Neu

Людвиг сжимает телефон, хмуря брови. Сотовый противно пищит, сообщая «номер абонента выключен или находится вне зоны действия сети», что не радует. Внутри поднимается противная волна беспокойства. Гилберт должен был отзвониться. Он всегда так делал, чтобы брат не беспокоился. В их реалиях каждый может угрожать им. В особенности какой-то непонятный мужчина, о котором Германия ещё ничего не знает. Он не любит что-то не знать. — Не беспокойся, — успокаивает своего немца Иван, обнимая того за плечи. Людвиг почти сразу заметно расслабляется, продолжая сжимать телефон с высвечивающимся номером экс-Пруссии. — Он будет в порядке, это же Гил. В обиду он себя не даст. — Знаю, но... А если с ним что-то случилось? — Он в состоянии решить большинство проблем, которые могут появиться из неоткуда. В особенности стычки с кем-либо. Германия долго выдыхает и наконец успокаивается. Всё же Брагинский прав — Гилберт не даст себя в обиду. Даже несмотря на то, что он больше не Страна, он всё ещё обладает достаточной силой и навыками, чтобы уложить на лопатки любого. Исключая, разве что, Людвига и Родериха с девочками. Ну и Брагинского. Последнего по причине разницы в комплекции. И всё же, Германии хочется узнать, почему экс-Пруссия не берёт трубку.       &&& Томас просыпается от запаха еды, доносящегося с кухни. Лондон тянется в постели, зевает, а затем понимает, что испытывает отчасти привычный дискомфорт в самом низу живота. Он мужчина, но к этому ощущению он так и не смог привыкнуть несмотря ни на что. Ладонь рефлекторно ползёт под ткань пижамных штанов, обхватывая возбужденный член у основания, коснувшись подушечками пальцев чуть влажной головки, размазявая выступившую каплю смазки. В голове сразу рисуется образ Амели: нежные пухлые губы, острый взгляд карих глаз, тонкие и длинные пальцы, тонкая талия, пышная грудь, нежный голос с едва заметными властными нотками... Том закусывает кулак, лаская головку, играясь с крайней плотью и устьем уретры. Фантазии представляют их с Амели последний секс перед тем, как у Лондона появились дела. Всё было... пресно, без какого-то прошибающего током удовольствия, но... Томасу много не нужно, совсем немного, чтобы все были довольны. По крайней мере ему казалось, что его жена получает столько же удовольствия, сколько и он. Ладонь двигается вверх и вниз, но в голове фантазии с неожиданной резкостью меняются, и Том понимает это тогда, когда на запястье Амели появляется обвившаяся кольцом змейка. Новый стон срывается с губ, когда всё та же рука со змейкой обхватывает его член, двигаясь в болезненно-сладком темпе, царапая основание, а после спускаясь ниже, чтобы помассировать мошонку, перекатывая яички между пальцами, лаская их подушечками шершавых пальцев. Вне фантазий он делает всё то же, что делает в них до боли знакомый человек, чьё лицо он не может разглядеть. — Г-Гил! — случайно вскрикивает Лондон сквозь кулак, пачкая свою ладонь. Чтобы не нашуметь ещё больше он раскрывает кулак, пальцами удерживая губы сомкнутными. Грудь тяжело двигается, а сперма на ладони и животе неприятно греет кожу и пачкает ткань пижамы. Мысли судорожно ударяются о стенки головы, фантазии окончательно растворяются, оставив после себя зыбкое ничто. Томасу стыдно за себя. Он не должен— Громкий стук дверь отвлекает его, заставляя в панике перевернуться набок и прикрыть глаза, пародируя сон. Вряд ли у него получается действительно хорошо, но дверь едва приоткрывается, а после, спустя несколько десятков секунд, закрывается, оставляя его одного. Ладно, самоуничижаться ему нельзя. Не сейчас. Ему нужно... — Я знаю, что ты не спишь, Том. Вставай, я замутил завтрак, — дверь распахивается, ударяясь о стену, и Томас чуть не умирает от разрыва сердца. — Гил, ты напугал меня! — А ты думал, что я просто