Искусство обнажения

— Кто вообще устраивает экзамен за целую неделю до общепринятого круга зачётов?! Снековый автомат с глухим стуком выплёвывает вторую баночку кока-колы. Юри приседает на корточки, придерживая рукой края задирающейся юбки, достаёт напиток из лотка выдачи и, поднявшись, протягивает его мне. — Пак Чимин, полагаю. — Ты знала об этом? — я цепляюсь пальцами за холодное металлическое кольцо и чертыхаюсь себе под нос, когда встряхнутая газировка неожиданно брызгает вверх. — Блин, ты только подумай! Он умудрился припереться ко мне домой, выдать материалы, а предупредить, что поставил экзаменовку уже на следующее занятие, видите ли, забыл! — Йерим, — тихо смеётся Юри и подхватывает меня под локоть, разворачиваясь в сторону лифтов, — он никогда не уведомляет о своих контрольных заранее. Скажи спасибо, что преподаватель Пак в принципе попытался тебе помочь. — Да не пытался он мне помогать! — несдержанно восклицаю я, двигаясь вслед за девушкой, но тут же прикусываю язык: холл начинает понемногу заполняться учащимися, а мне совершенно не хочется стать объектом очередных беспочвенных слухов. Или не совсем беспочвенных. Впрочем, это ещё хуже. — А мне кажется, что пытался. — Ты слишком его идеализируешь, — фыркаю я. — Такой человек как он просто не способен на бескорыстные поступки. — Любой человек способен на бескорыстные поступки, — шепчет мне на ухо девушка, замечая рядом компанию кучкующихся одногруппников, — если у него есть чувство вины за содеянное. — Тогда такие поступки уже нельзя назвать бескорыстными. Юри устало вздыхает и делает несколько мелких глотков из своей банки, прежде чем встряхнуться, прогоняя сонливость, и посмотреть на меня исподлобья. — Ты слишком категорична, Йерим. Думаю, это был просто нестандартный способ попросить у тебя прощения. — Да на кой ему оно нужно? — я бросаю на девушку скептический взгляд. — Пака не волнует моё отношение к нему. — Ты не можешь знать этого наверняка. Я морщусь, словно мне на язык попадает что-то горькое. Опять эта шарманка. — Ты его защищаешь сейчас что ли? Чонгук надоумил? — Нет, — Ким бесстрастно пожимает плечами. — Просто высказываю своё мнение со стороны. — А мне кажется, что защищаешь. Однако Юри ничуть не смущают ни мои сведённые к переносице брови, ни обиженный тон, которым я признаюсь ей в своих подозрениях. Как об стенку горох — всё без толку! — Не преувеличивай. Вообще-то, это происходит далеко не впервые. Я бы даже сказала — с завидным постоянством, ведь после того злосчастного дня, когда я позволила себе разреветься у девушки на груди, Ким словно бы подменили. Не прошло и нескольких суток, как она подняла запретную тему вновь, — сначала мельком, серией коротких и незначительных фраз; позже — употребляя имя преподавателя настолько свободно, как будто он её старый друг и верный соратник, за которым не числится ни одного тяжёлого прегрешения. К сожалению, у меня имеются неутешительные догадки по поводу того, где зарыта собака. Вероятно, по тому же самому адресу, который в списке на телефоне Юри теперь выпадает первым, если заходить в онлайн-приложение по заказу такси. Понятия не имею, что за лапшу они там с Чонгуком заваривают в перерывах между своими постельными свершениями, но факт излишней — и с недавних пор до ужаса очевидной — осведомлённости этих двоих взращивает во мне чувство смутной тревоги. Ведь теперь я отчётливо осознаю, что поторопилась, когда сделала вывод об отсутствии общих точек пересечения с Паком. Во-первых, потому что их — этих точек — на самом деле оказалось больше нуля; а во-вторых, потому что Чимин весьма красноречиво дал понять, что, будь мы хоть триста раз по разные стороны баррикад, он продолжит раскачивать меня из стороны в сторону, несмотря на моё демонстративное пренебрежение его требованиями. Нет смысла скрывать: я и вправду наивно полагала, что он пойдёт мне навстречу и сократит количество наших встреч до уровня крайней необходимости. Но то, что он осмелился вытворить чуть меньше, чем неделю назад, начисто отклонило меня от курса. А теперь ещё и Ким повадилась регулярно тестировать меня на стрессоустойчивость. Прямо-таки совпадение на совпадении — чудеса, не иначе. Но если серьёзно. Кто-нибудь, прошу, вырубите уже эту сумасшедшую карусель по имени «Пак Чимин». Пожалуйста. Я так больше не могу. — Ты в последнее время сама не своя — становишься всё страннее и страннее, — говорит Ким; на её лицо наползает выражение глубокой озабоченности, но подруга быстро берёт себя в руки и, не дождавшись ответа, продолжает. — Ладно, забей, — отмахивается она. — Увидимся сегодня вечером — выпьем, расслабимся... Чонгук, кстати, умудрился всю душу мне вытряхнуть — так сильно хочет с тобой познакомиться! Ты ведь не передумала, правда? Мы собираемся бронировать столик на семь. Вот она — новая идея-фикс от Ким Юри: заставить меня подружиться с её новоиспечённым парнем. Эта мысль стукнула ей в голову внезапно, как гром среди ясного неба, но прочно закрепилась в перечне безотлагательных дел, словно девушке в срочном порядке потребовалось моё благословение. Она старательно обрисовывала Чонгука, как чуткого человека, чрезвычайно лёгкого на подъём и обладающего фантастическим чувством юмора. Проще говоря — как полную противоположность его беспринципного соседа, который ставит палки в колёса окружающим чаще, чем успевает поправлять свою залакированную чёлку. — Если на экзамене всё пройдёт хорошо, то у меня не будет причин для отказа. — А если не хорошо? Что, в общем-то, вероятнее всего. Я, зябко сгорбившись, обнимаю себя за предплечья, словно на улице не двадцать семь градусов, как показывает термометр, а как минимум на дюжину штрихов ниже. — Тогда забаррикадируюсь дома, запасусь носовыми платками и включу на ноутбуке какую-нибудь слезливую мелодраму. — Что за бред? — прыскает Юри. — Ты ненавидишь слезливые мелодрамы. — Вот именно, — отзываюсь я хмуро. — Но если