Девочка-пай

      Когда она ехала в Москву, то не питала слишком больших надежд. Только думала: там, наверное, не так голодно, как в её родном городе, полуразрушенном немецкой артиллерией и авиацией. И там живёт кто-то, кому, возможно, будет небезразлична её судьба. Кто-то, кто может стать ей родным и близким — принять её, признать в ней родную кровь, помочь ей встать на ноги. Хотя бы в память о её погибших родителях. В память о маме.       «Горбунов Карп Евсеевич», — повторяла она, сжимая в руках маленькую мутную фотокарточку, найденную в вещах покойной мамы. Тоня знала, много лет назад мама оборвала все связи со своим отцом, вышла замуж против его воли и уехала как можно дальше. Но, может быть, дед будет рад ей?.. Всю долгую дорогу до всесоюзной столицы Тоня силилась представить первую встречу с ним. Какой он, её дед? Как примет её? С плачем обнимет и дрожащими руками прижмёт к груди? Или разгневается и прогонит? А может, вообще не признает её своей внучкой? Что она будет делать тогда? Она, конечно, не сдастся, не опустит руки. Устроится. Но будет гораздо труднее.       Когда после всех мучительных поисков («нету здесь таких, видать, съехал») Тоня добралась до обнесённого забором дома в пригороде Москвы, то очень быстро поняла, что встреча будет совсем не такой, как она её себе представляла. Тоне повезло — калитка поддалась легко, а во дворе девушка не испугалась облаявшего её сторожевого пса — тот сидел на привязи и, словно сорвав голос от захлёбывающегося лая, поглядел на чужачку даже тоскливо.       В доме Тоню с порога встретили два горящих глаза — чёрная кошка с бархатисто переливавшейся шёрсткой немигающе глядела на незнакомку в упор, а затем будто из ниоткуда возникла красивая, шикарно одетая черноволосая женщина с ведьминским взглядом.       — Тебе кого, девочка? — накрашенные алой помадой губы женщины дёрнулись в едва заметной усмешке, пальцы с такими же кроваво-алыми ногтями погрузились в чёрную кошачью шёрстку, поглаживая.       Тоня набралась смелости и разом выпалила:       — Горбунова Карпа Евсеевича. Я внучка его, Тоня.       В ведьминских глазах женщины полыхнули язычки пламени — полыхнули и улеглись, уступив место изумлению.       — Внучка? Вот так-так…       Готовая к расспросам, Тоня тут же, суетясь, вытащила из своих бедных пожитков документы и ту самую фотокарточку. Зачем она сунула их этой ведьмачке, Тоня и сама не могла объяснить — может, потому, что женщина вела себя, как хозяйка этого дома. Бегло, но внимательно изучив документы, женщина хмыкнула и вернула их.       — Ну, проходи, Огонькова Антонина Васильевна, — в устах женщины её полное имя прозвучало так снисходительно, что Тоня нахмурилась. — Вещи свои здесь можешь оставить.       Женщина между тем потянулась за коробкой недешёвых папирос.       — Меня Клавдией зовут. Можно просто Клаша. Если ты, конечно, и впрямь его внучка…       Тоне уже стало неуютно рядом с этой красавицей, но ответила она Клавдии спокойно, глядя прямо и стараясь не тушеваться:       — Очень приятно, Клаша, — и вдруг решилась спросить: — А вы… вы моему деду кто?       В голове Тони пронеслось уже несколько вариантов — может, ещё одна дочь? Невестка? Племянница? Тогда выходит, что они с нею тоже родственницы… Клавдия лишь рассмеялась, закурила и сощурилась, только после минутного молчания ответив на вопрос.       — Жена я ему, девочка. Да ты меня не бойся — я не обижу… Уж такую, как ты, точно. Только врать мне не советую, а Карпуше — деду твоему — тем более.       Что деду врать не стоит, Тоня тоже поняла очень скоро, как только Клаша проводила её в другую комнату, где сидел он. Тоня увидела пожилого, но явно ещё очень крепкого мужчину. Под тканью хорошего вельветового пиджака бугром вырисовывался горб. На старенькой фотографии совсем не было видно, что дед — горбун. «Горбунов — горбатый… надо же, совпадение какое. А может, и фамилию за то получил?» — подумалось Тоне.       