подойду, подышу на тебя и оставлю в комнате, даже несмотря на то, что ты настолько хуёво притворяешься спящим? — ухмыляется прусс, опираясь спиной о косяк. — Так вот нет, я должен был тебя напугать. Думаешь, я не знаю, что ты дрочишь? Том тяжело сглатывает, уводя взгляд в сторону. Он всё слышал? — Ты... — Вставай давай, жратва стынет. Ты же не будешь жрать слизь на тарелке, верно? Или будешь? Если да, то я выйду в окно от такого зрелища. Бырей давай, — просит экс-Пруссия, уходя из спальни. Сам Гилберт проснулся за час до Лондона и понял, что ничего, по факту, не понял. Ни вчерашней причины танцев, ни смысла приезда Тома, ни... Ну, он забыл позвонить брату, это единственное, что он понял. А ещё он пересолил яичницу. Как обычно, в общем-то. Томас приходит на кухню спустя двадцать минут. Выглядит он чуть заспанно и растрепанно, но это не так уж и страшно, даже отчасти мило и по-домашнему. Яичницу он съедает с такой же скоростью, с которой переодевался из спального — медленно, даже как-то смакуя вкус яичницы. Какой вкус, если туда упала половина солонки, прусс не знает, но думает, что всё в порядке. — Гил, я могу..? — М? — экс-Пруссия откусывает половину бутерброда, быстро двигая челюстями, чтобы перемолоть колбасу и сыр. — Ты помнишь тот день, когда уехал? — Да. А что? — Я... Я привёз твоё пальто и медаль. — О, — в голосе Гилберта сквозит лёгкое удивление и совсем немного боли. Он хотел избавиться от этого ощущения, но, видимо, не получилось. — Это... Классно? Лондон ловит смену интонации, склоняя голову к плечу: — Ты не рад? — Не-не, всё в порядке. Я просто удивлён. — Я сказал что-то не то? — в глазах Томаса блестит грусть. Гилберту не хочется его расстраивать, хотя бы не сейчас. — Всё нормально. Нужно будет проверить, не село ли пальто за хуй его знает сколько лет. Жопупто я себе за это время отрастил, может и не налезть. Будет жалко отправлять добротную ткань на половые тряпки из-за моей любви пожрать. Уголки губ Томаса резко дёргаются в улыбке. Глупый юмор ему нравится. На самом деле, ему нравится почти всё. Исключая ситуацию, из-за которой он приехал. Другая, не та, что касается Гилберта напрямую. — Доел? — Том кивает и тарелку отправляют в посудомоечную машину, пихая дверцу бедром до щелчка. — Пойдём посмотрим на то, что ты привёз. Заодно и расскажешь, зачем притащил этот хлам. Привезенное прошлое и правда оказывается не более чем хламом. Пальто немного выцвело, кое-где торчат нитки, но в целом оно выглядит вполне себе сохранившимся и даже не разваливается, едва Гилберт его примеряет. Лишь рукава стали несколько короче, но в целом приемлемо. Для пальто, которое провалялось в шкафу недо-сотню лет. Второй хлам... Вызывает лишь лёгкое чувство апатии. Коробка с медалью, которая не изменилась с того для, как он её получил за то, что сделал. И теперь вот она, напоминание его... Слабости? Пусть будет так. Сделанного не воротишь, так что и он не будет это ворошить. — Хочешь забрать? — спрашивает Лондон, тихо подойдя со спины. — Да не, можешь оставить себе, мне не жалко, — фыркает прусс, скинув пальто с плеч. В его новом виде оно ему совершенно не подходит. Слишком старое, слишком серое. Сейчас он яркий и новый, хотя бы старается таковым быть. — Правда не жалко? Гилберт растягивает губы в улыбке: — Ага. Медаль можешь продать, всё равно я не разгребу проблемы, связанные с её существованием. А пальто... Он берёт ткань за плечи, натягивая её на Тома. Выглядит вполне себе. Томасу оно идёт намного лучше, нужно только подправить торчащие нитки и запах ветхости, который свербит в носу. — М-да, прекрасная картина: красавиц и уёбище. — Ты не уёбище, Гил. — А кто сказал, что я о себе? — Том на это — о, Боги! — недовольно хмурится, вызывая довольный фырк у прусса. — Ладно-ладно, красавиц и красавиц. Но я всё