Искусство обнажения

Юри-я: Ты там где? Едешь? Короткий выдох. Юри-я: Мы заняли третий столик около окна. Тебе что-нибудь заказать? Я открываю навигатор, чтобы проследить за линией заданного маршрута. Восемьсот метров по прямой — оказывается, до прибытия остаётся всего ничего. От прохладного воздуха, дующего из решётки кондиционера, кожа ног постоянно покрывается мурашками. Я провожу ладонью по голым коленкам, поправляю рваную кромку джинсовых шортов, похожих по фасону на те, что были на мне сегодня утром, и начинаю беспокойно теребить цепочку на шее. У моего настороженного волнения нет объективных причин. Ещё находясь дома, я здраво рассудила, что Юри была права: слезливые мелодрамы — действительно не моё. По большей части, именно потому, что они содержат в себе слишком много избитых и стереотипных клише — совершенно неправдоподобных, а оттого зачастую не имеющих точек соприкосновения с реальностью. Чимин однажды сказал, что я живу в сказке. Однако, как по мне, в сказке живут только актёры. И дети — чистые, словно белый лист, невинные как разумом, так и всей своей сущностью; не испорченные ни отпечатками пройденного опыта, ни страхом перед грядущими испытаниями. А я, к сожалению, не отношусь ни к тем, ни к другим. И, наверное, впервые не стремлюсь к тому, чтобы прятать голову в песок, сбегая из-под шестерёнок жизненного колеса. Но вместо того, чтобы откинуть сомнения и настроиться на предстоящую встречу, мне так и хочется отправить подруге ответное: да, заказать. Бокальчик слабоалкогольного фруктового коктейля и порцию непоколебимого спокойствия, пожалуйста. Можно внутривенно. Ещё один выдох — на этот раз более протяжный, и вот я уже отбиваю смс-ку с лаконичным «скоро буду, пока ничего не нужно», а затем откладываю телефон в сторону экраном вниз. — Девушка, мы на месте, — грудной голос водителя окончательно приводит меня в чувство. — С вас шесть тысяч вон. Я встряхиваюсь, поспешно расстёгивая молнию на набедренной сумочке, расплачиваюсь и, поблагодарив таксиста, вылезаю из салона, всецело погружаясь в вечернюю суматоху остывающего города. Бар, в котором Юри и Чонгук забронировали столик, по праву считается довольно популярным местом среди молодёжи. Улица, на которой расположено заведение, славится шумными толпами народа, любительскими танцевальными выступлениями и многочисленными «палатками на колёсах», торгующими фастфудом. Несмотря на разгар рабочей недели, в воздухе витает оживлённая атмосфера всеобщего увеселения, и я усилием воли заставляю себя расслабиться — уверенно ступить на мощёную плитку пешеходной аллеи и привычным жестом отбросить с плеча волосы. Первое, на что я обращаю внимание, когда тяжёлая дверь бара закрывается за моей спиной, — это стойкий душок сигаретного дыма. Миловидная хостес, дежурящая на входе, рассыпается в приветствиях и, удостоверившись в заблаговременной брони, провожает меня до прохода, ведущего в главный зал. Помещение, в которое я попадаю, оформлено по всем канонам андеграундного стиля. Конусовидные лампы, равномерными рядами вмонтированные в потолок, свисают над полом по всему периметру широких проходов между барной стойкой и гостевой зоной, а поверх толстых стёкол, переливаясь красными фонарями, красуются броские неоновые вывески. Кое-где виднеются чёрные телевизионные экраны, закреплённые на наклонных кронштейнах и органично вписывающиеся в дизайн; меблировка же наоборот отличается нескладной угловатостью — массивные дубовые столы, прямоугольные, с разводами лакированных потёртостей, кажутся тяжёлыми, как если бы были целиком вытесаны из камня. — Йерим! — громкое, звучное, побуждающее незамедлительно отреагировать на оклик. — Сюда! Юри машет мне ладошкой, солнечно улыбаясь. И лишь убедившись, что я нашла её взглядом, подруга наконец-то опускает руку, но по-прежнему не сводит с меня глаз. — Привет, — я чмокаю девушку в подставленную щёку. — А где Чонгук? — Понятия не имею. Отошёл куда-то. Сказал, что важно. — Позвонили что ли? — Ага, — отзывается она, кивая на место напротив себя. — Падай. Он скоро вернётся. Я охотно следую её предложению. Безусловно, пространство рядом с подругой предназначено специально для Чона — иначе и быть не может, но мне нравится подобный расклад. Согласившись на предложение о коллективном походе в бар, я не преследовала цель смещать ракурс внимания на себя — гораздо интереснее было бы понаблюдать за общением новоиспечённой парочки со стороны. Теперь, намереваясь заручиться — момент нашего неполноценного знакомства не в счёт — должным впечатлением от молодого человека подруги, я могу с твёрдостью заявить, что монетка перевернулась. Раньше мы с Тэхёном точно так же приглашали на совместные посиделки Юри; сейчас же она отплачивает мне встречным доверием. И хоть она представляет Чонгука, в первую очередь, как своего привилегированного