уж добивать себя, то по всем фронтам. Из груди Ким вырывается очередной сочувственный выдох. — Ничуть не подготовилась, да? — Ничуть, — жалобно постанываю я, опуская голову. — Что мне теперь делать? — А что обычно делают в таких ситуациях? — спрашивает она, когда мы заходим в просторную кабину лифта и по привычке прижимаемся спинами к поверхности противоположной стены. — Остаётся только списывать. Я резко разворачиваюсь к подруге, а потом прохожусь взглядом по силуэтам впереди стоящих студентов. И тут же облегчённо перевожу дух: три человека, двое из которых переговариваются между собой с таким эмоциональным запалом, что вряд ли окажутся в состоянии подслушивать, и третий — всего лишь низкорослый парнишка с крашеной шевелюрой и модными «капельками» наушников в ушах. Ни одного дёрнувшегося затылка — хорошо, что Юри хотя бы хватило ума разглагольствовать об этом тайком. И всё же... — Ты что, серьёзно? — А почему нет? — спрашивает она. — Преподаватель Пак, конечно, тот ещё ястреб, но даже он не обладает всевидящим оком, чтобы иметь способность видеть сквозь парты. Будь аккуратнее — и всё получится. — Так себе план, — заключаю я, прикусывая нижнюю губу. — Мне со своей везучестью с ним не тягаться. Проколюсь. — У тебя есть варианты получше? Я снова ловлю себя на желании сокрушённо опуститься на корточки. Спрятать лицо в коленях, потянуть себя за корешки волос. В идеале — не выходить из этой железной коробки вплоть до окончания учебного дня. — Нет. Если бы были — чёрта с два я бы так мандражировала перед контрольной. Но Пак Чимин отчего-то решил, что устраивать сюрпризы — это его жизненное кредо. Поэтому утром, когда Юри дозвонилась до меня и сообщила, что сегодня нас ожидает «охренеть какой важный зачёт», у меня не осталось времени даже на то, чтобы заглянуть в злосчастные материалы и выделить маркером основные положения заявленных тем. Ни на что не осталось, если честно, кроме как докрасить ресницы да закинуть в рот половинку диетического батончика. Перебирать многочисленные бумажки я принялась, уже находясь в салоне такси, однако и это не дало мне ровным счётом ничего. Волнение, дребезжащее в теле, словно бы отключило мой мозг от блока питания, а глаза накрыла плотная чёрная пелена, кое-где расплывающаяся волновой рябью. Ноль идей. Решений — и вовсе отрицательное количество. — Ты хотя бы комплект сменной одежды с собой прихватила? — вдруг спрашивает Юри, когда мы выходим в узкий коридор, всецело погружаясь в утреннюю суматоху. До пары остаётся не больше пятнадцати минут — нужно ещё успеть занять своё место. То самое, которое на вершине. Последний ряд. Чтобы распознавать выражение лица Пака помешала хотя бы врождённая близорукость. — Какой одежды? — Учитывая твои обстоятельства — желательно, сексуальной. Сладкая жидкость пачкает подбородок и едва не проливается на полупрозрачную блузку. Я кашляю, останавливаясь около окна, и несколько раз бью себя кулаком по груди, чтобы привести дыхание в норму. А потом кладу ладонь на узкий подоконник, вставая к девушке вполоборота, и прошиваю Ким испепеляющим взором. Хорошая шутка, Юри. Молодец. Как виском, блин, об косяк. — Ты нормальная? Соблазнять Пак Чимина откровенными шмотками ради высокой оценки — прямо-таки новый уровень кретинизма. Если я когда-нибудь рехнусь окончательно, то обязательно проверну нечто подобное перед тем, как отправиться в палату к таким же чокнутым психопаткам. Надеюсь, в таком случае он хотя бы поблагодарит меня за спектакль. Или даст парочку советов о том, как правильно раздеваться на публике. Всё-таки искусство обнажения — в первую очередь его стезя. И уж кому, как не мне, знать об этом не понаслышке. — Да ладно тебе, не обижайся, — неловко улыбается она, подскакивая ближе. — Ну подумаешь — сдуру ляпнула, с кем не бывает? — и подхватывает меня под руку, медленно возобновляя ход. — Простишь? Я закатываю глаза, неохотно двигаясь в сторону аудитории. — Прощу, если пообещаешь, что впредь будешь держать язык за зубами и не напоминать мне о том, что... — и резко втягиваю носом воздух, запинаясь в попытке подобрать подходящее слово. О том, что, Со Йерим? Что он забрался к тебе под кожу, словно какой-то клещ? Что ты до сих пор помнишь, как он жался к тебе, будто в действительности испытывал нечто большее, чем банальное плотское вожделение? Что ты позволила себе — и неважно, что всего на долю мгновения — поверить в бесхитростность его действий? Или что где-то там, на задворках сознания, на невероятной глубине, куда добраться — мозги переломать, тлеет постыдное осознание того, что тебе, блин, понравилось? — Прошёл практически месяц, — начинает Ким, без труда улавливая крутящиеся в моей голове мысли. — Это достаточно долгий срок, а ты по-прежнему... — Юри, — перебиваю я, не желая слушать эту заезженную пластинку по десятому кругу, — она уже самым натуральным образом сидит у меня в печёнках, и дёргаю девушку за рукав, — пообещай мне, что прекратишь, — с нажимом. На что Ким лишь благодушно смеётся, вырывая из моих пальцев практически пустую баночку кола-колы, и лёгким движением закидывает её в ближайшую мусорку. — Обещаю, — говорит Юри, кивая, но не проходит и нескольких секунд, как она неожиданно выскакивает вперёд, перекрывая мне дорогу, и лукаво прищуривается. — Хотя подожди, имеется ещё кое-какой важный момент. Боже, нет. Мы замираем около входа в аудиторию, и я окатываю подругу вопросительным взглядом. — Что на этот раз? И напрягаюсь, когда Ким тянется к моим волосам и начинает усердно поправлять непослушные прядки. Её поблёскивающие от яркой помады губы смыкаются в тугую полосу, а на лице застывает гримаса абсолютной сосредоточенности. — Отнекивайся, сколько душе угодно, — ласково произносит она, принимаясь отряхивать невидимые пылинки с моей одежды, — но я тебя наставляю, как человек со знанием дела... — Эй! — восклицаю я, когда Юри наспех расправляется с верхними пуговицами