равно красивее. — Ну... Да. Гилберт выгибает в удивлении бровь, наблюдая, как Томас заливается краской. — О-о-ой, — ухмыляется экс-Пруссия, обходя англичанина по кругу. — А кто это тут у нас покрасне-е-ел? А чьи это щёчки залились кра-а-а-асным, м-м-м? — Гил, прекрати. Пожалуйста. — Ты покраснел потому что назвал меня краси-и-и-ивым? — Я не называл тебя красивым. — Коне-е-ечно. Тогда почему ты покраснел? Томас отворачивается, зажмуриваясь. — Том, неужели ты действительно считаешь меня красивым? — ехидство в голосе прусса льётся по горлу и губам, провоцируя чужую кожу на большее количество прилившей крови. Взгляд глаза в глаза провоцирует её ещё больше. — Я? Н-нет! — Так да или нет, Том? — Томас вжимается спиной в стоящий позади шкаф, лишая себя возможности отхода в тот момент, как Гилберт упирает руки побокам от его головы. — Н-нет! — Знаешь, звучит очень неуверенно и тихо, — экс-Пруссия наклоняется к покрасневшему уху, выдыхая остаток фразы, — я едва могу тебя расслышать. Лондон судорожно выдыхает, уперевшись затылком в дерево и чуть приподняв голову. В алых глазах плещется удовольствие. Томас хочет, чтобы Гилберт его поцеловал. И не хочет одновременно с этим. Потому что это было бы предательством его возлюбленной, его жены и матери его сына. — Hasi... — Да? — беззвучно открывает рот Лондон, понимая, что прусс смотрит на его губы. Их желания схожи и неправильны. Это не нормальные отношения. И не нормальная дружба. — Я... — Да? — Мне уже пора ехать. Людвиг наверняка волнуется, я ведь ему не позвонил. Томас разочарованно выдыхает. Чёрт побери. — Хорошо. Я провожу тебя. — Ага, — Гилберт нервно ухмыляется убирая руки и отходя на несколько шагов назад, так же нервно оттягивая ворот футболки. — Пойдём. Том дёрганно кивает. Сборы проходят быстро и в скором времени они выходят в коридор, направляясь к лифту. — Гил, ты не был бы против, если бы я... Гилберт прерывает его неожиданным разворотом на пятках и хваткой пальцев на лице, поправляющим чёрные хаотичные прядки. Неожиданный поцелуй оказывается намного слаще, чем помнил Том. И, прежде чем Томас осознает произошедшее, экс-Пруссия вылетает из приоткрывшихся дверей кабины, ударяя по кнопке закрытия дверей. Лондон в шоке пялится на блестящий металл и легко улыбается, касаясь кончиками пальцев собственных губ. Теперь ему это не кажется таким уж неправильным.       &&& — Блядь, блядь, блядь, блядь! — Гилберт ударяет по стене кулаком, за что получает предупредительную боль в руке и сбитве костяшки. — Я дебил! Проходящие мимо люди смотрят на него с наплевательским удивлением. — Я пиздец какой идиот! — он всё же садится в машину, ударив по рулю. Клаксон издаёт гудок, который отчасти приводит прусса в чувство. Он поцеловал мужчину. Он поцеловал женатого мужчину. Он поцеловал Томаса Алана Лондона. И ему понравилось это. — Эта хуйня закончилась много лет назад, а я снова наступаю в тот же медвежий капкан. Я дебил. Мне нужно— Экс-Пруссия смотрит на телефон. — Мне нужно будет извиниться. Гилберт смотрит в зеркало заднего вида, ловя краем глаза блеск змейки-пирсинга. Подарок Тома. Томас верит, что они друзья и экс-Пруссия верит в это тоже, но... Блядское сердце против этого, хотя он давно прекратил чувствовать хоть что-то. Он ведь мёртв внутри, так какого чёрта этот глупый, качающий кровь орган проснулся? Именно сейчас, именно из-за Тома? — Scheiße, — шипит Гилберт, завод двигатель и уезжая с парковки. Он разберётся с этим. В одиночку. Без чьей-либо помощи и присутствия. & — Не-е-ет! — Ай. Иван смотрит на укушенную ладонь, а затем переводит взгляд на недовольного Людвига. Он просто хотел украсть из-под ножа кусок пирога, который понравился Германии. Маленькая битва за лакомство завершилась победой немца. Логичной и безоговорочной. Но, по итогу, Людвиг поделил