друга, я искренне желаю убедиться в том, что мои опасения касательно поверхностности их отношений не найдут подтверждения на практике. — Кстати, ты так и не поделилась, — говорит Ким, подавая мне меню. — Как прошёл экзамен? Судя по тому, что ты к нам присоединилась, преподаватель Пак отпустил тебя с миром. Или тебе всё-таки удалось списать? — Ты же и сама видела — залезть в интернет было невозможно, — горько усмехаюсь я, прикипая взором к перечню представленных закусок. — Отпустил. — То есть как? — она резко подаётся вперёд, будто подскакивая на пружине. — Забрал работу и отпустил? — Наказал разобраться с заданиями дома и сдать бланк ответов завтра. — Реально? — кажется, девушка и правда всерьёз не задумывалась о том, что её утопические надежды способны воплотиться в жизнь. — Охренеть, — выдыхает она спустя пару секунд. — И ничего не попросил взамен? Я окатываю девушку скептическим взором. — А что должен был? — Ну не знаю — вариантов-то уйма. — Перестань выдумывать. — Ладно-ладно, — примирительно произносит она, складывая перед собой ладони. — Но если серьёзно, то есть идеи, почему он так поступил? — Ни одной, и размышлять об этом я тоже не собираюсь, — отвечаю, поморщившись. — Так что давай сойдёмся на том, что мне просто повезло, и закроем эту тему. У меня на неё аллергия. А сама, честно говоря, не уверена в том, что говорю. Кроме аллергии, конечно. Просто повезло — как же. Я могла прийти к такому выводу вчера. Могла перманентно твердить о том, что поведение Чимина — сплошной дешёвый фарс, особенно после брошенного мне в лицо толкования нашей близости, звучавшего как случайный, мать его, секс. Я делала это на протяжении всего последнего месяца — без устали, без попыток убедиться в обратном. Потому что так было легче. Потому что это несло под собой хотя бы какую-то определённость. Нет смысла кривить душой — его реакция была неприятной. Предельно мерзкой. И вполне логичной. Однако недавно он снова повадился раскачивать меня, как на тошнотворной карусели. А я — глупая и бесхребетная — поддалась, словно хлипкое дерево с гниющим стволом под напором ураганного ветра. Позволила себе извратить факты. Начать рыть носом землю, ведомая стремлением закопать себя в грунт. На деле же — только выкорчёвывая наружу и без того шаткие корни. Постепенно лишаясь опоры. — Выбрала, что будешь заказывать? — Да, — получается на удивление беззаботно. — Вишнёвое пиво и гренки под сыром. — Принято! — она щёлкает пальцами. — А мне яблочный сидр и фруктовый салат. — Ты что, на диете? — дёргая уголком рта. — Исключительно натуральный сахар? Правильное питание? — Ага, алкоголь-то явно подходит под категорию «правильное питание», — подтрунивает она. — И печень здорова, и почки целы. Благодать, не иначе. — Самоирония, определённо, твоя стезя. Юри расплывается в обворожительной улыбке и подзывает к себе официанта — невысокого паренька, выделяющегося щуплым телосложением и немыслимым количеством татуировок на шее. Он записывает детали заказа в блокнот, услужливо кланяется и, напоследок уведомив нас о действующих акциях, тотчас ретируется. — Так, — я упираюсь ладонями в скрипучую обивку дивана и поднимаюсь на ноги. — Отойду помыть руки. Не теряй. — Одного такого «отошедшего» мы уже потеряли, — говорит она, насупившись. — Надеюсь, ты не повторишь его участь. Я машинально поправляю складки облегающей кофты, выбираясь из-за стола, и бросаю на подругу проницательный взгляд. — Да не переживай ты так — никуда он не денется. — А если денется? — Ставлю тысячу вон на то, — я начинаю медленно пятиться назад, — что Чонгук появится в ближайшие две минуты. — Идёт, — со смехом подхватывает она. — Но увеличиваем сумму лота до пяти тысяч. — Замётано. — Замётано. И хочет было добавить что-то ещё. Хочет — это понятно по выражению её лица. Но осекается. Смотрит куда-то мне за спину, моментально распахивая глаза, — в них зажигаются крохотные искрящиеся огоньки, — и вдруг, словно почувствовав прилив воодушевления, широко расправляет плечи. Ким цепляется пальцами за край деревянного бортика, чтобы привстать, но не проходит и доли мгновения, как она неожиданно столбенеет. Застывает в неудобном положении и открывает рот, будто рыба, выброшенная на сушу. Изумлённо моргает. — Блин. — Ты чего? — весело спрашиваю я, не сбавляя хода. — Неужели проиграла? — Йерим, стой! — А? Стой? Однако в назидании Юри нет никакого прока. Я двигаюсь, как на автопилоте, — удивлённо вздёргиваю брови, разворачиваясь на пятках, и тут же зажмуриваюсь, порывисто врезаясь в чью-то крепкую грудь. Растерянно ойкаю, содрогаясь от жгучей пульсации на кончике носа, и стремительно отшатываюсь. Правда, всего на каких-то малюсеньких полшага — не больше. Настойчивое прикосновение к лопаткам забивает мою голову оглушающим вакуумом вперемешку с мимолётным испугом. Я едва не