моей блузки и рывком оттопыривает края ворота так, чтобы оголить кожу. — Ты зачем это делаешь? — Йерим, ну что за привычка надевать под низ топик? — разочарованно протягивает подруга. — Скрывать такую высокую грудь — просто преступление. Я перехватываю девушку за запястья, порывисто отстраняясь, на что Ким лишь фыркает и старательно натягивает на лицо невинную улыбку. К моим щекам мгновенно приливает кровь. — Юри, объяснись. — Без проблем, — с готовностью заявляет она, а потом нагибается и, выдержав недолгую паузу, заискивающе шепчет. — На войне, дорогая моя, все способы хороши. И сдаётся мне, что на войне с преподавателем Паком этот способ, — она прилипает оценивающим взором к моему бюсту, — самый действенный. Страдальческий возглас расходится отчётливой дрожью где-то на уровне сердцевины и стопорится в горле. — Юри! — Да молчу я, молчу! — смеётся Ким, выставляя перед собой ладони и пятясь назад — прямо через порог аудитории, в светлый класс, битком набитый гогочущими студентами. — Зато смотри — наконец-таки ты улыбнулась! — Это нервное, — пыхчу я и крепче сжимаю зубы, машинально совершая несколько широких шагов вслед за развеселившейся девушкой. — Больше никогда так не делай! И, всецело сконцентрировавшись на желании просверлить во лбу подруги огромную дырку, даже не сразу замечаю, что мы привлекаем к себе внимание, — одногруппники, сидящие за передними партами, заинтересованно поднимают головы. — И всё же подумай о том, что я тебе сказала! — продолжает задорно гнуть свою линию Юри. — Ты ничего не теряешь, да и... — она разворачивается на носках и снова было открывает рот, но, к счастью, не успевает договорить — только удивлённо ойкает, замирая на месте, и внезапно сгибается в низком поклоне. — Доброе утро, преподаватель Пак. До меня доходит не сразу. Я глупо моргаю, пытаясь переварить услышанное, а потом перевожу взгляд на массивный учительский стол и мгновенно сталкиваюсь с внимательным прищуром тёмно-карих глаз. Я могу поклясться, что чувствую, как внутренности начинают покрываться хрустящей ледяной коркой, и едва сдерживаюсь, чтобы не хлопнуть себя по лицу. Вырвать бы Юри её болтливый язык, честное слово! Ким ведь только что чуть не похоронила нас обеих. — Доброе. Потому что Пак Чимин, ко всеобщему изумлению, удосужился заявиться на экзамен заранее. Обычно он пренебрегает удовольствием контактировать со студентами во внеурочное время, предпочитая либо отсиживаться в своей машине (как я слышала однажды от каких-то шушукающихся под боком девиц), либо курить в специально отведённом для этого помещении на этаже. Но сегодня, видимо, рак на горе всё-таки свистнул, и мужчина по необъяснимой причине решил пересмотреть свои устаканившиеся принципы. Радость-то какая. Но нет. Вообще-то, совсем нет. Не для меня так точно. Чимин натягивает повыше подвёрнутые рукава своей рубашки — мне кажется, или он нацепил ту же самую, что красовалась на нём в нашу последнюю встречу? — и окатывает меня настолько испытывающим взглядом, что я окончательно отмираю. Отвешиваю короткий поклон в качестве жеста вежливости — этого требует ситуация — и поправляю по-прежнему распахнутый ворот собственной блузки. А в следующее мгновение Юри уже тащит меня вверх по лестнице, попутно выискивая пустые островки незанятых стульев. Я ощущаю, как лопатки обжигает что-то горячее, но быстро стряхиваю сгустившееся наваждение с костей. Всего лишь два часа — не велика беда. Выдержишь, Со Йерим, не разорвёшься. Поднимешься со звонком — впрочем, быть может, удастся и раньше — и вздохнёшь полной грудью вплоть до следующей среды. И снова. И снова — пока дата финального зачёта не замаячит красной тряпкой на горизонте. — Давай сюда, — говорит Юри, кивая на предпоследнюю парту около окна. — Как раз высокий паренёк впереди — за его макушкой можно хоть пикник разводить, всё равно никто не догадается, чем мы здесь занимаемся. Я безропотно опускаю свою сумку на деревянную поверхность стола. Из приоткрытой форточки тянет ароматом раскалившегося асфальта и душистыми зелёными листьями; на улице, прямо перед учебным зданием, стоят, хаотично рассыпавшись, велосипеды и разноцветные мотороллеры. Был бы у меня шанс — тотчас оказалась бы там, в столпотворении людских силуэтов, подальше от душного кабинета, толкаясь против течения — к аллее зацветшего озера, пересекая высоченные каменные столбы кампусных ворот. Беспечно. Со стаканчиком холодного кофе в руке. Соберись. — Кстати, — обращаюсь я к девушке, попутно оглядываясь по сторонам. — Не видела Тэхёна? Он пришёл? — Ну да, — отвечает Юри. — Вот же он — на противоположной стороне класса, — и вскидывает руку, указывая куда-то за моё плечо. — В белой футболке. Я думала, ты заметила. Я оборачиваюсь. Среди копошащихся студентов вскоре и правда находится нужный — расслабленный, с крепко сомкнутыми веками и разметавшимися по лбу волосами. Ким, немного сползший на жёстком сидении вниз, олицетворяет собой невозмутимость такой чудовищной величины, что я сразу же прихожу к выводу: даже если он и осведомлён о моём присутствии, то по-прежнему продолжает намеренно меня игнорировать. Чего и следовало ожидать. Живот скручивает от неприятного чувства — оно похоже на маленькую гирьку, шершавую и холодную, которая начинает перекатываться по дну пустого желудка, отягощая и без того отчётливое ощущение голода. — Ты же не собираешься... — Собираюсь, — слетает с губ тихое. — Он не станет прилюдно со мной ругаться. — Нет, стой, — Юри хватает меня под локоть. — Это плохая идея, Йерим. — Почему? — Серьёзно? — она сводит брови к переносице. — Тебе действительно требуется разъяснение? — Желательно. Юри дёргает меня вниз, и мне приходится сдаться — рухнуть на стул рядом с ней, устремляя на девушку нетерпеливый взор, и скрепить в замок похолодевшие пальцы. — Ты уверена, что не найдётся более удачного момента, кроме как поговорить с Тэхёном прямо на паре у Пака? — А в