Девочка-пай

      Жизнь в доме деда оказалась странной. Первые дни Тоня боялась расспрашивать кого-либо, просто молча наблюдала. Туда-сюда постоянно шастали люди — в основном угрюмые неразговорчивые мужики средних лет. Самыми молодыми из них были Промокашка, с которым она поругалась в первый же день, и парень с родимым пятном в пол-лица — имени его она тоже не знала, но слышала, как его называли «Лошак». Женщин, кроме неё и Клаши, она не заметила. Евгений Петрович был, пожалуй, единственным из всех этих мужчин, кто выглядел интеллигентно и звался по имени-отчеству… впрочем, и в нём Тоне что-то казалось странным, только она никак не могла понять, что именно.       Ей скоро стало ясно, что деда здесь все уважают и слушаются, даже боятся. Всё тот же Фокс единственный держался достаточно независимо и даже дерзко, но было видно, что и он признавал авторитет Карпа — так все называли деда.       Тоня всё сильнее чувствовала себя не в своей тарелке и даже сама старалась лишний раз не попадаться деду на глаза, да тот и не звал её к себе. После обеда в доме обычно было тихо: дед уходил в свою комнату, Клаша шла с ним или занималась своими делами, а если в доме и был кто-то ещё, то не шумел, зная, что Карп этого не любит. Именно в эти часы Тоня предпочитала выходить из своей светёлки — она не могла сидеть без дела, и когда не читала книги, которые нашла запылёнными и нетронутыми на чердаке, то охотно помогала по хозяйству, что очень понравилось Клаше.       В комнате, где был большой обеденный стол, настоящая русская печь, дерматиновый диван с зеркальцем на спинке, безвкусно намалёванные картины, кустарный ковёр с лебедями на стене, внушительный старый граммофон, гитара с повязанным на гриф бантом и прочие атрибуты мещанского благосостояния, вроде фарфоровых статуэток, фикусов в горшках и кружевных салфеточек, Тоню больше всего привлекало фортепиано, заброшенно ютившееся у стены. Она долго не решалась сесть за него, но в этот день, закончив протирать пыль, задумчиво оглянулась по сторонам и всё же решилась поднять блестящую чёрную крышку. По первым же прикосновениям к клавишам Тоня поняла, что фоно сильно расстроено, но всё равно села за него и попыталась по памяти сыграть что-то несложное из того, что проходила в музыкальной школе.       Тоня играла так сосредоточенно, что не остановилась, даже когда ощутила, как подкравшаяся кошка стала тереться об её ноги, и не заметила, как в комнату неслышно вошёл кто-то.       — Складно играешь, — раздался низкий, чуть скрипучий голос деда, и Тоня вздрогнула, резко прекратив игру. Кошки тут же простыл и след. — Ну, чего перестала? Дальше играй, — с этими словами дед устроился на стуле напротив, а Тоня, справившись с волнением, заиграла снова. Держалась она теперь напряжённо, словно боясь сфальшивить, но всё же доиграла пьесу до конца и глубоко выдохнула, убирая волосы со лба, а затем взглянула на деда.       — Инструмент расстроенный, — заметила она, словно бы оправдываясь. — Я давно не играла, всё уже забыла…       — От прежних хозяев остался, без надобности был — у нас пианистов нет, сама видишь, — ответил дед, сверля её взглядом. — Но для тебя настроим, если хочешь.       Она кивнула, но улыбнуться не смогла, слишком разнервничалась. «И кто были эти прежние хозяева? Куда делись?» — почему-то подумала Тоня.       — Спасибо… дедушка.       Тоне показалось, что выражение лица его опять немного смягчилось.       — Иди-ка сюда, Антонина.       Она послушно встала из-за фортепиано и приблизилась к деду — сердце колотилось учащённо, но Тоня уговаривала себя не быть такой трусихой и не вести себя глупо.       — Сядь.       Тоня придвинула себе стул и села вплотную к деду, почти касаясь его коленей своими. Дед внезапно взял её за руки — у него были мощные крестьянские длани, хоть и не похоже было, чтобы на них сказался тяжёлый физический труд. На их фоне её руки казались ещё более тонкими и нежными.       — Знаю, что ты у меня спросить хочешь.       Тоня сглотнула.       — Спросить хочешь, но боишься… Чем твой дед занимается, вот что ты думаешь. На что живёт. И что за люди тут бывают, — он чуть хмыкнул. — Ты ведь девочка умная, догадалась, поди?       Она помолчала, прежде чем ответить. «Не умная я никакая, — пронеслось в мыслях. — Была бы умная, сразу бы отсюда сбежала… а я…» Она покачала головой.       — Не догадалась, — наконец ответила она, опустив глаза, а смутные догадки, тем не менее, с кровью запульсировали у неё в висках. Подозрительные люди, многие непонятные ей слова, похожие на секретный язык, просторный дом с хозяйством, стол, ломящийся от еды и выпивки, красивые платья, которые показывала ей Клаша и спрашивала, хочет ли она что-нибудь перешить на себя… и всё это среди послевоенной разрухи, нищеты и голода…       — Да? — голос деда привёл её в чувство. — А я думаю, что догадалась. Вон, вон, как губки задрожали… Ну, что ты, — она почувствовала, как дед с силой притянул её к себе — и вдруг обнял, чего она никак не ожидала. — Дура-девка… Не плачь, не дрожи. Чтобы я родной внучке чем угрожал? Я уж дочь единственную потерял однажды, — в голосе деда Тоня различила мрачное сожаление, — не хочу последнее, что у меня осталось, терять… А к мусорам — в милицию, то бишь — идти не вздумай, — резко предостерёг он. — Хочешь, чтобы они твоего деда пристрелили, как бешеную собаку?       — Нет, — прошептала Тоня, глотая слёзы. — Не хочу.       Она обняла деда в ответ, ощущая его горб под своими ладонями, и прижалась ближе. Здравый смысл кричал ей одно, а сердце нашёптывало совсем другое — она и правда не хотела предавать последнего оставшегося у неё близкого человека, даже если он — преступник, вор, может быть, даже убийца, собравший вокруг себя таких же воров и убийц…

***

      С того разговора прошло около месяца, и Тоня всё-таки привыкла к новой своей жизни, которую поначалу тяжело было принять — не обошлось без сделки с совестью. Она ухватилась за возможность ездить в город, давно уже обещанную дедом. Фокс действительно обычно сопровождал её — в его обществе она чувствовала себя спокойнее, чем рядом с остальными бандитами. Впрочем, в то, что Фокс — тоже бандит, ей до конца не хотелось верить, уж слишком отличались его манеры, внешность… и потом, эта военная форма и орден. С другой стороны, раньше Тоня и представить не могла, что бывший фронтовик может обернуться преступником, но жизнь, как говорится, внесла свои коррективы.       «Но тогда какие ещё общие дела он может иметь с дедом? — резонно возражала Тоня самой себе. — А Левченко? Ведь он-то тоже фронтовик?»       С Левченко Тоня сошлась случайно — этот крупный, плотный человек с сонным безразличным лицом сперва казался ей таким же, как и прочие. У него, видно, не было другого пристанища, кроме дома Карпа («хазы», «блат-хаты» или вовсе «малины» — каких только слов не наслушалась Тоня за это время), поэтому жил он рядом с нею, в соседней комнатушке.       Как-то раз, увидев, что Тоня пыталась в одиночку перетащить тяжёлые книги с чердака к себе, он помог ей и даже сколотил для неё деревянные полки. Не сразу, но Тоня разговорилась с мужчиной и узнала, что фамилия его Левченко, а затем и то, что он воевал в штрафроте, был представлен к снятию прежней судимости как искупивший кровью… и, по роковому стечению обстоятельств, вернулся к преступной жизни после войны. Тоня видела, что откровения даются Левченко нелегко — в его усталых глазах отражалась такая боль и стыд, что девушка в какой-то момент просто сжала его руку, чтобы хоть немного утешить. Тогда Левченко посмотрел на неё и сказал:       — Человек ты, Тоня. Человек. А мы — звери. Не место тебе среди нас…       Она отвела взгляд. Слова Левченко задели её до глубины души.       — Может, и не место. Но деда я не оставлю, — глухо призналась она, а затем подняла глаза. — И не верю, что ты — зверь.       Левченко болезненно усмехнулся и сжал её руку слегка.       — Ко мне давно уж никто так не относился, как ты, — грустно заметил он. — Командир наш ротный только, никогда его не забуду… И ты.       Тоня вспоминала этот разговор с Левченко, отставив в сторону бокал с шампанским, которое едва пригубила. От звуков «Рио-Риты» и шума ресторанной публики у неё начинала болеть голова. Сегодня Евгений Петрович повёл её в «Асторию», дорогой коммерческий ресторан в центре Москвы — и, по правде говоря, Тоне здесь не нравилось. Фокс, наоборот, любил такие заведения — по лицам швейцара и гардеробщика сразу было ясно, что посетителя они узнали, а затем Фокс приветствовал по именам всех официанток и разносчиц, которые к ним подходили.       «Лучше бы Евгений Петрович повёл меня в театр», — подумала Тоня, скучая и разглядывая публику. Пока Фокс отлучился, к девушке уже пару раз подходили мужчины и приглашали танцевать, но она вежливо отказывалась под предлогом того, что пришла не одна.       — Не заскучала без меня? — улыбнулся вернувшийся Фокс, присаживаясь рядом и обнимая девушку за плечи. Он сам предложил ей перейти на «ты», и всё же иногда она забывалась и называла его на «вы» — всё-таки Евгений Петрович был значительно старше неё.       — Заскучала, — честно ответила Тоня, тоже чуть улыбнувшись. — Может, пойдём потанцуем?       Фокс охотно вытащил её из-за стола и повёл в танце под ритм старого довоенного танго, исполнявшегося живым оркестром. В отличие от всего остального, танцевать с Евгением Петровичем ей нравилось — Тоня забыла все мысли, мучившие её, и с головой отдалась меланхолически-томному танцу. Ей нравилось чувствовать Евгения Петровича так близко, от терпкого запаха его одеколона кружилась голова, а когда они встречались взглядами, Тоня улыбалась и краснела. Закончилась одна мелодия, начала играть другая, третья… Девушке даже хотелось, чтобы этот танец продолжался вечно, но Фокс предложил ей ещё выпить вместе.       Когда они вернулись за столик, Тоня всё же выпила немного шампанского и поспешно закусила, чтобы не захмелеть — она опасалась, что для неё это будет довольно легко. Девушка как раз хотела что-то сказать своему спутнику, когда к их столику подошёл немолодой человек очень представительного вида, в дорогом костюме и с тростью.       — А, Тонечка, познакомься, это Пётр Ручников, — представил Фокс человека с тростью. — Мой давний знакомый. Он по театральной части, — Тоня не заметила, как Фокс слегка ухмыльнулся при этих словах, и наивно спросила:       — Правда? Знаете, я в Москве недавно, мне бы ужасно хотелось побывать в здешних театрах…       Не дождавшись ответа, она протянула Ручникову руку, тот суховато пожал её, вроде бы улыбнувшись, но взгляд его оставался при этом каким-то колючим.       — Фокс, поговорить надо, — заметил Ручников, подсаживаясь на свободное место, и бросил ещё один выразительный взгляд на Тоню. — С глазу на глаз.       Фокс отреагировал на этот намёк с улыбкой.       — От Тонечки у меня секретов нет.       На этих словах Ручников, как показалось девушке, ехидно усмехнулся, пробормотав:       — Ну да, ну да…       — Евгений Петрович, — вдруг сама сказала она, одновременно и чувствуя себя неловко, и желая поскорее уже вырваться отсюда, — я пойду. В самом деле… зачем мне вам мешать? Я… у меня разболелась голова, здесь так душно и шумно… Я пойду прогуляюсь, а мы с вами встретимся где-нибудь через час.       Лицо Фокса несколько омрачилось, зато Ручников казался довольным.       — Хорошо, Тоня. Тогда через час здесь — на углу Тверской и Глинищевского.       — Вообще-то на углу Горького и Немировича-Данченко, — вновь усмехнулся Ручников, — но москвичи вас поймут.       — Я провожу тебя, — Фокс было поднялся, но Тоня остановила его.       — Нет-нет, спасибо, Евгений Петрович, я сама.       Когда Тоня вышла из ресторана, на миг ей показалось, что кто-то следил за ней, но рядом никого не обнаружилось. Тогда она наконец-то вздохнула свободно — на улице стоял приятный летний вечер, а этот воздух пьянил девушку куда больше, чем бокал игристого. Всё вокруг дышало мирной беззаботностью первого послевоенного лета. Тоня огляделась по сторонам и решила пойти в сторону Бульварного кольца — длинные московские бульвары понравились ей, вечером на них уже зажигались фонари, и идти одной было нестрашно. Тоня была погружена в приятные мысли и шла легко, напевая мелодию того самого танго, под которое танцевала с Фоксом.       — В этот час ты призналась, что нет любви…       Тоня так замечталась, что не сразу заметила, как в районе Петровского бульвара у неё улетел лёгкий шёлковый шарфик — подарок Евгения Петровича. Звонкий мужской голос вдруг окликнул её:       — Девушка! Девушка, вы потеряли.       Тоня обернулась и увидела в нескольких метрах от себя стройного и статного молодого человека в военной форме, а рядом с ним — более приземистого мужчину постарше в пиджаке и галифе.       — Ох, спасибо большое, — Тоня смущённо засмеялась, подбежав и забрав шарфик из рук молодого человека. На миг она встретилась взглядом с его голубыми глазами — даже в сумерках и при фонарном освещении был различим их цвет.       — Вы уж повнимательнее, гражданочка, — посоветовал мужчина постарше, но весело улыбнулся при этом. Голос у него был сильный, с ярко выраженной хрипотцой. — И аккуратней ночью по улицам гуляйте.       — Уж постараюсь, — пообещала Тоня, опять засмеявшись. — Спасибо!       Напоследок махнув незнакомцам рукой, она развернулась и, на ходу повязав шарфик, продолжила свой путь в сторону Чистых прудов.       На Чистопрудном бульваре Тоня замедлила шаг — она спустилась ближе к воде и пощупала землю. Та оказалась ещё достаточно тёплой, и девушка, сняв туфли, села на берегу пруда, задумчиво глядя на водную гладь, в черноте которой отражались огни фонарей. Здесь было хорошо и спокойно — несмотря на позднее время, по бульвару ещё прогуливались люди, в основном влюблённые пары, откуда-то со скамейки доносились звуки гитары. Тоня совсем уже было расслабилась, когда вдруг недалеко от неё в траву упал тлеющий окурок. Девушка так и вскочила с места. Тот, кто бросил окурок, не успел скрыться из виду, а она моментально узнала и эту кепочку-шестиклинку, и чёрные «прохоря» — высокие сапоги-гармошки.       — Эй!       Схватив свои туфли, Тоня догнала того, кто, похоже, всё это время вился вокруг неё, и с возмущением поймала его за рукав.       — Так это ты следил за мной, — сердито выпалила она. — Мне ещё у ресторана показалось, что кто-то ошивается рядом…       Промокашка (а это был, разумеется, он) скорчил досадливую гримасу — видно, он и сам был не рад своему провалу.       — Шпион из тебя никудышный, — хмыкнула Тоня и отпустила рукав пиджака. — Зачем ты это делал?       Промокашка аж сплюнул, растеряв все зачатки хороших манер, которые было проклюнулись у него из страха перед Карпом.       — Да больно мне нужно пасти тебя по своей воле.       — Что делать?.. — переспросила Тоня, не сразу поняв блатного выражения, а затем возмутилась: — Говори по-человечески!       — Да следить за тобой! Мне-то никакого резону… — тут он, правда, замялся, словно чего-то недоговаривая.       Тоня прищурилась.       — Ах, никакого резону? Хорошо. Тогда кому есть резон?       Промокашка взглянул на неё затравленно.       — Карп меня послал.       От этих слов она так растерялась, что возмущение её тут же сдулось, как проколотый воздушный шарик.       — Но… но ему-то зачем?       — Зачем, зачем, — передразнил её Промокашка, словно не умел говорить, не придуриваясь и не собачась с кем-то, больше минуты. Тоне надоел этот цирк, и она вдруг влепила Промокашке пощёчину — кажется, это подействовало, он схватился за щёку и посмотрел на девушку как-то изумлённо, даже обиженно. — Э-э, ты чего?..       — Ничего, — ровно ответила Тоня. — Будешь говорить нормально, толком, а не то ещё получишь.       — Тьфу ты, вся в предка пошла… — пробормотал Промокашка, но продолжал смотреть на неё странно, а пальцами всё ещё касался своей щеки, будто они приклеились. — Ну он, он меня послал, чтобы с тобой ничего не случилось, ясно? Фоксу он не доверяет, поняла?       — Но ведь он сам меня с Евгением Петровичем отпустил, — медленно возразила Тоня, ощущая, как изнутри её начинает точить какое-то очень нехорошее чувство.       — Отпустил, — согласился Промокашка. — А меня для надёжности послал. Фокс, он это… кобель поганый. И маруха у него есть, Аней звать. Он через эту Аню дела какие-то мутит, Карп в курсе, а остальные бабы ему так, для ровного счёту.       Она совсем потерянно посмотрела на Промокашку и почувствовала себя очень гадко, будто в грязи извалялась. Оттолкнув его с дороги, она босыми ногами в тонких чулках ступила прямо на асфальт, совершенно забыв о туфлях, болтавшихся в руке.       — Тоня! — Промокашка тут же подорвался за ней, забегая вперёд и преграждая дорогу. — Тонь, погодь…       — Уйди, слышишь? — она поморщилась. — Надоел хуже горькой редьки. И ещё раз увижу, что ты за мной следишь, я… — она бессильно вздохнула. Что она могла сделать, если и правда Промокашку приставил следить за ней сам дед?       — Ты… что? — уточнил Промокашка, нервно дёргаясь на одном месте.       — Убью тебя, — пообещала Тоня без тени улыбки.       — Тогда лучше щас, а? — выдохнул он таким безнадёжным голосом, что она даже удивилась.       — Сейчас?       Едва она успела это произнести, как Промокашка обхватил её руками за талию, прижал к себе и совершенно отчаянно поцеловал в губы. В следующую минуту — Тоня сама не поняла, как это у неё получилось — он полетел в пруд, где испуганно забарахтался и нескладно заматерился.