покраснеть от прилитой крови. В поцелуй он вкладывает всё то, что не хочет говорить, отчего комната быстро заполняется смущающими влажными звуками и тихими стонами. — Хочу тебя. — Скажи это, — просит Брагинский сползая на шею, оставляя на ней цепочку по-животному жестких засосов. Собственный член требует свободы, а лучше влажной тесноты, которая принимает его полностью. — Ich... — сознание плывёт под повышающейся температурой, когда Иван скидывает лёгкий джемпер прочь, обнажая великолепное тело, покрытое маленькими капельками пота, — s-storniere... Ах! — очередной поцелуй в грудь и лёгкое прикусывание кожи. — Ich hebe... die Sanktion-nen... — Да... — жадно выдыхает русский в очередной поцелуй. Ещё немного и он сможет сделать всё, что захочет. — Ich hebe die Sanktion gegen Rus— Фразу Людвига резко прерывает мелодия мобильного телефона, на которую приходится отвлечься. Гилберт. — Подожди, — просит Германия, легонько отталкивая Россию от себя, садясь на кровати и нажимая зелёную кнопку. — Да, Гил? — Мы проходили мимо зоомагазина... В общем, Маша хочет себе питомца. Попытка объяснить, что у неё уже есть три собаки, кот и два коня с ослом провалились. — И кого она хочет? Экс-Пруссия на секунду отрывается от телефона, и Людвиг слышит, как тот спрашивает у девочки, что за зверушку она хочет. — Крысу. Не обычную серую, злую и вообще опасную дрянь, а породистую, какую-то непонятную, но опрятную. Что делать? Немец смотрит на Ивана. Ему понятливо и понимающе кивают. — Покупайте. И всё для крысы необходимое, чтобы не сбежала. — Понял. Сделаем. Успейте по своим кроличьим делам до нашего прихода, ладно? Будем через сорок с чем-то минут. — Как ты..? — У тебя дыхание сбитое и у голоса немного другой тон. Всё, пока. Мы идём покупать питомца. Гилберт сбрасывает, и Германия устало выдыхает, падая обратно на постель. Ну, похоже, у них будет ещё один питомец, за которым нужно будет следить. Очень хорошо следить, потому что дома у них живёт кот, который умеет охотиться на мелкую живность, в чей список входят и крысы. — Продолжим? — урчит Брагинский, нависая над своим немцем. — Ммм... — тянут в ответ. — Пожалуй, откажусь. На лице России проявляется непонимание и щенячее разочарование. Они же оба хотели друг друга, так что же изменилось? — Знаешь, у меня не встаёт на информацию о том, что у нас будет жить крыса, и на то, что мой брат знает, что мы тут... занимались прелюдией. — А если я сделаю так, что встанет? — А-а, нет. Санкции всё ещё действуют, — Людвиг хитро улыбается, смещая правую ногу так, чтобы она оказалась между бёдер русского, после легко надавливая, ведя ей вперёд-назад. — Но ты же... — начинает Иван, стараясь игнорировать провокацию. — Я не договорил, — фыркает Германия, резко приподнимаясь на локтях, притягивая Брагинского к себе за руку. — У нас сорок минут. Никакого секса с проникновением, нет времени. Понял? Россия широко растягивает уголки губ, был бы хвост, он бы им завилял, уподобляясь вертолёту, но хвоста нет, да и не до него сейчас. Сейчас есть время только для Людвига и удовольствия. Правда... Санкции никто не отменил.