Цветочки на его могиле

      — Пап, — рыжая давится всхлипом и срывается с места, подныривая под руку и прижимаясь к груди.       Багги тяжело вздыхает, кладет ей на макушку руку и коротко бросает:       — Не реви.       — Пап, я… Прости, пап!       — Не ной! — обрывает он ее несвязное лепетание.       — Пап…       — Был уродом внутри, теперь еще и урод снаружи. Ничего нового.       Багги всего лишь искупался в магме Адмирала Морского Дозора, спасая ей жизнь и жизнь ее любовника, по совместительству сына покойного капитана. Женщины…       Ну, хоть не лысый, и то хорошо. А то, что рожа попорчена, да и вообще ожогов много, так Воля сдержала самое критическое, а все остальное… Главное жив.       Когда-то Багги мечтал проснуться знаменитым. Проснулся. Едва на тот свет не отправился, а теперь знаменит на весь мир. Потому что служил на корабле Роджера, дочь самого сильного Йонко воспитал, спас Портгаса Д. Эйса и чудом не сдох, искупавшись в вулкане. Да, он теперь знаменит. Очень.       Только хромой теперь на всю жизнь, ну так это еще легко отделался.       Кабадзи, которому Михок чуть руку не оттяпал, вообще чуть смысла жизни не лишился. Модзи же ходит убитый горем, так как Ричи погиб. Броня, которую Модзи ему очень долго и упорно подбирал, не справилась.       Но они живы. И он считает это самым охуенным достижением за всю свою жизнь.       Портгас смотрит на него странным взглядом, щурится, хочет что-то сказать, да, видно, духу не хватает. И Багги бы рад по этому поводу поязвить, да только понимает, что скоро так же будет стоять перед Шанксом и выдавать что-нибудь, хотя бы не похожее на отборный мат.       Да и вообще, мужчину коробит, когда он видит, как Шая прижимается к этому сопляку и что-то успокаивающее втирает.       Бесит. Очень. Поэтому, пока никто не видит, он заталкивает сопляка в каморку и приставляет к его горлу кинжал. Смотрит на него пристально в полумраке, держит острую сталь в чуть дрожащих руках и покачивается от слабости едва заметно. Идиот. Он все еще не до конца с того света вернулся, а уже идет чистить морду тому, из-за кого чуть не сдох в расцвете лет. И Шая чуть не погибла. И Модзи с Кабадзи. Да вообще, столько народу полегло, что только хоронить, не перехоронить.       — От капитана в тебе только цвет волос. И я даже не знаю, хорошо это или плохо, — выдыхает он, после чего опускает нож и хлопает себя по карманам в поисках сигарет. — Подсобишь?       — Зачем вы мне это говорите? — щелчком пальцев вызывая огонь, спрашивает Эйс.       — С тебя станется, как Роджер — заделать ребенка и свалить на тот свет, — выдыхая дым прямо ему в лицо, шипит пират.       — Я никогда…       — Слушай сюда, сосунок! — Багги одним рывком впечатывает его в деревянную стену и хватает за волосы, подтягивая, задирая тупую головешку к себе, чтобы их лица были на одинаковом уровне, и выдыхает вместе с дымом. — Мне плевать, что ты там «никогда», и я искренне надеюсь, что моя дочь благополучно выкинет всю эту трагическую историю о любви из своей головы. Но знай, одна слеза по твоей вине, и я тебя прикопаю. Море большое, а Морские Короли твари прожорливые. Даже костей не найдут. А ей скажу, что ты самоубился, и она мне поверит. У тебя в этом направлении явная тяга. ПОНЯЛ? Молодец. О том, что я курю, — Шае ни слова.       На корабле Белоусов тихо и спокойно. Но Багги будет рад отсюда убраться, как только сможет ходить, не шатаясь. Хотя, заслышав о том, что они на похороны Белоуса явятся не одни, он чуть было не рванул ночью на ворованной лодке. Остановило его только понимание, что тогда он от сопляка с тягой к суициду не далеко уйдет.       Но объясняться с Шанксом не хотелось категорически.

