irish bomb

      Собственное имя, прозвучавшее хриплым баритоном из чужих уст, звенит в ушах по-особенному. Намджун улыбается, широко, смотрит на лицо встревоженного Юнги. Он-то и вовсе забыл про побои, которые скрывать не находил смысла. Но во избежание лишних вопросов, Намджун немедля принялся за выполнение обязанностей бармена:       — Сегодня ирландская бомба или хотите что-то другое?       Голова Юнги опустела, он резко потерял интерес к выпивке; его беспокоил Намджун с печальными глазами, которые устремились на него в ожидании ответа. Мысль о том, что он переживает за человека, которого едва знает, взбесила мужчину. Волноваться за кого-то, помимо себя, не входило в планы Юнги, по крайней мере в период отпуска, но на него всё продолжал смотреть обаятельный улыбающийся парень, и единственной преградой между ними оставалась барная стойка, или не только она.       — Что произошло? Твой вид…       — Небольшая перепалка с местными хулиганами, ничего особенного.       Город всегда полон туристов, пустых улочек, где можно было бы подраться и остаться незамеченным, едва сыщешь. Юнги весь город обходил, он знает. Да и звучит неправдоподобно. Юнги видит насквозь и чувствует неладное, а Намджун не умеет врать. Мужчина не собирается лезть в душу, поэтому делает заказ и пробует завести разговор. Выходит нелегко. Намджун стесняется, долго думает, прежде чем отвечать. Отвлекается на стаканы, которые продолжает протирать до неприятного скрипа. Зацепиться за тему, которая смогла бы увлечь обоих, оказалось сложнее, чем себе предполагал уже подвыпивший архитектор. Но едва ли он заикается про благотворительность, бармен выпускает из рук стакан и приковывает взгляд к Юнги.       — Помимо архитектуры, я люблю животных. Поэтому время от времени привожу в собачий приют корм, лекарства. Хочу приносить пользу, хоть кому-то, – рассказывает Юнги, наблюдая горящие глаза перед собой.       — Раньше, когда я жил в Корее… Я работал волонтёром… Помогал людям, пострадавшим от домашнего насилия. В основном это были женщины, но приходили и мужчины, чаще подростки. Ну, бывало всякое… Ну, вот я и пытался помочь им восстановиться, – неуверенно, с запинками Намджун желал открыться совершенно незнакомому мужчине, который так внимательно его слушал и понимал.       Чонгук – эгоист. Никогда не понимал, не принимал тягу Намджуна к добровольной помощи другим. Зачем тратить время и силы на то, что не принесёт выгоды?       «Ты питаться их благодарностями будешь?» – упрекал его, сам вкалывая на заводе.       Какое же облегчение Чонгук получил, когда однажды Намджун вернулся домой с новостью о своём уходе из организации. Уже тогда Ким был готов переехать, потому что стало невыносимо. Чон был не против. Не имея высшего образования, но готовый к любому труду, он бы выжил в чужой стране.       Рассказывая о своём прошлом, Намджун глубоко впал в воспоминания и то, что произошло тогда. В тот день, когда он ощутил своё бессилие перед миром. Крик, разрывающий глотку, оцепенелое тело, очень много вопросов, злости, обиды и ни одного ответа.       Юнги молчал, не мешал, напряжение в воздухе болезненно кололось, но прерывать было непозволительно. Намджуну слишком трудно, а Юнги слишком остро это ощущал.       Будильник, звенящий на часах бармена, оповещал об окончании смены, вырывая его из плена того дня. Намджун попутно снимая фартук, бегло попрощался с Юнги, не дослушав его и быстро ушёл в сторону кладовки. Биение сердца участилось, тревога охватила тело. Намджун глубоко дышал, закрыл глаза, обнимал себя руками, но попытки оказались тщетны. Сердце не унималось, страх с обезумевшей жадностью поглощал разум, дыхание сбилось, хотя парень просто стоял, но страшные картинки, раз за разом мелькающие в голове, не исчезали.       Страшно. Намджуну страшно вспоминать. Он бы готов стереть память, стереть тот день. Никогда больше не вспоминать. Он проклинает себя, проклинает мир, в котором так много зла, с которым не хватает сил справиться.       — Всё позади, Намджун. Успокойся, пожалуйста, не думай, не думай, не думай…       Закрыв руками уши, он шептал в пустой комнате маленькому несчастному Ким Намджуну.       Юнги не успел отреагировать должным образом, Намджун ушёл слишком быстро. Мужчина лишь посмотрел вслед и продолжил сидеть на месте. Пьяный сонный мозг работал с перебоями, заторможено, поэтому Юнги ещё какое-то время смотрел на свои худые колени, пока не встал и не пошёл за синеволосым. Он тихонько постучал, но ответа не последовало. Юнги не хотел оставлять его одного, поэтому нарушил правила этикета и вошёл без разрешения. Вспотевшая спина, дрожащие плечи, ладони прижаты к ушам и шёпот: «Всё хорошо, всё хорошо». И Юнги так до конца и не понял – это влияние алкоголя или всё-таки отголоски человечности, или всё вместе, но он подошёл и обхватил руками со спины худое подтянутое тело, уткнувшись носом в шею. Юнги не знал, правильно ли это, стоит ли нарушать личное пространство незнакомца, но он знал точно лишь одно – это необходимо. В объятиях Намджуну стало безопасно, это было не грубо, не резко, как это делал Чонгук. Его грудь перестала часто вздыматься, дыхание нормализовалось. Он бы простоял так ещё очень долго, но нельзя. Это всё же было неловко, и Намджун первый разомкнул объятия, и они потом ещё долго стояли молча, пока парень не схватил свой рюкзак.       — Завтра у меня выходной, так что мы могли бы пообщаться, на трезвую голову.       — Мы должны, обязательно.       Намджун просыпается в первой половине дня от громких хлюпающих звуков. Приоткрыв глаза, он видит на стуле Чонгука, который бесцеремонно дрочил и продолжал это делать на уже проснувшегося Намджуна. Синеволосый усмехнулся, беря в руки телефон. На часах три часа дня, до встречи с Юнги оставалось всего полтора, поэтому Ким резко встал, но выйти из комнаты ему не позволили.       — У меня встреча сегодня, Чонгук.       — А у меня стояк и мне похуй. Раздевайся.