чём, блин, существенная разница? — Йерим, извини, что так грубо, — Юри понижает голос и предусмотрительно выдавливает из себя виноватую улыбку, заставляя меня нахмуриться, — но включи, пожалуйста, мозг. Пак — не другие. Ты осознаёшь, что можешь разозлить его этим? — Его недовольство — это его личные проблемы. — Если ты собираешься претендовать на хорошую отметку в дипломе, то лучше бы тебе этого не делать. — Может, мне ещё предложить ему переспать со мной ради высокой оценки? — выдыхаю я практически беззвучно и неосознанно сжимаю ладони в кулаки. — Не неси чушь, Юри. На меня ему плевать, а если ты про Тэхёна, то пусть разбираются со своими трудностями самостоятельно. — Но... — Мне осточертело принимать участие в том, что меня не касается. — Йерим! — Не надо, — выскакивает умоляющее; я суетливо заправляю выбившуюся прядку волос за ухо, бросая взгляд на печатающего что-то в телефоне Чимина, но тут же отвожу глаза в сторону. — Всё будет нормально, поверь мне. И рывком поднимаюсь на ноги, сверяясь с минутной стрелкой на часах. Без пяти. Отлично. Этого времени будет достаточно, чтобы успеть поздороваться. Если повезёт — задать парочку ничего не значащих вопросов. Уловить хотя бы одну искреннюю эмоцию на чужом лице. Мой жест может ему не понравиться. Конечно, с вероятностью в девяносто процентов, так и будет. Иначе бы Ким не избегал меня, как прокажённую, сутками напролёт. Однако в моём сердце продолжает теплиться мысль, что следует лишь нащупать уязвимые точки — и его броня треснет, подобно моей собственной, размякшей под давлением компромиссов. — Поверь мне, — передразнивает Ким, наблюдая за удаляющейся фигурой, и кисло цокает языком. — Класс, моя лучшая подруга — отпетая самоубийца. Господи, забери у неё упёртость и подари смекалку, а то это уже ни в какие ворота... Но ноги уже несут меня вдоль тесного прохода между задним рядом парт и голой прохладной стеной. Я поправляю кромку джинсовых шорт и оглаживаю слегка приподнявшуюся ткань топика на животе. Пытаюсь двигаться непринуждённо — всё-таки в моём намерении нет ничего противоестественного. По крайней мере, я убеждаю себя в этом снова и снова. Повторяю, как мантру, — ровно до того самого момента, пока не плюхаюсь на свободное место около дремлющего парня и не тянусь к белому проводу его наушников. Пока не замираю, едва дотронувшись подушечками пальцев до гарнитуры. Тэхён вздрагивает от неожиданности и часто моргает, словно бы желая удостовериться, что зрение его не обманывает. Я не вынимаю затычки из его ушных раковин — Ким справляется с этим сам, резко выпрямляя позвоночник и откладывая телефон на стол. Растерянность, исходящая волнами от его тела, ненароком захлёстывает и моё. — Привет, Тэ. Он поправляет широкий ворот футболки, откашливаясь, а потом прикипает ко мне нечитаемым взором. Размытым, с налётом сизой сонливой дымки. Его густые ресницы мелко подрагивают. — Привет, — удивительно твёрдо. Как чёрная клякса поверх белого полотна — контрастно. И чем сильнее густеет прохладная отчуждённость на дне его глаз, тем стремительнее увядает моя решимость. — Ты в порядке? Самая дебильная фраза из всех заготовленных заранее — знаю. Я собиралась озвучить её позже. Или не озвучивать вовсе — зависит от ситуации. Но банальщина срывается с языка, будто капля воды из протекающего крана. И теперь нарастающий дискомфорт мокро лижет затылок — до мурашек по коже и ноющих узелков под корешками волос. Тэхён как-то натужно вздыхает и складывает руки на груди. Закрывается. Прячет взгляд. — Как видишь. — Не вижу, поэтому и спрашиваю. — Так присмотрись внимательнее. Тон его голоса не пропитан грубостью, но я могу поклясться, что осязаю, как подрагивают от напряжения его связки. Сглатываю скопившуюся слюну. Нет, это никуда не годится. — Я подошла к тебе не за тем, чтобы ругаться, Тэхён. — Тогда возвращайся к Юри — с ней тебе будет спокойнее. — Ты меня прогоняешь? Он морщится, словно я только что сморозила какую-то глупость. Зачёсывает длинную чёлку со лба, пропуская прядки волос между изящными фалангами пальцев. И наконец говорит: — Я тебя не прогоняю, Йерим, — двигая плотно сжатыми челюстями, — но скоро звонок, и будет лучше, если ты заранее займёшь своё место. — До экзамена ещё остаётся несколько минут. — Дело не только в экзамене. — Ты не отвечал на мои сообщения, и я подумала, что... — Что было бы неплохо надавить? — фыркает с плохо скрываемым упрёком. — Тогда стоит признать: тебе это удаётся на славу. Топчет меня словами. Пытается погрести под грудой чёрствого хладнокровия. Напускного — это выдают его шумно раздувающиеся ноздри. Ким зол — очень зол. Но ни в коем случае не равнодушен. — Что двум взрослым людям, — с расстановкой произношу я, невзирая на колики в животе, — не пристало бегать друг от друга, скрывая свои обиды. Тэхён отводит глаза. — Чего ты добиваешься? — Чтобы ты прекратил меня игнорировать. — Я ещё не готов обсуждать с тобой подобные вещи, Йерим. — А я и не планирую обсуждать это сейчас, — шепчу я, сокращая расстояние между нашими лицами: меня воротит от мысли, что кто-то посторонний может расслышать обрывки нашего разговора. — По крайней мере, не так, как ты себе это представляешь. — Я же объяснил тебе... — Тэхён, послушай меня, — я прикрываю веки, собираясь с силами, и продолжаю после небольшой паузы. — Нам обоим есть на что злиться. То, что мы совершили — оба, не только я, — не перекрыть обычными извинениями. Я знаю, что сделала тебе больно; ты знаешь, что сделал больно мне. И я не настаиваю на том, чтобы восстанавливать отношения, просто... В солнечном сплетении начинает непреодолимо тянуть. Ностальгия. Ностальгия по родному теплу — я не могу с ней бороться. Она выжигает меня изнутри. Иссушает. Делает нецельной. — Мне не хватает тебя, Тэ. По-человечески не хватает. Ритмичное дыхание Кима становится глубже, стоит мне доверительно положить ладонь на его плечо. Чуть сжимая мягкую ткань