Она никогда не отводила глаза стыдливо или с отвращением при виде физического увечья или уродства — в поезде, следовавшем в Москву, довольно было вернувшихся с фронта ветеранов: у кого не хватало рук или ног, у кого жутко было изуродовано лицо… Но когда горбун медленно, как будто со скрипом повернулся к ней, Тоня вздрогнула. Лицо деда нельзя было назвать уродливым, всё у него было на месте — глаза, уши, нос, рот, — не пересекал его какой-нибудь шрам, и даже копна жидковатых седых волос с сильными залысинами, открывавшими высокий крутой лоб, не окончательно портила его. Но было оно страшным, это лицо, неподвижно-застывшим, как посмертная маска. Холодок пробежал по коже от тяжёлого, в душу проникающего взгляда тёмных глаз под седыми бровями, и Тоня забыла даже, что перед ней сидел родной дед. Был он похож на старого насосавшегося человеческой крови упыря. Тоне вдруг захотелось пулей вылететь из этого нехорошего дома, подальше от деда-вурдалака, его молодухи-ведьмы и чёрной кошки, будто с порога предупредившей Тоню, что входит она в логово нечистой силы.       — Здравствуйте, дедушка, — услышала она себя словно со стороны. Внезапно накативший страх парализовал её, и отступать было поздно.       — «Дедушка»? — это обращение, видно, позабавило горбуна, он усмехнулся, но сразу же посерьёзнел и вгляделся в её лицо ещё пристальнее, отчего Тоне показалось, что вот сейчас он точно выпьет из неё душу. Впрочем, душа — это поповское слово… — И откуда ж ты взялась такая… внученька? — из его уст это прозвучало скорее пугающе, чем ласково, да ещё и с недоверием.       — Приехала. Из другого города.       Горбун переглянулся с Клашей, и Тоня заметила, что та даже не кивнула, а лишь вновь сощурила глаза и странно сложила губы. После этих немых переговоров горбун вдруг подозвал Тоню к себе и велел сесть рядом.       — Родители живы?       — Нет, — скованно ответила Тоня. — Погибли при авианалёте, — губы её слегка задрожали.       Горбун помолчал, и на краткий миг Тоне показалось, что в его глазах промелькнуло хоть что-то человеческое… Боль? Сожаление?       — Значит, мать умерла… — глухо произнёс горбун, как-то разом став похожим на обычного старика, брошенного всеми близкими людьми и сожалеющего о своих ошибках. — Часто она обо мне рассказывала?       — Нет, не очень, — честно призналась Тоня, вспоминая все те обрывки разговоров с мамой, в которых та упоминала деда. Тоня, впрочем, тут же спохватилась, что деду, наверное, совсем не то от неё хотелось услышать, и добавила: — Ей просто… больно было говорить о вас. А при отце так никогда не говорила, — и всё это было чистой правдой.       Старик помрачнел, но вдруг резко схватил Тоню за подбородок, и она поразилась его силе — казалось, только захоти он, лёгким движением пальцев мог бы вывихнуть ей челюсть.       — Дедушка… — прошептала она чуть испуганно.       — А звали-то её как, внученька? — спокойно спросил горбун.       Несмотря на боль и страх, в глазах Тони даже промелькнула обида — неужто он ей не верит?       — Лина. Капитолина, — она ощутила, как к горлу подступают слёзы. — Капитолина Карповна! Да я к вам… я к вам через всю страну ехала, дедушка, а вы… у меня же никого, кроме вас, не осталось… Только если вы думаете, что я нахлебницей буду, так вы ошибаетесь. Я в институт поступлю, работать буду, жить в общежитии, коли у вас места нет… и вашего мне ничего не надобно… — она посмотрела на деда с укором. — Я жене вашей все документы показывала и карточку вашу… вы там молодой ещё… и мама маленькая… А не нужна я вам — так и скажите, я сейчас же уйду и навязываться вам не буду.       Хватка на подбородке вдруг ослабла, и Тоня ощутила, как жёсткое дедово прикосновение сделалось почти нежным.       — Да ты вся в мать. Такая же гордячка, один в один. И лицом… да-а, в Капитулинку пошла. Как, ещё раз, говоришь, тебя звать?       — Не говорила я вам, — Тоня всё ещё смотрела на него глазами, в которых плескалась невыплаканная обида. — Ей, — взглядом указала она на Клашу, — говорила. Тоней меня звать.       — Ну что ж, Тоня, — горбун провёл рукой по густым тёмно-русым волосам девушки, — воля твоя, но с общежитием, на твоём месте, я бы погодил. Нечего тебе туда соваться. Поживёшь здесь… на деревне у дедушки, — вновь усмехнулся он. — Долго из города добиралась?       — Прилично… На перекладных.       — Ничего, теперь будешь на студебекере в город ездить и обратно. Чай, погулять-то охота, Москву посмотреть, себя показать?       — На студебекере? — удивилась Тоня. — Да откуда ж у вас студебекер-то, дедушка? Машина военная, лендлизовская…       Дед не ответил на её вопрос — в комнату очень кстати кто-то вошёл. Тоня обернулась и увидела хорошо сложённого и подтянутого мужчину в военной форме, с орденом Отечественной войны на груди.       — Вон, — хмыкнул горбун, указав на мужчину в форме. — Фокс тебя, внученька, подвозить будет.       Мужчина широко и обаятельно улыбнулся.       — Карп, да ведь я сам не вожу — Есина с собой приходится брать или этого, с родимым пятном, — Тоне показалось, что такие же улыбчивые, как он сам, серые глаза мужчины, названного Фоксом, разглядывали её с интересом. — Конечно, я уступлю место в кабине даме…       Тоня слегка зарделась. «Дамой» её ещё никто никогда не называл.       — Евгений Петрович, — представился Фокс, прежде чем Тоня успела опомниться, и очень ловко поцеловал протянутую для пожатия руку.       — Антонина. То есть Тоня. Можно Тоня, — робко представилась она в ответ. — Я… я, видите ли, к дедушке приехала…       Горбун весомо посмотрел на Фокса и разъяснил в своей неспешной манере:       — Внучка родная ко мне приехала. Жить здесь будет.       Фокс вновь улыбнулся и кивнул.       — В таком случае, сделаю всё возможное, чтобы Тоня не скучала.       Клаша вдруг многозначительно усмехнулась, а горбун, откинувшись в кресле назад, смерил Фокса взглядом.       — Ты, главное, не заигрывайся. Это со своими бабами что хочешь вытворяй, а к девочке с баловством не лезь. А не то я лично прослежу за тем, как ты её развлекать будешь. Клаша, — обратился он уже к женщине, — проводи Тоню в светёлку, помоги там ей разместиться, если что попросит — уж обеспечь.       Тоня, ещё раз взглянув на деда, поднялась с места, покраснела, поймав взгляд Фокса, и опять направилась следом за Клашей, которая, однако, вовсе не собиралась суетиться и хлопотать вокруг свалившейся, как снег на голову, «внучки». Неспешно поднимаясь по лестнице, Клаша напомнила Тоне забрать вещи из сеней.       — Я сейчас.       Она легко сбежала вниз, не чувствуя под ногами ни ступеней, ни пола — в груди теснилось слишком много противоречивых чувств. А смотреть, куда бежишь, всё-таки следовало бы — в сенях она налетела на кого-то и тут же нарвалась на его грубость.       — Э, куда прёшь! Копыта подбери, — почти выплюнул в её сторону парень в модной кепке-малокопеечке.       Такое хамство разозлило Тоню — и что это, в самом деле, творится у деда в доме? Проходной двор тут, что ли?       — Сам ты… подбери, — она хоть и была девушка обыкновенно вежливая, но давать спуску всяким хамам не собиралась. — Смотри, куда идёшь, дурак. И рот с мылом вымой, — она зло посмотрела на «малокопеечку» — лицо с заострёнными чертами явно не было обременено интеллектом.       — В самом деле, извинись перед дамой, — раздался у неё за спиной приятный баритон Фокса, и Тоня уже не могла сказать, от чего раскраснелась сильнее — от злости или от благодарности. — Давай, давай, девушка ждёт.       При виде Фокса пыл «малокопеечки» сразу заметно поуменьшился, и он буркнул, сунув руки в карманы и ссутулив плечи:       — Извини… те.       — Громче, — вдруг потребовала Тоня.       Парень открыл было рот, поднял хмурый взгляд — и как будто язык у него отнялся. Тоня, всё ещё злая, с каким-то раздражением заметила, как он вытаращился на неё.       — Тоня, между прочим, — внучка Карпа, — как бы невзначай заметил Фокс. — Так что потрудись вести себя повежливее, Промокашка.       При этих словах парень ещё и побледнел, но зато голос у него снова прорезался.       — Извините, — громко и нервно повторил он, а затем стащил с головы кепку, словно бы вспомнив, что некрасиво в помещении ходить в головном уборе, и одёрнул пиджачишко.       Тоня скрестила руки на груди и, чуть успокоившись, хмыкнула.       — Извинения приняты. Ты меня тоже извини… — она бросила взгляд на его сапоги гармошкой. — За то, что ноги тебе отдавила. Ты не волнуйся, это не смертельно, жить будешь.       Фокс засмеялся, а названный Промокашкой поглядел на него и девушку мрачно, но ничего не сказал.       — Тонечка, разрешите, я вас провожу наверх? — отсмеявшись, предложил Фокс и сам взял потёртый чемодан, за которым возвращалась Тоня.       — Если вас не затруднит, Евгений Петрович.       Она улыбнулась и позволила мужчине взять себя под руку. «Наверное, я всё же не зря сюда приехала», — смутно подумала Тоня. Уже в дверях она оглянулась и заметила, что Промокашка так и остался стоять, как вкопанный, пялясь в её сторону.