***

      Есть в этом что-то ироничное. Родной отец Эйса на смертном одре своими словами основал Эру Пиратов. Приемный тоже недалеко ушел. Багги к Белоусу испытывает уважение и восхищение. Великий был человек.       Кабадзи молча протягивает ему сигарету и смотрит куда-то в небо. Он видел Белоуса хорошо, если несколько часов, но уважение, которым он к нему проникся, слишком велико. Модзи просто уныло пинает камень у себя под ногами и молчит. Да и говорить особо не о чем. Все слова сыновья Белоуса скажут.       — Багги! — голос у Шанкса почти счастливый, если бы только Волей не давил.       — Еще не сдох, Шанкс? — Багги бы рад оскалиться, да половину лица тянет неприятно обгорелая кожа да еще не снятые бинты, пропитанные мазью.       — Нам надо поговорить…       — О чем?       — О моей…       — О моей дочери? — не дает ему закончить Багги и смотрит на самого-хуевого-друга взглядом, полным угрозы.       — О… твоей дочери.       Почему-то Багги всегда представлял себе этот момент, как полный триумфа и злорадства. Вот только ничего такого не было. Просто усталость и желание наконец закончить с этим фарсом. Ситуация — отголосок их юности, только теперь уже два взрослых мужика играют в игру «кто кого переупрямит». Счет тогда шел с переменным успехом. А теперь… теперь это уже дело принципа, причем совсем не надуманного.       — Поговорим.       И они говорят. Тыкаются по углам лабиринта из стен, что за двадцать лет выстроили великое множество. Ищут точки соприкосновения и не замечают, что их уже давно оставили в стороне и набиваться к ним в компанию не собираются. Шая как в детстве прячется за Модзи и Кабадзи, те же, выступив стеной перед своей воспитанницей, не дают излишне любопытным накама Шанкса подобраться поближе.       О чем вообще говорить? О чем рассказывать? О том, что два года ожидал, что мелкая обернется монстром из кошмаров и сожрет их, троих неудачников? Смешно, но Багги бы не удивился этому.       Рассказать, что он ее вообще брать себе не хотел?       Жил в страхе, что на его тихий остров, где он куковал почти двадцатку лет, в один прекрасный момент приплывет Бастер Кол?! О том, как перекрашивал волосы мелкой в какой-то непонятный цвет, так как синие краски на рыжие волосы ложились просто ужасно? И выдавали эффект какого-то дикого фиолетового цвета в подпалинах? Сине-фиолетово-красный!       Как учил ее красть и не попадаться, успокаивал после первого убийства, вытирал слезы из-за сдохшего кота, учил драться и бить подло исподтишка? Как бросил идею научить ее манерам и себя заодно, кинув учебник в небо и дав отмашку счастливой мелкой матершиннице выпустить все пули из револьвера? Как подарил ей меч, который когда-то принадлежал Шанксу?       Про ее детскую ревность и обламывание с ее стороны очередной прекрасной ночи в компании продажных женщин? Как узнал, что алкоголь ей противопоказан и ее пьяные похождения сведут его в могилу? А может, просто показать ему крашеную прядь волос, которая из-за нее теперь седая?!       — Багги ты… ради меня?..       — Ага, разбежался! Да я ради тебя даже жопу не почешу! — рыкнул синеволосый.       — Но…       — Я просто эгоистичный ублюдок, который решил, что будет забавно посмотреть на твою рожу, когда ты узнаешь, кто ее воспитал! — усмехается мужчина.       Выражение лица Шанкса меняется на мрачное и даже злое.       — Понятно, а уж было подумал…       — Да плевать мне, что ты там себе подумал. Я пират. А пираты своим не делятся.       — Так значит, — Шанкс как-то странно улыбается, вызывая у Багги чувство подставы. — Она твое сокровище? Дети…       И Багги не знает, что ответить. Теряется на мгновение. А потом усмехается, по-доброму, устало.       — Наверное.       Шая смотрит на них, то краснея, то бледнея. И, кажется, выворачивает от нервов сынку Роджера руку, активно используя Волю.       — Мне кажется…       — Она думает, что мы сейчас начнем резать друг друга, — Багги тянет в сон от слабости и общего хренового состояния. — Хотя рожу я тебе набить хочу.       — Правда? Как в старые добрые времена? — Шанкс необъяснимо счастлив.       — Но мне лень.       Шанкс ржет как конь, после чего дружески хлопает его по перебинтованному плечу, спрятанному под рубашкой.       — Я рад! — выдает Шанкс счастливо, а Багги стремительно бледнеет, готовый рухнуть от болевого шока. — Багги?!       — Папа — мой!       — И почему я чувствую себя не отцом, а рабом? — вздыхает Багги под смех Кабадзи, когда настырная девчонка отказывается отпускать его куда-либо. Даже по нужде не сходить, чтоб тебя!       — Потому что родительство — это добровольное рабство! — тихо ржет Модзи. — А вообще, говорят, что дети — цветы жизни.       — На могилах своих родителей.