футболки, коротко и робко. Словно пытаясь отыскать в этом жесте толику душевного равновесия — для него, для меня самой. Тэхён не отстраняется. Не прерывает физического контакта. Лишь только усмехается уголком рта, а потом внезапно поднимает подбородок и сосредоточивает взор на преподавательской трибуне. Плавные линии его профиля становятся резче, меняются всего за долю секунды — буквально со скоростью света, практически до неузнаваемости, а потемневшие зрачки застывают, будто стеклянные. Что за... Непрошеная догадка простреливает висок — я подаюсь назад и инстинктивно, не отдавая себе отчёт в действиях, отдёргиваю руку. — Пообещай подумать об этом, ладно? — выдавливаю из себя дежурную улыбку. На большее у меня недостаёт выдержки — только не тогда, когда Пак Чимин пялится на нас, как чёртов истукан. Это ощущение тяжести настолько не похоже на всё остальное, что я узнаю его из тысячи. Даже с плотно сомкнутыми веками. Не поворачивая головы. Я поднимаюсь, выскальзывая в проход между колоннами парт. Мне больше нечего сказать. Необходимость, прежде бьющая и в костяной каркас, и в серое вещество, отпадает, словно засохшая корка. Теперь дело за ним. Я сделала всё, что смогла. Ким замечает. Сразу вычисляет, чем вызвана моя реакция, — я читаю это по его мимике, когда он вновь обращает ко мне своё лицо. Собираюсь было прошмыгнуть мимо, прямо за его спиной, однако Тэхён порывисто перехватывает меня за запястье. И — одними губами, едва перебивая оживлённый гомон вокруг: — Ты с ним общаешься? Сердце пропускает удар. — Что? — Не притворяйся, будто не понимаешь, о чём я. Точнее, о ком, собирается было добавить он, но молчит. Его цепкие пальцы держат крепко — не сдвинуться. Однако боли нет. Точно как нет и того тепла, которое ещё недавно — мне чудилось это — было разлито в пространстве между нашими телами, как нагретое молоко, покрытое густой липкой плёнкой. — Не общаюсь. Тэхён прищуривается. — Совсем? — Совсем, — на автомате. И, наверное, только поэтому он не распознаёт в моих словах ложь. «Зависит от того, что ты подразумеваешь под общением», — следовало бы заявить мне. Если ты имеешь в виду добровольные встречи, обусловленные взаимным интересом и духовной привязанностью, то нет — мы не общаемся. А если под это определение подходит концепция «он систематически нарушает рамки моего личного пространства, а я неоднозначно реагирую в ответ», тогда ты попал в точку. Пробил мишень ровно посередине и оставил после себя зияющую дыру. — Тогда почему он смотрит? — с расстановкой, на выдохе. — Таращится с того самого момента, как ты подсела ко мне. Я поджимаю губы. Мотивы поведения Пака — это лесные чащобы, дремучие и непролазные. Откровенный бурелом. Вопрос «почему?» априори не фигурирует в контексте рядом с его именем. Так какого чёрта я вообще должна быть в курсе? — Учитывая ваши разногласия, в этом нет ничего... — Я здесь ни при чём. Он смотрит на тебя, Йерим. Вязкая слюна мигом скатывается в горле и превращается в тугой комок — будь я сейчас в ванной комнате, непременно сплюнула бы его в раковину. Это какое-то массовое расстройство восприятия? Сегодня все поголовно вознамерились связать поступки Чимина с моей невзрачной персоной? Какая, блин, честь. — Потому что ты рядом, — пытаясь совладать с эмоциями, сухо говорю я. — Что бы он ни делал, Тэхён, ко мне это не относится. Ким перекатывает во рту язык. А потом — тихо-тихо. Сбивая о дёсны звуки. Размазывая их в лепёшку. Повторяя то же самое со мной. Складывая самообладание пополам. — Сомневаюсь. Мажущее прикосновение к тыльной стороне ладони. Скользкое, ласковое. Невесомое, будто пёрышко, летящее с неба вниз, но стоптанное жёсткой подошвой. Пропадающее, исчезающее с кожи так же внезапно, как и появилось. — Со Йерим! Я подпрыгиваю на месте, непроизвольно выпрямляя осанку. Звонкий мужской голос, знакомый до брызнувшего вдоль поясницы холодного пота, напрочь сбивает меня с толку. Взгляд медленно фокусируется сначала на учебной доске, после — течёт по тупым граням куда-то к длинному деревянному столу, лоснящемуся под косыми лучами утреннего солнца. Заправленная в брюки рубашка. Чёрный кожаный ремень с металлический пряжкой — наверняка чрезвычайно тугой. Отросшие корни волос. — Что? Я даже не уверена, что произношу это вслух: собственное имя продолжает гудеть в ушах, будто в пустом котле. Десятки пар глаз простреливают меня любопытными взглядами. — Со Йерим, — терпеливо повторяет Чимин, делая несколько шагов вперёд. — Я сказал: будьте так любезны — пересядьте за первую парту. Или мне нужно попросить вас об этом ещё раз? Я оторопело моргаю. Он что, и правда уже звал меня прежде? Вот так — на всю аудиторию? Пак опирается ладонями о край той-самой-парты, и только после этого до меня доходит. За первую. Первую, мать его! Не где-нибудь на отшибе, за плечами одногруппников, а прямо перед ним, грозясь попасть под зоркое наблюдение сверху вниз, как на сканере. Небрежный смешок режет слух, заставляя меня вздрогнуть. — Убедилась теперь? Тёмные глаза Кима поддёрнуты нехорошим блеском. Не убедилась, Тэхён. Ни черта я не убедилась. Поэтому не старайся тыкать меня носом в своё разбухшее недоверие — я уже давно впитала его в себя, словно мокрая губка. Оно капает даже с кончиков волос, образуя под стопами лужу. Однако я не собираюсь поскальзываться. Ни здесь, в самом конце душного класса, ни там — около доски, ощущая дуновение гуляющего сквозняка на лодыжках. Юри была права — она шепчет об этом вновь, когда я выхватываю из её рук протянутую сумку, но выглядит искренне раздосадованной сложившейся ситуацией: откровенно провальный экзамен становится катастрофически провальным. Нетрудно представить, какая оценка будет красоваться в табеле успеваемости после того, как мужчина встанет надо мной коршуном. А Пак встанет — это недвусмысленная угроза, написанная поверх его лба. Она становится выразительнее, когда я спускаюсь по