запинаюсь о носки своих же кроссовок и хватаюсь за первое, что оказывается под рукой, — мягкую ткань мужской рубашки, собирающейся в складки под нажимом моих закостенелых пальцев. А потом ощущаю его — запах. Густой аромат туалетной воды, раскручивающий орбиту под моими подошвами. Тот самый — такой концентрированный и до трясущихся поджилок знакомый, что я мысленно обзываю себя законченным параноиком. Пока не вскидываюсь, задирая подбородок, чтобы стремительно налететь на чужой зазубренный взгляд. Блестящий, как начищенная сталь, пристальный и настороженный; столь же недоумевающий — размазывающий меня по поверхности своих зрачков, словно грузовик по хромированному бамперу. Пока не понимаю: никакие это, к чёрту, не галлюцинации. А настоящий, неподдельный, вскипающий в каждой своей жиле... — Чимин? — Настолько соскучилась, что уже и убиться об меня готова? ...он. Собственной драгоценной персоной. Разве что... — Боже, я тебя не узнала! И это, наверное, самое дебильное, что вообще ухитряется выдать мой мозг. Потому как его тёмные волосы — почти чёрные, ближе к цвету горького шоколада, — точно не то, что может послужить достойным оправданием моему восклицанию. Пак сжимает губы и медленно выдыхает, выпуская меня из своей мёртвой хватки. Ничего не говорит. Переваривает. Собирается с мыслями — мне мерещится, будто пар, исходящий от его затылка, начинает закручиваться в воздухе густым маревом. Но прежде чем черепушка мужчины нагревается до состояния раскалённой кочерги, из-за его плеча выпрыгивает другой парнишка — с забранными в высокий хвост волосами, немного взволнованный, но усердно не показывающий смущения. Он неловко посмеивается, здороваясь куда-то в пустоту, — судя по всему, это было адресовано мне, — и ловит Пака за локоть. Проколы в его широкой брови и под нижней губой сверкают крохотными металлическими шариками, а длинные серьги-цепочки, свисающие с мочек, лишь закрепляют за парнем импозантный имидж несостоявшегося айдола. Классный прикид. Осталось только выяснить, кто из них пал жертвой модного приговора первым. — Как хорошо, что ты добралась! — он отодвигает Чимина, вставая прямо передо мной. — Я ведь правильно понимаю, тебя зовут Со Йерим, да? — и приветливо протягивает ладонь. — Чон Чонгук, очень рад знакомству! И вдруг до меня доходит. С заминкой впивается в висок, разворошив голову, словно осиное гнездо. Чон Чонгук, значит. Замечательно. Вот кто зачинщик этого сомнительного мероприятия. А Юри — его латентный приспешник. Я пожимаю мозолистую руку в ответ, выдавливая из себя жалкое подобие улыбки. Откровенно провальное, стоит признать, — как если бы я пыталась вырезать её из каменной глыбы тупой заточкой или, скажем, пилочкой для ногтей. — Я тоже. — Чонгук, — нарочито слащаво произносит Пак, будто бы смакуя на языке сахар. — Отойдём на минутку? По-прежнему не сводя с меня своих свинцовых глаз. Облизывая фантомным холодом позвонки. И, видит Бог, его предложение — совсем не вопрос. — Нет-нет, Чим, никакой минутки, — тем временем настаивает на своём парень. — Мы и так курили на улице дольше положенного — не стоит больше заставлять девушек ждать. Нетрудно догадаться, что Чима застали врасплох точно так же, как и меня. Будь он заранее посвящён в тайну готовящегося заговора, избежал бы непрошеных подарков судьбы, как опытный водитель на дороге — столкновения с «чайниками». — Переживут, — твёрдо. — Йерим как раз собиралась куда-то отлучиться — думаю, у нас всё-таки имеется немного времени, верно? Его взгляд проходится наждачкой по моему лицу. Я не сразу осознаю — мне требуется на это около трёх секунд, но он обращается отнюдь не к Чонгуку. Пак смотрит на меня, силой выколачивая из приоткрытого рта одобрение. Подталкивая к аналогичному пособничеству, какое установилось между нашими чрезвычайно инициативными друзьями. — Верно, — и звуки вдруг дрогнут во рту, квёло вываливаясь наружу. В конце концов, я полностью разделяю твою позицию, Чимин. Пересекаться второй раз за сутки — это перебор. — Ну вот, — досадливо протягивает Чон и тыкает мужчину в предплечье. — Ты её напугал. — Херню несёшь, — мужчина неприязненно кривится, как если бы этот хилый толчок пришёлся ему прямиком по болевой точке, и наконец-то освобождает меня от оков своего пристального взора. — Поверь мне, у неё иммунитет. Впрочем, я всё ещё не способна вдоволь расправить лёгкие. Сдавленный смешок ударяется о ровную линию моих зубов. Иммунитет? Да если бы он у меня был, выносить Пака стало бы в разы проще. Но я не выношу. Пропускаю через себя, безотчётно закручиваю в мозг гайкой и — не выношу. Ни на грамм. — Нет-нет, всё правда в порядке, — собрав волю в кулак, заверяю я. — Мы не против. И первой выхожу из создавшейся конфронтации. Не дожидаюсь развития спора — срываюсь с места, напоследок мазнув по лицу Юри красноречивым