Перепишите книгу

— Александр Сергеевич, и ещё пару вопросов, — сказал Молчалин. — Я окончательно запутался, кого же я люблю? — Но это же очевидно, Алексей Степанович, — развёл руками Грибоедов. — Конечно, Лизаньку. В этот момент дверь открылась, и в кабинет ввалились (в прямом смысле этого слова) торжествующий Чацкий и очень недовольная Софья. — Какое счастье! — не поднимаясь с пола, воскликнул Чацкий. — Какое счастье, Александр Сергеевич, что через ваши двери всё слышно! Грибоедов опешил и молча наблюдал, как Софья поднимается с пола и одергивает юбку. Она с плохо скрываемой злобой взглянула на Молчалина, тот сконфузился. — Софья, позвольте же сделать вам предложение! — всё ещё сидя на полу, восторженно сказал Чацкий. — Ах, Софья, я вас люблю! — Позвольте, господа, что же здесь происходит? — спросил уже более-менее пришедший в себя Грибоедов. — Вы так неожиданно появились… Писатель чуть было не сказал «вошли», но удержался, потому что на самом деле Софья с Чацким просто-напросто упали в его кабинет. Последний наконец-то поднялся с пола, но садиться не захотел и встал около окна, прислонившись спиной к стене. Софья расположилась на кресле, находящимся как можно дальше от Молчалина, и оттуда то и дело злобно поглядывала на своего бывшего возлюбленного. — На чëм мы остановились? — Грибоедов вопросительно посмотрел на Молчалина, но тот с появлением посторонних лиц замолчал и говорить не хотел. Наступила неловкая пауза, во время которой Чацкий, не отрываясь, с восторгом смотрел на Софью, а та, очевидно, очень хотела высказать Молчалину всё, что она о нём думает, но в присутствии других не решалась. Грибоедов же просто не мог начать разговор, так как всё ещё был сильно удивлён. — Скажите, Александр Сергеевич, — неожиданно подал голос Чацкий. — Софья меня любит? Грибоедов растерялся. Ему не хотелось огорчать Чацкого, тем более, что писатель очень хотел с ним поговорить, но сказать неправду, тем не менее, не решался. Молчалин исподлобья взглянул на Софью, но тут же опустил глаза. Он явно был недоволен всем произошедшим. — Теперь я точно знаю, что презираю вас, Алексей Степанович, — дрожащими голосом произнесла Софья, потом, разрыдавшись, выбежала из кабинета. Грибоедов последовал за ней, очевидно, решив утешить девушку. Чацкий и Молчалин остались вдвоём. — Как это низко, — вдруг сказал Чацкий. — Играть с чувствами девушки, притом прекрасно зная, что есть тот, кто её по настоящему любит! — Поверьте, я не для забавы, так было бы выгоднее всем. Чацкий говорил пылко и громко, Молчалин — тихо и сдержанно. Чацкий сомневался, простить ли ему Софью или уехать, чтобы никогда больше её не видеть, Молчалин размышлял над тем, как это происшествие отразится на его карьере. — Софья не разбила бы вам сердце, будь вы чуточку поумнее, — медленно и с расстановкой произнёс Молчалин. — Софья не разбила бы мне сердце, если бы не влезали в чужие дела! — быстро, как скороговорку, выпалил Чацкий. Мужчины с плохо скрываемой злобой смотрели друг на друга. — Я лишь исполняю свой долг, — высокомерно ответил Молчалин. — У меня есть предчувствия, что исполнять свой долг с этого дня вы будете в другом месте, — насмешливо сказал Чацкий. Молчалин встал, Чацкий остался стоять, как был, прислонившись спиной к стене и скрестив на груди руки. — В таком случае, — Алексей Степанович даже побледнел от злобы. — Я вызываю вас на дуэль! — Помилуйте, какая дуэль, — поспешно вмешался в разговор вернувшийся Грибоедов. — Не стоит так переживать. Чацкий и Молчалин одновременно повернулись и с одинаковым удивлением посмотрели на писателя. — Александр Андреевич, поезжайте куда-нибудь, развейтесь… — Грибоедов начал ненавязчиво выталкивать Чацкого из кабинета. — Алексей Степанович, вам бы перед Софьей извиниться… Только, умоляю, никакой дуэли! В моей книге никто не должен умереть! С этими словами Грибоедов захлопнул дверь и со вздохом облегчения опустился в кресло.