лестнице и, заняв указанное преподавателем место, вынимаю из сумки свою студенческую карту и две гелевые ручки. Чимин мрачно смотрит на меня исподлобья — сегодня хоть кто-нибудь будет вести себя адекватно? — и постоянно оттягивает ворот рубашки в попытке загнать под материю хотя бы толику свежего воздуха. Ошибки быть не может — я запомнила эти круглые пуговицы. Собственноручно расстёгивала верхнюю. Не ту, что у самой горловины, — пониже. На уровне ключиц. Только часы на его запястье были абсолютно другими. У этих намного более громоздкий циферблат, а титановый корпус, кажется, весит целую тонну. Чимин весь сейчас — с ног до головы — точно свинцом налитый. Облокачивается на угол своего стола, нервозно тарабаня пальцами по гладкой поперечине, и ручейки вен на его предплечьях выступают настолько отчётливо, будто кто-то надувает их изнутри. Наши взгляды пересекаются, и я с вызовом приподнимаю бровь. Как бы спрашиваю: то есть тебе можно таранить меня взором, а мне — нет? Что за представление, Пак? Обязательно было зажимать меня в тиски своего авторитета? Чем я тебя так задела, что ты прицепился ко мне, словно липучка? Выбери себе кого-нибудь менее восприимчивого на роль груши для битья. А если у тебя имеются какие-то обоснованные претензии к Тэхёну, то давай — выскажи их. Только не мне, а непосредственно Киму. Иди, поднимись — он непременно найдёт, что тебе ответить. Можете даже опять помахать кулаками — я не против. Что бы вы ни делили между собой, я прошу лишь самую малость: просто дай мне возможность дышать. Потому что рядом с тобой я этого не делаю. Рядом с тобой мой рассудок вообще перестаёт функционировать нормально. Договорились? Пожалуйста. — Преподаватель Пак, — зовёт кто-то издалека, когда пронзительная трель звонка разрезает пространство, и Чимин прекращает топить меня на глубине своих чернильных зрачков. — Начинаем? — Да. Аспирант-помощник, невысокий паренёк достаточно крупного телосложения, слишком явственно изнывающий от жары, забирает у Пака стопки с заданиями, чтобы пустить листы по рядам. Немногословный экскурс по проведению теста, включающий в себя перечисление общеизвестных аспектов, — и я уже близка к тому, чтобы распластаться физиономией на бумагах. Не то чтобы мои знания по теории корпоративных финансов не дотягивают даже до минимума. На самом деле, я приложила достаточное количество усилий для того, чтобы хорошо защититься по проекту на уровне пройденной программы. Однако — стоит окончательно признать своё поражение — я действительно фантастически прокололась, когда предположила, что негативные последствия пропусков обойдут меня стороной. Излишняя эмоциональность сыграла со мной злую шутку: я не смогла вовремя отделить личное от необходимости принимать участие в образовательном процессе. Понадеялась на чудо. А по итогу — вот. Получите и распишитесь. Двадцать заданий в первой части, тридцать — во второй, и ещё два огромных аналитических текста на последней странице. Не что иное, как демо-версия финального экзамена. Очень во вкусе Пак Чимина. Тютелька в тютельку его стиль. Аспирант выводит мелом на доске цифры — время окончания тестирования — и занимает позицию наблюдателя где-то в углу класса, за моей спиной. Но я не оборачиваюсь, чтобы оценить обстановку. Мои мысли — и поверхность роговицы, от края до края, — занимает другой человек. Чимин ожидаемо околачивается в опасной близости от моей парты, намертво пришивая мои пальцы к пластиковому корпусу гелевой ручки. Не опустить на коленку. Не юркнуть ладонью в сумку. Повезло, что он хотя бы не настоял на том, чтобы сложить все посторонние предметы к стене около выхода из аудитории. Видимо, звёзды подсказали ему смиловаться. Иначе гореть по всем фронтам пришлось бы куда красочнее. Я приступаю к решению заданий скорее из принципа. Жалкие двадцать баллов — лучше, чем ничего. Надоедливое жужжание в позвонках сменяется на активный мозговой штурм, и — к моему неподдельному изумлению — стоит мне только сосредоточиться на выполнении работы, как пристальные взгляды Пака становятся почти неощутимы. Следующий час пролетает как мгновение. Когда первый студент, завершивший экзаменовку, поднимается на ноги и начинает спускаться по лестнице, я сначала даже не отрываюсь от обдумывания очередного заковыристого вопроса. Отстранённо вырисовываю в черновике загогулины, периодически покусывая нижнюю губу, а потом нечаянно цепляю боковым зрением проскальзывающую мимо фигуру. И вдруг поражённо вскидываюсь. Тэхён? — Поставь подпись и покажи студенческий, — бесцветным тоном произносит Чимин, пододвигая к Киму пронумерованный список нашей студенческой группы. Парень отдаёт свою работу, роется в рюкзаке и раскрывает перед Паком тёмно-зелёную книжку. Мужчина, впрочем, едва ли удостаивает её взглядом — равнодушно кивает и прячет руки в карманах брюк. — Можешь идти. Какое искусное проявление самоконтроля — им обоим бы на актёрское отделение. Тэхён собирается было развернуться и проследовать к порогу, но останавливается. Мнётся буквально долю секунды, а затем встряхивается и смотрит на меня как-то иначе — в его глазах будто бы тает лёд. Потихоньку, кусочек за кусочком, начиная со снежной верхушки. Его радужки светлеют, покрываются россыпью золотистых искорок. Оживают. И мгновенно гаснут, скрываясь под густыми ресницами. Померещилось? — До свидания, — бросает Ким напоследок, прежде чем исчезнуть за дверью. Глухой хлопок. Я вздрагиваю, отвлекаясь от своих мыслей, и ощущаю что-то горячее на своей щеке. Пак, до этого зажимающий в пальцах исписанные Тэхёном листы, звучно роняет их на преподавательский стол. Как если бы был чем-то недоволен. Как если бы тоже заметил. Я открываю рот, но тут же осекаюсь. Будь мы сейчас наедине, я бы обязательно спросила, какого чёрта его опять не устраивает. И почему это «что-то» вновь выливается именно на меня — возникает желание немедленно растереть ногтями скулу. Смахнуть