взором. Девушка больше не тестирует на прочность свои коленные чашечки — плюхается обратно на диван, скукоживаясь всем телом, и не скрывает плещущегося в глазах сострадания. Такого явного, что сомневаться не приходится: Ким действительно ни при чём. И на том спасибо. В уборной я провожу не больше нескольких минут. Смываю пену с холодных пальцев, вырываю из подвесного держателя пару бумажных полотенец и судорожно закидываю их в мусорное ведро. Ни для кого не секрет, что наше взаимодействие несёт под собой пользу только в том случае, если общественность желает воочию понаблюдать за тем, как вспыхивает взрывчатка. А у меня — господи, к чему эта пресловутая честность? — нет никакого желания расщепляться на атомы. Измельчаться. Дробиться. Гореть. Для того, чтобы растянуть мои нервы до скрипа, будет достаточно одного лишь его присутствия. Я не могу оправдать жужжащий в затылке дискомфорт; не могу оправдать выплеск адреналина, до сих пор тоскливо скручивающего желудок. Не могу оправдать себя. Это просто есть. Мандраж, как перед утренним экзаменом. Как в тот злополучный день, когда я разлепила веки на заднем сидении его машины, укутанная в тёплую мужскую толстовку. Пропитанную им целиком — до последней ниточки. До остатка. В капкане прогрессирующего невроза и с отмирающей гордостью наперевес. Вряд ли Чимин вновь желает проваливаться в пробоины полученного опыта — прежде чем кидаться под новые пули, следует для начала разгрести последствия уже совершённых ошибок. По меньшей мере, мне, потому как в отношении Пака вообще противопоказано утверждать что-то наверняка. Теперь я могу рассчитывать только на то, что Чимин основательно пропесочит друга и свалит за линию горизонта, отказавшись разыгрывать сатирическую комедию. Хотя бы в качестве проявления солидарности. Однако, стоит мне вернуться к столу, как я сразу же прихожу к неутешительному выводу: Чон Чонгук — крепкий орешек. Или же необыкновенно убедительный парень, который умеет гнуть свою линию, несмотря на красноречивые призывы к бездействию. Не по плану. Всё, что с нами происходит, — это, чёрт побери, не по плану. Потому что Чимин остался. Сидит, лениво подпирая кулаком скулу. Напротив Чонгука — у окна. А рядом с ним — свободное место. Видимо, для меня. — Ты быстро, — констатирует Чон и вручает мне бокал вишнёвого пива. — Бери, это твоё. Я вздыхаю и неуверенно опускаюсь около Чимина, но мужчина даже не задерживает на мне взор — пялится куда-то в сторону барной стойки, словно изучение пузатых бутылок из-под дорогого алкоголя — недостающий элемент в цепочке его трудовой рутины. Натурально примеряет на себя образ восковой фигуры: изредка моргает, будто лишается всякой способности замечать окружающих, и демонстрирует столько неживой отрешённости в каждой чёрточке своего лица, что может смело пробоваться на роль музейного экспоната. Фантастическая покладистость. И абсолютно нехарактерная. Чудовищно не совместимая с его взбалмошной натурой ни в каком из возможных аспектов. Я едва сдерживаюсь, чтобы не хмыкнуть. Его что, шантажировали? Если да, то я бы с удовольствием прочитала руководство по эксплуатации. — Йерим, — обращается ко мне Чонгук, привлекая к себе внимание. — Извини за недавнюю сцену. Знаю, что не поставил тебя в известность о том, что мы собирались провести вечер вчетвером. На самом деле, никто из нас не планировал этого заранее. — Не страшно, — я ёрзаю на сидении, придвигаясь ближе к столу, и делаю небольшой глоток сладкого пива. — Ещё раз прости, — говорит Чон, кажется, искренне раскаиваясь по поводу возникшего недоразумения. — Мы, кстати, заказали пиццу с помидорами и острой салями. — Да, твою любимую, — поддерживает его Юри. — Но она большая, так что хватит на всех. Я улыбаюсь — на этот раз предельно искренне — и киваю. Гренки под сыром — это хорошо. Однако, если задуматься, я ведь так и не успела плотно пообедать: обошлась невразумительным перекусом да стаканчиком холодного мангового смузи в перерыве между экзаменом и послеполуденной подработкой. Тем более что пить на голодный желудок вредно для здоровья. — Слушай, а расскажи немного о себе, — вновь подаёт голос Чонгук, когда нам приносят закуски. — Я знаю, что ты учишься в одной группе с Юри. Куда планируешь устраиваться после выпуска? — На самом деле, у меня много вариантов, — отвечаю я, заметно расслабляясь: Чимин не принимает участия в разговоре — разве что апатично косится на меня, по-прежнему не выказывая особого любопытства по поводу заведённой дискуссии. — Прошлым летом я проходила практику в одной международной компании, и меня заранее пригласили испытать себя на полноценной должности, когда завершу обучение. — Международной? Ты владеешь иностранными языками? — Только английским. И совсем немного — французским. — А увлечения? — продолжает сыпать вопросами Чонгук. — Чем ты любишь