вкусный кусок пополам. Как извинение за укус. Иван даже радуется такому раскладу, ловко вытаскивая из фруктовой начинки самые крупные ягоды, чтобы отдать их своему немцу, каждый раз ощущая шершавую влажность языка на испачканных соком пальцах. Самый вкусный кусок пирога достался Маше, которая наблюдала за их небольшой стычкой поедая угощение и запивая его чаем. Ей всё нравится. Стычки несерьёзные, ссоры таковыми не являются, и все помнят, что они семья. Не какие-то злые и противные люди, а родные и близкие. Хотя, это почему-то не касается отца и дяди. Но, наверное, она скоро к этому привыкнет. Тем более они несерьёзно ссорятся. Просто так им привычнее. Мария покидает кухню, когда замечает, что её родители танцуют сложные взрослые танцы и соприкасаются носами, что означает, что они скоро поцелуются. Маше не нравится это из-за непривычки, точнее она не имеет ничего против, но она знает, что отец с папой делают после поцелуев. Как раз в этот момент открывается входная дверь, и в дом почти влетает запыхавшийся Гилберт. — Даров, Лапа, — говорит он, трепля девочку по волосам. Та недовольно пытается уклониться от грязных рук, всё равно улыбаясь. — Где кролики? — Привет, дядя Гил. Они на кухне. — Ебутся? — Гил, я всё слышу, — недовольно отвечает Людвиг. — И нет, мы едим десерт. Где ты был? — На свидании, — тянет Иван, обнимая своего немца со спины. — С парнем. — Ой, иди в пизду, Брагинский. Ни на какое свидание я не ходил. — Да-а? А где ты тогда был ночью? И почему не звонил? — Был ливень, у меня не было зонта, а телефон разрядился. — Как удачно, — фыркает Людвиг. Звучит очень логично, но... Это Гилберт. Он способен придумать что угодно. — И как твоё свидание? Экс-Пруссия закатывает глаза, сбрасывает обувь и поднимается наверх, показывая Брагинскому средний палец. Свидание, ага. Как же. Никакого свидания, просто встреча с неожиданным финалом. Отчасти даже противным. По крайней мере Гилберт чувствует себя противным. Он как всегда сделал что-то плохое, ужасное даже, и ему не жаль. Сейчас уж точно. И это отчасти хорошо. Или плохо? Блядь, он так запутался. — Гил? Экс-Пруссия вздрагивает от голоса Родериха, но всё же останавливается. — Да? — Ты в порядке? — Тупой вопрос. Я не хромаю, не истекаю кровью и в здравом уме. Так что всё gut. Родерих на это качает головой, поправляя очки на переносице. — Ты выглядишь встревоженным. Неужели на тебя так повлияла встреча с, — прусс чувствует, как его старший брат принюхивается, — Лондоном? — Откуда ты знаешь? — вполне неглупый вопрос. По запаху определяют многое, но определить запах конкретного человека? — Знакомый запах. Ягоды. И гарь. — Очень мило, я могу идти? — Щеришься, — улыбается Австрия. — Значит, и правда ты был с Лондоном. Со всеми остальными, исключая своих "детей", ты иначе действуешь. Обычно ты расписываешь встречи во всех пикантных подробностях. — Пха! — Ну, раз ты в порядке, то я пойду. Но если что, ты же помнишь, что у Тома есть жена? — Помню, — бурчит под нос Гилберт. — И между нами ничего не было. — Я знаю, Гил. Всё в порядке. — А, ну, да. Я могу? — Родерих кивает, сдвигаясь в коридоре в комнаты, пропуская брата. — Und niemandem sagen, dass es Tom war, okay? — Ja. — Danke. Австрия ничего не скажет о своём знании. Прусс это знает, его брат никогда не раскрывал чужие тайны, если они никому постороннему не угрожают. Врачебная тайна, которая затрагивает любые аспекты, включая медицину. Это нравится всем. Гилберт ненадолго замирает у розетки, вставляя зарядное устройство и подключая телефон с помощью волшебной молитвы «работай, сука, нахуй», после чего сотовый включается, приветственно мигая экраном заставки. Первым же сообщением после включения батареи становится короткое, но всё равно волнующие что-то внутри сообщение: «Мы же ещё встретимся?».