Гадюка

— Выглядишь ужасно. Что-то случилось? — спросила Дженнифер, откусив блинчик и запивая его чаем, в котором заварки больше воды, и даже без сахара. Не умывшись, не расчесавшись, в пледе на плечах, она слишком родная. Такое чувство, словно вернулась домой, где все всегда хорошо. Или теперь это место — мой дом? Я покачала головой, отвечая сразу на два вопроса — на Дженнифер и свой собственный, — поудобнее устроилась на стуле и решила выкинуть все слова Кавахиры из головы хотя бы на время. Утро давно перестало быть утром, наступил день, и, если сегодня не будем заниматься, то можно будет поспать, надеясь, что никакие шаманы не испортят сон. Глупая надежда, конечно. Он вернется совсем скоро, потому что ему нужен ответ на его предложение. Мы оба знаем, что я скажу «да». Мы оба знаем, что мне нужно взять себя в руки и смириться с этим. Я не любила, когда мне приходилось просить помощи у взрослых или знакомых, пыталась решить все сама, неважно, было ли это решением задачи по геометрии или реально что-то трудное и сложное. Мне легче было прочитать в учебнике, интернете или еще где, только бы не слушать это «А сама справиться не можешь?!». Если бы могла, стала ли я просить помощь? И поэтому мне нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью, что теперь-то Кавахира будет в моей жизни появляться так часто, как только сможет: будет учить, убивая мои нервные клетки и поедая мою еду, а еще будет просто-напросто раздражать. Вздохнув, я забрала плед у Дженнифер и укуталась в него сама; на удивление, она промолчала, скорее всего подозревая, что мне снова снились кошмары. На самом деле их давно не было — месяца два-три, точно не помню, — но не говорить же ей правду? Это будет звучать глупо и слишком невероятно, чтобы поверить. Если бы мне кто-то сказал: «Прости, я из другого мира попал в этот совершенно случайно, а еще обрел странную силу, которая может убить меня, и стал проклятым, но не переживай, все окей, мне сегодня не снились кошмары», я бы решила, что надо мной издеваются. Хотя, надо мной теперь так издевается мир, что я готова поверить в любое происшествие. Вряд ли в этом мире есть что-то страннее моей ситуации. Однако Дженнифер — другое дело. Она совершенно нормальный человек, не вляпавшийся в мафию и не обладающий Пламенем, у которого трудная и сложная жизнь, но не сдающийся и пытающийся жить. Вот честно, просто мой герой. Я слабо улыбнулась и пожала плечами, кутаясь в плед, поймав взволнованный взгляд Дженнифер. Разговаривать не хотелось, поэтому мы молча сидели на кухне, изредка переглядываясь. Иногда хочется обнять ее, представляя родную маму, чтобы хоть на мгновение вернуться домой. Иногда я не сдерживалась. Но сейчас — на холодной маленькой кухне, пропахшей блинами и чаем, — хотелось просто закрыть глаза и не открывать их лет сто. Зевая, я рассматривала Дженнифер, словно видела впервые в жизни. Длинные, растрепанные черные волосы, помятый вид и такая же одежда, не до конца смытый макияж, длинная царапина на шее. Красивая, хотя и очень уставшая. — Иди-ка ты спать, а то ведь совсем никакая, — доев блины, спокойно сказала Дженнифер, словно не мне, однако ее смотрела она точно не на стену позади меня. Видимо, я выгляжу даже хуже, чем обычно, а это бывает не так уж и часто. Кое-как сдержав желание закатить глаза, я кивнула и пошла в комнату, крепко держа сползающий на пол плед. — Вслед мне донеслось: — Спокойной ночи, Чарли. Спокойного дня, Дженнифер.