заниматься в свободное время? Я кидаю смущённый взгляд на Юри, но девушка лишь лукаво мне подмигивает. Мол, всё под контролем, эта плещущая через край любознательность — его обычное состояние. Не дрейфь. Здесь все свои. Ну, за исключением одной невзрачной — точнее, стремящейся быть таковой — персоны. Но Пак Чимин и носа своего не высовывает. Так что выдохни. Освободи лёгкие хотя бы наполовину. А даже если и будет повод напрячься — ты ведь тут не одна, верно? — Ну, — с заминкой произношу я, прокручивая кольцо на среднем пальце. — Наверное, растения. — Растения? — не понимает Чон. — В смысле, ты сажаешь цветы? — Что-то типа того. Покупаю семена декоративных растений и выращиваю их. — Дома? — Да. Я люблю уют, а дышать цветами намного приятнее, чем запахом пыльной улицы. Поэтому я много читаю о правильном уходе и специфике их разновидностей. — Ого, — одобрительно тянет Чон, цепляя из тарелки Юри кусочек спелого яблока и закидывая его себе в рот. — Чимин, да у тебя, куда ни глянь, студенты — сплошное талантище. Зря ты так категорично отзываешься об их умственных способностях. Пак, до этого терроризирующий взором плетёный браслет на своей руке, медленно выпрямляет спину и достаёт из кармана джинсов пачку сигарет. — Как есть, так и отзываюсь, — безэмоционально бросает он, чиркая колёсиком зажигалки. — Я не опираюсь на личное впечатление, когда выставляю оценки. Хобби и рабочие успехи учеников не имеют никакого отношения к моему предмету. Я заламываю бровь. Забавно. Видимо, меня можно с уверенностью назвать исключением из правил, потому как его недавнее послабление явно не вяжется с традиционными принципами преподавательской этики. Нет смысла скрывать — наши взаимоотношения никогда не пестрели избитыми штампами. Всё с самого начала пошло под откос, скатываясь в закономерную беспардонность; пару за парой, неделю за неделей мы мешали деловой тон с фамильярными выпадами и даже не стремились к тому, чтобы нарушить самопроизвольно выработавшийся порядок вещей. Ни разу. Как будто это нормально — играть вслепую. — Чимин, — кривится Чон, когда мужчина выпускает струйку сизого дыма вверх. — Курить в обществе прекрасных дам — не очень-то уважительный жест. Пак фыркает, вновь затягивается и стряхивает истлевший кончик в пепельницу. — Эти прекрасные дамы тоже не такие святые, как тебе кажется, так что не стоит затирать мне здесь про мораль. — Тогда хоть остальным бы предложил. — Захотят — возьмут. — Да уж, дружище, — парень осуждающе цокает. — С таким подходом ты остепенишься не раньше, чем лет через десять, — и, состроив гримасу глубокого сожаления, вкрадчиво добавляет. — Это в лучшем случае. На что Пак лишь комично морщится и, оторвавшись от сигаретного фильтра, сухо отчеканивает: — Чон, дружище, сделай одолжение — заткнись, а. — А чего сразу заткнись-то? — недоумевает Чонгук. — Я же просто пошутил. Ума не приложу, чего ты всё время агришься? Ещё недавно был весёлым, байки травил, а теперь... — Не был я весёлым. — А вот и был. — Нет. — Да. — Отвянь, иначе продолжишь шутить уже на улице. — Всё-всё, дошло, — парень театрально отшатывается, поднимая ладони, словно перед расстрелом. — Молчу. И только после того, как последний звук тонет в разрастающемся людском гомоне, я понимаю, что по-прежнему улыбаюсь — широко и беззастенчиво. Чон действует на микроклимат за нашим столом, как вода на иссыхающие бутоны. Его харизма и кипучая энергия успокаивают меня и раскрепощают, избавляя от былой скованности. Спасительный стебель для утопающего. И хотя мне до сих пор не ясно, чем он руководствовался, когда заманил Пака в нашу разношёрстную компанию для совместного времяпрепровождения, его цели вряд ли несут под собой враждебную подоплёку. — Не смотри на меня так, — вдруг говорит Чимин. — Надо? — и дёргает вперёд подбородком. — Если надо — так и скажи. Ты будешь удивлена, но я не кусаюсь. К слову, я не смотрела. А если и смотрела, то мельком. Бездумно. Не подразумевая под своим взглядом ни толики смысловой нагрузки. Он выглядит непривычно — в этом причина. Не более. Да и к чему это откровение? Я не кусаюсь. Ага. Вообще ни разу не пробовал. Только кровь регулярно с клыков подтираю, но это так — мелочи. Одним словом — кусается. Очень даже сильно. Иногда — без продыху, как будто у него чешутся дёсны; иногда — с краткосрочными перерывами. Зависит от настроения. Или от расположения звёзд на небе — чёрт его разберёт. И Чонгук поддерживает мои мысли, сдвигая к переносице брови в фальшивой обиде. — Весьма спорное утверждение, — притворно ворчит он, прежде чем притянуть к себе хихикнувшую в кулак Юри. — Не удивимся мы только в том случае, если в постели у тебя точно такие же вредоносные фетиши. Мужчина поправляет ворот накрахмаленной рубашки, ненароком задевая пальцами змейку платиновых звеньев на шее, и толкается языком в щёку. В