тяжесть чужого взора. Но я не поддаюсь ни одному из внезапных порывов — утыкаюсь носом в разбросанные на парте бумаги и погружаюсь в чтение. Силой впихиваю в свои извилины условия задач, заставляя их прожевать информацию, и приспускаю с плеч рукава блузки. Совсем чуть-чуть. Едва оголяя выпирающие косточки. Аудитория действительно раскаляется изнутри, подобно каменной печке. И как только Чимин ещё не выжимает из себя влагу, скручиваясь до скрипа? Надеть в такую погоду штаны — суицид чистой воды. Здесь же сущее пекло. Как там Юри сказала? Ничего не теряю? Отлично. Я передумала — меня устраивает. Если выбирать между тем, чтобы свариться, и тем, чтобы продемонстрировать Паку — и не только ему — обнажённые участки своего тела, то я предпочту второй вариант. Может, мужчина хоть отвлечётся на пейзаж за окном, чтобы я смогла подглядеть в бланк решений кого-нибудь из одногруппников. Авось и правда прокатит. Не будет же он намеренно смущать меня на глазах у всей аудитории? Да чёрт с ним. Запекусь — размышлять всё равно станет нечем. Я быстро стаскиваю с себя ткань, поправляя топик сверху, у кромки бюстгальтера, и вешаю блузку на спинку стула. Расправляю плечи. Не буду утверждать, что мне становится прохладнее. Но свободнее — точно. Класс начинает медленно пустеть. Спустя полтора часа свои места покидает добрая половина студентов, а за пятнадцать минут до официального завершения тестирования наполнять лёгкие сгустками топлёного кислорода и вовсе становится порядком легче. Видимо, все оказались настолько зашуганными чрезвычайно высокими академическими запросами преподавателя, что заранее вызубрили материал от корки до корки. Поразительная трудоспособность. Пак Чимин, наверное, несказанно рад. Хотя по выражению его лица и не скажешь. А по моему — тем более. Львиная доля проставленных мною ответов рождается по принципу «пятьдесят на пятьдесят». Уверенность мешается со страхом ошибиться, и я запутываюсь в неоднозначности, словно в паутине. Телефон по-прежнему валяется на дне сумки. Нетронутый — мне просто не предоставилось подходящего шанса на то, чтобы прибегнуть к помощи поисковика. Незаметно коснуться гладкого корпуса — и то не удалось. Поэтому, когда позади слышится шорох последней пары ботинок, я изнеможённо упираюсь локтями в поверхность парты и подпираю кулаком щёку. Ты выиграл, Пак. Всё. Баста. Можешь покричать на досуге, что твои преподавательские заслуги понесут непоправимый ущерб из-за моей недальновидности. Или по новой упрекнуть меня в детскости. Без разницы — я провалилась, а ты молодец. Набей себе восторженное тату. — Джихван, — зовёт мужчина, когда в классе, помимо меня и него, остаётся только уполномоченный надзиратель, изрядно клюющий носом. — Спасибо тебе, дальше я сам. — Хорошо, преподаватель Пак, — безапелляционно соглашается парнишка, окатывая меня жалостливым взглядом, и вежливо прощается, прежде чем скрыться за пределами аудитории, аккуратно захлопывая за собой дверь. Чимин глубоко вздыхает и толкается языком во внутреннюю сторону щеки. Поднимает руку и мажет пальцем по подбородку, слегка наклонив голову вниз. — Ну и что прикажешь с тобой делать? Его взгляд течёт от уровня переносицы до выреза на груди. Прямо как тогда, в моей квартире. Я не могу распознать ни крупицы из того, что крутится на изнанке его сознания. Но почему-то не улавливаю в его голосе очевидной агрессии. Только усталость. И ещё немного — частичками тончайших вибраций — мягкость. Видит Бог, Пак Чимин сегодня настроен разломать мою черепушку пополам. — Понять и простить. И самой хочется показательно усмехнуться такому бредовому заявлению. Вернусь домой — обязательно запишусь на приём к психотерапевту. — Раскручиваешь меня на очередную поблажку? — Признаёшь, что уже давал её прежде? — А что, я когда-либо это отрицал? Да, чёрт побери. Отрицал. Каждым своим действием — неоднородным, разбавленным точёной язвительностью. Как он предлагал мне раскладывать его скрытые мотивы по полочкам? Методом тыка? Не сработало — лишь только попросту рассекла догадками воздух. — Ты весьма специфичен в проявлении сантиментов, Чимин. Он фыркает. — Не обольщайся. — Я серьёзно, — между бровями пролегает морщинка. — Нельзя было как-то попроще? Без этих твоих ребусов, идущих в комплекте с провокационной терапией. Пак ухмыляется правым уголком рта. Ему забавно? — А ты почаще груби мне на ровном месте. — Не на ровном, — отрицаю я. — У меня есть повод. — Это какой же? — мужчина отталкивается от стола, наклоняя голову вбок; и снова это — ладони в карманах, безмолвная поступь, нарочито небрежный вид. — Ким Тэхён? В таком случае можешь не продолжать — я уже задолбался это слушать. — Нет, — вставляя ещё где-то на предпоследнем слове. — Ты не прав. А потом — бах. И я даже забываю о том, что мы по-прежнему находимся в стенах университета. Эта незначительная переменная сжимается под воздействием инородной дрожи в моих коленках. Крохотной. Впору спутать с проявлениями хронического невроза. — Тогда что? Кто. Правильнее будет спросить — кто. — Ты. Это первое, что приходит мне на ум. Оно же — самое верное; колющее в рёбра, но выдернутое с такой необычайной лёгкостью, что становится жутко. — Я? Не шевелится. Ни телом, ни взором. Стоит, вперившись в меня своими расширенными зрачками. Не осознаёт. Или не верит — не велика разница. — Да — ты, — подтверждаю я хмуро, складывая рабочие листы в ровную стопку, и поднимаюсь со стула. — И нелогичность твоих поступков. Ручки, студенческая книжка — закидываю в сумку. Волосы струятся по лопаткам, неприятно прилипают к голой коже, щекочут виски. Однако неожиданное молчание, сдавливающее черепушку, чувствуется намного острее. Я пытаюсь не смотреть на мужчину ровно до того момента, пока не оказываюсь прямо перед ним. Ремешок сумки впивается в обнажённое плечо, а по молочной полосе открытого живота — между кромкой топика и шортов с завышенной талией, хочется