***

— Запомни раз и навсегда: Пламя — часть тебя. Я задержала дыхание, концентрируясь и стараясь не обращать внимание на остальной мир; сейчас отвлекаться нельзя. Стоять было тяжело, казалось, словно небо навалилось на меня, пытаясь заставить склонить и упасть на мокрую от частых дождей землю. Я знала: стоит поддаться, дать слабину — и тогда уже все пойдет крахом. Пламя выскользнет из тюрьмы хрупкого тела и обратится тысячей кошмаров и чудищ, заставит посмотреть в глаза своим страхам, а потом уничтожит полностью, не оставляя даже костей. Если Пламя — часть меня, значит ли это то, что оно и знает меня лучше всех? Значит ли это, что боясь своего собственного Пламени, я боюсь саму себя? Ветер — слишком холодный, по моему скромному мнению, — заставлял падать на глаза слишком длинные локоны, и мне даже захотелось отрезать их, чтобы они стали еще короче, чем сейчас. А ведь когда-то я бережно к ним относилась и желала отрастить их ниже пояса. Кажется, мама любила их. Я уже не помню. — Пламя обязано слушаться тебя идеально. Услышав равнодушный голос, я вздрогнула и помотала головой, выкидывая ненужные мысли, и снова обратила внимание на тренировку. Прямо передо мной мир изменялся: если утром, как только мы пришли на это поле (я не уверена, что мы в Англии), поле было полностью заросшее травой и сорняками, то сейчас, благодаря использованию Тумана, оно превратилось в какое-то цветочное море. Ярко-синие васильки, пахучие ромашки, белые и красные розы с острыми шипами, нежно-розовые пионы. Все это великолепие оглушало, хотелось коснуться их, собрать букет или сплести венок, вдохнуть сладкий запах. Я держала себя в руках, стараясь не забывать, что все это всего лишь иллюзия. Но любоваться никто мне не мешал. — Пламя словно продолжение тебя. Ты должна ощущать его, как свою правую руку. Слова Кавахиры были просты и понятны, но все же я не могла следовать его инструкциям. Туман ощущался мной скорее как левая рука или третья нога — я управляла им неловко, неправильно, все время промахиваясь мимо нужного. И не удивительно, что случилось это. Сначала по полю словно прошелся сильный ветер — цветы колыхались в разные стороны, резко исчезли, показывая сорняки и травы, пропал сладковатый аромат. Потом, вместо появления поля, на котором я и тренировалась в пространственных иллюзиях, возникло темно-бордовое, с черным отливом, странное нечто. Запахло гнилью и костром. Меня чуть не вывернуло. Пламя, почуяв слабину, разыгралось, показывая мне наиболее ужасающие картинки, заставляло верить в происходящие. Туман не изменял мир, но изменял восприятие. Ему нельзя верить, убеждала себя я, но, глядя на поле, вдыхая отвратительные запахи, мне казалось, что все это настоящее. Я старалась держать себя в руках, пыталась подчинить свое Пламя, заставить вернуться его обратно, чтобы все стало как прежде, однако получалось плохо. А потом возникла боль. Чужой голос бил по ушам, раздавался неприятным звоном, буквально раздирая голову, или, быть может, это делало само Пламя, решив, что в качестве обеда я буду выглядеть лучше. Оно горело — то ли внутри меня, переплавляя кости и превращая органы в прах, то ли вокруг, оставляя на коже ужасные ожоги. Хотелось кричать — громко, так, чтобы услышал весь мир, и хоть кто-нибудь спас. Но рядом был только Кавахира, и, честно говоря, лучше бы не было никого, потому что он уж точно не спаситель и помогать не будет. Я ему никто, он мне никто. Просто чудесно. Я сжимала руки в кулаки до боли, совсем не обращая внимания на льющуюся из носа кровь. Неприятно, конечно, но сил стирать ее с лица уже не осталось. Зачем, если через минуту она вновь польется? Пламя было важнее, поэтому я пыталась обращать все свое внимание только на него. Плохо пыталась, в общем-то. Такими темпами я скорее угроблю себя, чем смогу научиться управлять собственным Пламенем. Кавахира тоже это понимал, поэтому поджал губы и хлопнул в ладоши, разрушая все иллюзии: — Хватит. Я наконец-то выдохнула, падая на землю, так как ноги меня совсем не держали; утирая рукавом кофты кровь, я закрыла глаза, понадеявшись, что насекомые не решат устроить новый дом на моем теле. Пламя исчезло, уйдя куда-то вглубь меня — то ли засело в грудной клетке, то ли в голове. Впрочем, мне разницы никакой, лишь бы не убило. — Ужасно. Отвратительный контроль, — на его слова я дернула плечом, мол, это еще мягко сказано: контроля у меня почти нет; я могла бы подобрать еще больше сравнений, но говорить больно. Сейчас все больно. Больно говорить, молчать, лежать, дышать. Хотелось исчезнуть, раствориться, перестать существовать, однако это первый путь к смерти от Пламени — отпусти его и наблюдай, как он пожирает все вокруг: траву, деревья, людей, тебя самого. Отпусти его и готовься к медленной и мучительной смерти. Спасибо, мне такого добра не надо. Поэтому нужно взять себя в руки и встать с земли. Встав сначала на колени и лишь потом полностью, я старалась как можно меньше двигаться — казалось, словно боль наполняет мое тело до краев. Медленно вдыхая холодный воздух, я вытерла лицо рукавом кофты, раздумывая, выкинуть ее или все же оставить, надевая только на такие тренировки. Если они и дальше будут так продолжаться, то совсем скоро от моей одежды останется всего ничего. Завтра я встану с кровати не раньше двенадцати. Решено. Мне положен хороший отдых. В конце концов, мое тело — это тело слабого подростка, и оно не может выдерживать большие объемы Пламени. — Что дальше? — осознав, что не собираюсь сразу же падать, стоило сделать шаг, я повернулась к шаману, все еще стоявшему вдалеке от меня; посильнее укутавшись в кофту, я растерла по ладоням засохшую кровь и грязь. Тренировка прошла ужасно, и я понимала, что так будет еще очень и очень долго, пока я не научусь контролировать собственное Пламя. День клонился к вечеру, во рту горчил металлический привкус, все еще немного пахло костром и гнилью. Кавахира равнодушно смотрел куда-то в сторону, и от всей его фигуры веяло нечеловеческим спокойствием. Холод проникал под кофту, неприятно касаясь свежих ранок. Впереди был трудный разговор с Дженнифер, которая волновалась и считала подозрительными мои частые отлучки, ведь после них я приходила совершенно никакая и побитая. Я вздохнула и на мгновение прикрыла глаза. Просто отвратительно.