какой-то момент мне чудится, будто он опаляет меня взором — беглым, едва ли успевающим коснуться линии моего профиля. Невесомо задеть кончик носа, спуститься ниже — к выемке между ключицами. А я лишь молюсь — почти прижимаю друг к другу ладони, силой заталкивая воспоминания в дальний ящик, — чтобы он не выкинул что-либо опрометчивое. Например: а что плохого в укусах? Или ещё вариант: это вам не ко мне — спросите лучше ту, что околачивается рядом. Но Чимин говорит: — Уверен, что тебя это интересует? — Нет, — смеётся Чонгук. — Вообще-то, не особо. — Полагаю, как и всех присутствующих, так что прекращай разводить балаган. — Но... Лёгкий тычок под рёбра приходится как раз кстати. Ким, до этого стыдливо прячущая лицо в складках на полосатой футболке парня, теперь отрезвляюще поглядывает на него снизу и едва сдерживается, чтобы не расхохотаться. — Чонгук, перебарщиваешь. Как бы ни извращался Чимин, осаждая чересчур инициативного друга, все его старания мгновенно накрываются колпаком, потому что Чон не кажется уязвлённым. И желающим наконец-то замолкнуть — тоже. Его глаза горят, словно две галогенные лампочки, а сам он, натурально настроенный на веселье, полон неиссякаемого оптимизма. — Прошу прощения, мисс, — он притягивает девушку за затылок и быстро целует её куда-то в уголок губ. — Больше так не буду. — Обещаешь? — Обещаю. — Честно? — потешаясь. — Честно-честно. — Боже, за что... Страдальческий полустон, раздающийся сбоку, окончательно разряжает накалившуюся атмосферу. Чимин закатывает глаза и выглядит так, как будто его обманом приволокли в кино на мыльную оперу вместо нашумевшего боевика. Он похож на побитого котёнка — не меньше. Чёрного. Такого, какие перебегают дороги, сливаясь с красками ночи, — из-за нового цвета волос Пака, в принципе, по-другому и не скажешь. Я прыскаю, не скрывая своей реакции на его выражение лица, и незамедлительно наталкиваюсь на чужой вопросительный взгляд. — Что? — Ничего, — я делаю глоток пива, глуша очередной иронический смешок в стенках стакана, и неоднозначно передёргиваю плечами. — Просто я впервые вижу тебя таким. — Каким? — хмыкает он. — Задолбанным? Я отрицательно мотаю головой, а потом киваю на валяющуюся рядом с мужчиной пачку сигарет и, добившись его молчаливого согласия, подцепляю пальцами упаковку. Курить не входило в мои планы. Но теперь я чиркаю зажигалкой перед своим лицом, втягивая в рот дым, и едва не закашливаюсь от резкого спазма в горле. Табак оказывается ужасно горьким и крепким — бьюсь об заклад, ещё несколько медленных вдохов, и разум начнёт расклеиваться, словно лист бумаги под струями проливного дождя. — Зачем так грубо? — улыбаюсь я. — Нет. — Тогда каким? — Скорее, по-милому обречённым. Сигареты, которые покупает Чимин, откровенно тяжёлые. Тяжёлые, прямо как его взор, направленный на мои губы. Грузный. И всё-таки — другой. Непривычный. Словно напичканный иной начинкой. Подскакивающий вверх. Внимательный, немигающий. Запутывающийся в моих ресницах, стекающий густой патокой к нежной коже запястий — туда, где около выпирающей костяшки красуется крошечная тёмная родинка, — и рождающий вязкое ощущение жара в солнечном сплетении. И это странно — общаться с ним именно так. Ведь мы ладим. Не провоцируем. Не швыряемся камнями. Не повышаем голос. Сосуществуем — мирно, неторопливо. Без привычного огня, потрескивающего на радужках. Не помышляя о том, чтобы уколоть. Но ещё более странно то, как реагирует он. — Не знаю, что насчёт по-милому, — негромко произносит Пак, скидывая бычок в пепельницу, — но с «обречённым» ты явно не прогадала. И неожиданно усмехается — беззлобно. Складывает руки на груди и разводит ноги, занимая собой львиную половину дивана. А меня — моё внимание — ещё больше. Кажется, стоит мысленно засекать время. Потому как подобные крайности — явление настолько же феноменальное, насколько и переменчивое. Утекающее, как сыплющийся сквозь пальцы песок, но отчего-то по-прежнему имеющее ценность. И мне — впервые — даже не стыдно признаться в том, что ему идёт. — Ну что ещё? Она. — Теперь точно ничего. Улыбка. Следующий час мы проводим за доверительными разговорами ни о чём и обо всём одновременно. Чонгук, как и ожидалось, становится гвоздём нашей вечерней программы: он делится своими музыкальными предпочтениями, рассказывает, что играет на гитаре и периодически даёт сольные концерты в тематических пабах. Я же в свою очередь не без аппетита набиваю желудок пиццей, наедаясь практически до отвала, и охотно поддерживаю беседу. Поэтому вскоре в моих ладонях появляется пёстрая рекламная листовка — приглашение на ближайшее, по словам Чона, «грандиозное» мероприятие, в котором он собирается принимать непосредственное участие. Также парень — вероятно, намеренно — проговаривается о том, что они с Чимином знакомы уже больше пяти лет. Их первая