провести пальцами. Чтобы утихомирить что-то внутри. Приказать желудку не дёргаться. — Чимин, — поднимаю глаза, немного запрокидывая голову. — Я тебя не понимаю. И это, наверное, одна из самых искренних вещей, которые я когда-либо ему говорила. В моем воображении он будто бы разорван на две неравные части. От него веет непредсказуемостью. Надвигающейся опасностью — её невозможно потрогать, она проникает в организм вместе с частицами пыли, откладываясь в бронхах. Словно бы ты безостановочно дышишь смогом прямо посреди хвойного леса, пышущего чистотой, и действительно страдаешь приступами удушья. А потом — как по щелчку где-то над ухом — ты случайно оказываешься в сантиметре от того, чтобы разложиться на атомы. Размякнуть в крепком кольце его рук. Потянуться, потому что огонь, разведённый в промозглой комнате, — это грёбаное исцеление. — Тебе и не следует. Но огонь, как и любая другая стихия, сочетает в себе крайности. Пак смеряет меня нечитаемым взглядом. И в какой момент только успел вычистить? Да так, чтобы полностью, до самого основания — в нём не остаётся ни крошки прежнего замешательства. Блефует. Такие махинации обычно проворачивают те, кто блефует. — Как скажешь. И я блефую тоже. Протягиваю Чимину свой тест, чудом не уколов его уголком бумаги в грудную клетку, и облизываю пересохшие — почему это вечно происходит со мной так не вовремя? — губы. А потом говорю: — Возьми. Но он только неопределённо ведёт носом. И вдруг: — Пришлёшь прорешённые вопросы не позже, чем завтра до десяти вечера. В электронном формате. Лично. И попробуй только не уложиться в дедлайн. Я ошарашенно хлопаю ресницами. Выпрямленная рука сгибается в локте, а следом за ней скрючивается и стержень, протянутый вдоль моего позвоночника. Заходится зудом. Но не таким, как это бывает обычно. Абсолютно полярно противоположным. Как из другого мира. Если это слуховые галлюцинации, то у меня, определённо, отсутствуют проблемы с фантазией. — Что? — растерянно. — Лично? То есть... Чимин не меняется в лице — я налетаю на безнадёжную непроницаемость и гляжу, как сквозь мутное стекло, испещрённое многовековыми разводами. — То есть разблокируй меня, чтобы прислать тест файлом. Ещё вопросы? Пожалуй, есть тут один. Насущный, увеличивающийся в размерах. Вымещающий меня из меня. Только боюсь, что он не в состоянии воспринять его в верном ключе. Сочтёт за оскорбление или чего хуже — бросит гирьку на чашу с противоположной стороны весов, отказываясь от своих слов. Прикарманивая их обратно. Выхватывая из моих пальцев работу. Поэтому я не рискну играть с его настроением — оно изменчивее неба перед приближающимся дождём. А мне нужно как-то нарабатывать средний балл аттестата. — Нет. — Тогда чего стоишь? Довести до выхода? — Не стоит. И уже было огибаю мужчину стороной, как неожиданное прикосновение к локтю выбивает почву из-под моих ног. Я разве что чудом не спотыкаюсь, упираясь расфокусированным взглядом в линию его профиля, и невольно задерживаю дыхание. — Ничего не забыла? — прилетает насмешливое в висок. — Что? — незамедлительное. — Кофта. — Кофта? — вторю я, как попугай, и нахмуриваюсь. А потом широко распахиваю глаза. Господи. Блузка. Та самая, что всё ещё висит на спинке моего стула. Я подрываюсь, стремительно преодолевая расстояние до своей парты, и сдёргиваю ткань с деревянной перекладины. — Спасибо, — сжёванным скопищем букв. Мечтая поскорее оказаться за дверью. Подальше от неловкости, странных, диковинных бесед и чужого запаха — аромат мужского одеколона снова пробирается в моё тело, укореняясь на обратной стороне лёгких. Практически не отторгается органами, натурально срастаясь с клетками. Сколько же раз я дышала им, что это вызвало привыкание? Пять, десять? Я сбилась со счёта. Одно ясно — много. Больше, чем нужно. Больше, чем можно. — И ещё кое-что, Йерим. Боже, ну что там опять? Забыла свои извилины под сиденьем стула? Выронила рассудок? Я крепче сжимаю в руках долбанный экзаменационный бланк, столбенея около порога, и рвано оборачиваюсь, покачиваясь на ватных — да прекрати уже себя так вести! — ногах. Красные пятна на шее Пака кажутся особенно яркими именно отсюда. Ползут по нему, как акварельная краска. Юркают куда-то за воротник. Разливающаяся под рёбрами слабость чувствуется настолько абсурдной, что хочется встряхнуть себя изнутри. Да так основательно, чтобы зазвенеть, как копилка с монетами. Чимин цепляет мой взгляд своим, и его пухлые губы растягиваются в улыбке. Слишком елейной для того, кто только что выпроваживал меня из класса. Слишком широкой — сверкающей ровным рядом белых зубов. На его щеке появляется маленькая ямочка. — Просто для общего сведения, — деловито говорит он, а потом кивает на зажатую в моих ладонях блузку и снова улыбается. — Здесь не жарко. Механизмы в моей голове разгоняются и тут же с хрустом ломаются, а мгновенно рождающееся на языке оправдание — несуразное и откровенно бессмысленное — умирает быстрее, чем протяжная трель звонка шурупом вкручивается в затылок. Я рывком подаюсь назад, словно ужаленная, и пулей вылетаю из аудитории. Едва не сбиваю кого-то на ходу. Царапаю ногтями область ключиц, оставляя на коже характерные линии, и смачно чертыхаюсь, добираясь до ближайшего умывальника на этаже. Смотрю на себя в зеркало. Облизываю — блин! — губы. И, дёрнув порядком заржавевший краник, набираю в ладони холодную воду. Жарко. Здесь, мать твою, жарко. А если тебе так не кажется — наведайся к доктору. Мало ли какие отклонения. Нарушение терморегуляции, например. И вообще... — Не пошёл бы ты, Пак, — возмущённо пыхчу я, опуская голову, — сам знаешь куда. Вместе со своими обещаниями больше никогда ко мне не притрагиваться. Прозрачные капли стекают по лицу, но не приносят желанной прохлады, а солнце, стелющееся поверх грязной туалетной плитки, отчего-то слепит сильнее обычного. Бьюсь об заклад — в архивах психиатрической лечебницы уже фигурирует моё имя.