встреча состоялась в Пусане, когда мужчина проводил серию мастер-классов по брейк-дансу в одной небезызвестной танцевальной студии. Чонгук оказался младше Пака на три года — ему скоро исполнится двадцать семь, но изъявил желание завязать дружбу с временным наставником, несмотря на то, что Чимин на постоянной основе обучался в столице. Сам Чон переехал в Сеул немногим позже, первые несколько лет меняя съёмные комнаты с завидным постоянством из-за растущих цен на квартплату и подрабатывая то тут, то там. До того момента, пока внезапно вышедший на связь Пак не предложил ему арендовать жильё на двоих. Помимо этого, он признаётся, что нынешним положением тоже обязан именно Чимину — мужчина, изрядно вымотавшись от регулярных причитаний соседа относительно нестабильного заработка, подыскал ему подходящую вакансию сначала в торговом центре, а затем и вовсе устроил на должность охранника в клуб. Пак же, к моему изумлению, отчего-то не прерывает порядком разошедшегося парня — только поглядывает исподлобья, мозоля взором восторженное лицо Чона, однако не решается ни возмущаться, ни порицать друга за излишнюю болтливость. — Преподаватель Пак, — зовёт Юри, стоит Чону — к несомненному счастью Чимина — наконец-то выдохнуться, закончив подробно расписывать детали своей обыденности. — Тут такое дело... Я хочу кое-что спросить, только вы не отказывайте сразу, ладно? Три пары глаз выжидающе уставляются на Ким. — Мне это заведомо не нравится, — говорит Пак, — но валяй — спрашивай. Конечно же, ему это не нравится. Девушка ведь светит таким выражением лица, будто собирается занять у Чимина кругленькую сумму денег. Или добиться революционных изменений в учебном плане. Или вовсе попросить его выселиться из квартиры. — Можно мне, как и остальным, начать обращаться к вам неформально? Ах, это. Молодец, Юри. Ты не только выбрала самое меньшее из всевозможных зол, но и огласила своё пожелание в максимально уважительной форме. Я, например, подобными достижениями похвастаться не могу. Если мне не изменяет память, мы с Чимином урегулировали этот вопрос самым элементарным способом: я просто начала называть его так, как мне хочется, — без предисловий и взаимовыгодных компромиссов. С мужчиной, в общем-то, только так и работает. Так что я даже не удивляюсь, когда он отвечает: — Нельзя, — и растягивает губы в прохладной усмешке. — Я тебя, как минимум, старше. — Ну и что? — не сдаётся Юри. — Вы так-то всех здесь старше. — Да хватит артачиться, Чим, — вступается за девушку Чонгук. — Вон вы с Йерим тоже общаетесь на «ты». И ничего, при смерти не валяешься. Кстати, — парень переводит на меня взгляд и хитро прищуривается, — раскрой секрет, как ты его на это уговорила? — Никак, — хмыкаю я. — Поставила перед фактом. — Вау, — с тихим восторгом выдыхает Чон. — А ты смелая — мне нравится. Дай пять! Но как только я живо подаюсь вперёд, чтобы весело хлопнуть парня по раскрытой ладони, Пак внезапно наклоняется в мою сторону — смыкает пальцы на запястье, не позволяя занести руку над столом, и рывком усаживает на место. — Эй, больно же! Я недовольно веду плечом, пытаясь освободиться из железных тисков настойчивого прикосновения, но Чимин остаётся слеп и глух к моей суетливой возне. — Не брыкайся — и не будет больно. Вот оно. Обратный отчёт, скатившийся до отметки нуля. Как в воду глядела. — Отпусти — и не будет больно. — Много хочешь. Да что с ним такое? Биполярное расстройство личности? — Чимин, — влетая в него возмущённым взглядом. — Ты опять переходишь границы. Ещё одна причина, по которой я терпеть не могу слезливые мелодрамы, — они слишком сильно врезаются мне в память, а я — так уж повелось — предпочитаю избегать вещей, способных побудить меня к психологическому анализу. И людей, в общем-то, тоже. Комплексных, противоречивых, контрастных. От которых внутренности ходят ходуном, как вагончики на американских горках; от которых в груди — разве что бесконечные пропасти да пара-тройка спасительных лестниц вверх. Таких, как Пак Чимин. — Плевал я на твои границы. Вот таких. Чередующих грубые высказывания со слабеющей хваткой. Натягивающих на физиономию маску откровенной апатии, но — довольно ухмыляющихся уголком рта. Демонстрирующих вздутую венку на шее. Заставляющих вновь почувствовать на губах толчки её неровного пульса. — Если ты плюёшь на мои границы, — произношу я, когда он всё-таки мягко отпускает мою руку, — тогда почему я не должна плевать на твои? — Я не люблю, когда меня публично дискредитируют. — Легче спросить, что ты вообще любишь. — Вариант «когда мне не трахают мозг и сдают работы вовремя» тебя устроит? Господи. А это-то тут при чём? — Ты дал мне время до завтра, — напоминаю я. — Это твоё решение — не надо теперь делать из меня крайнюю. — Не переворачивай, — парирует Чимин. — Я не говорил, что ты крайняя. — Ты показываешь это всем своим видом. — Йерим, если уж и решила бухать вместо того, чтобы заняться учёбой, — с расстановкой произносит он, как будто вынужден заново объяснять мне программу начальной школы, — то хотя бы угомонись и не действуй мне на нервы. — Не припоминаю, чтобы в твоих утренних наставлениях было что-то насчёт того, каким конкретно образом я должна справляться с заданием. — Я меняю условия. — Поздно. Он фыркает. — Не в данном случае. — Я уже тебя разблокировала. — Заблокируй обратно, если тебе так хочется. — Можно вопрос? Чужой голос протискивается в уши, будто через прозрачную плёнку, обтягивающую чувствительные завитки раковин. И только теперь я понимаю: Чимин находится непозволительно близко. Практически дышит мне в лицо, сверкая щёлочками глаз, но не пробует отстраниться — то ли не ощущает особого дискомфорта, то ли и вовсе наслаждается рубиновыми угольками, тлеющими поверх моих радужек. Он первым переводит озадаченный взгляд на Чонгука, нахмурившись, и протягивает неестественно безразличное: — Какой? Парень ехидно улыбается. — Наедине вы тоже так общаетесь? Я имею в виду, вот так, — он совершает неопределённое движение рукой и давится грудным смехом, — будто вы женаты уже двадцать лет и находитесь на грани развода. Тишина, повисающая за нашим столом, нарушается разве что кипучей атмосферой изрядно забитого посетителями бара. Вдалеке отворяется дверь, стуча механическим доводчиком, слышится звон соприкосновения стеклянных поверхностей; внутри же меня, выкачивая из тела кислород, густеет невесомость. Однако не проходит и нескольких секунд, как Юри внезапно заливается, прикрывая ладошкой рот, — сдержанно, но оттого не менее заразительно. Она начинает одобрительно кивать Чону, тараторя сбивчивое «да-да», и прячет раскрасневшиеся щёки в вороте своей туники. Я неосознанно, скорее в какой-то интуитивной горячке, обращаю потерянный взор к мужчине, но на окаменевшем лице Чимина не дрожит ни один мускул. Зрительный контакт, установившийся между нами, становится почти тактильным. Осязаемым, заполняющим до краёв — почему мы всегда скатываемся к одному и тому же? — каждую клеточку моего тела. И в этом, наверное, заключается основная проблема. В слезливых мелодрамах, которые я ненавижу, существует только «чёрное» и «белое». Но я не могу определить Пак Чимина ни в одну из этих категорий, потому что он — серый. И плёнка на его глазах точно такая же. Мутная, расходящаяся каплями моросящего дождя по пепельно-карим радужкам. Матовая, не пропускающая свет. Скрывающая то, что на дне. — Ребята, вы меня пугаете, — осторожно говорит Чон, когда молчание затягивается, и его голос мигом утрачивает былую задорность. — У вас всё в порядке? — Да. — Да, — вторю ему я, содрогаясь от того, насколько хрипло звучит мой тон. — В порядке. — Так, — подруга хлопает в ладоши, и я вздрагиваю, мгновенно отпрянув от мужчины. — С вами, конечно, безумно весело, но мне нужно отойти позвонить. Йерим, Чимин, — она растягивает губы в ободряющей улыбке, — очень прошу, постарайтесь не убить Чонгука, пока меня нет, хорошо? Знаю, это будет сложно, но я надеюсь на ваше благоразумие. То ли Пак пропускает её высказывание мимо ушей, то ему действительно становится всё равно на фамильярность, но он не отчитывает Юри за несоблюдение субординации. Не придаёт этому должного значения. Да и слава всем богам — противостояний и так выше крыши! Девушка неторопливо встаёт, подхватывая свою сумочку, и задерживается на мне взглядом. Словно бы спрашивает дозволения на то, чтобы отлучиться. Но я даже не раздумываю — одобрительно киваю и провожаю удаляющийся силуэт подруги глазами, попутно разминая ладонями шею. Не съедят же меня здесь, в конце-то концов. — Хвала небесам! — эмоционально выкрикивает Чон и всплёскивает руками, пересаживаясь на середину дивана. — Я уже было думал, что она никогда не уйдёт! — В плане? — оторопело уточняю я, вытаращившись на парня. — Что ты имеешь в виду? — Да нет-нет, не пойми неправильно, — тут же отрицательно качает головой он. — Просто у меня есть к вам одно чрезвычайно важное дело, господа. Если поможете — клянусь, что буду любить вас до конца своих дней! — А я-то всё гадал, какого хрена я тебе здесь понадобился, — безрадостно хмыкает Пак. — Вот только не надо утрировать, — морщится Чонгук. — Нормально же вечер проводим. — Я и не утрирую. Ты реально зачастил с просьбами. — Сейчас это вопрос жизни и смерти. — У тебя всегда вопрос жизни и смерти. — Да погодите вы, — вклиниваюсь в разговор я, устало прикрывая веки: такими темпами мы никогда не доберёмся до сути. — Объясни, что тебе требуется. Это связано с Юри? Парень моментально светлеет и указывает на меня пальцем. — Всё верно. Но для того, чтобы претворить свою идею в жизнь, я должен сначала услышать твой положительный ответ, — он выдерживает паузу, укладывая локти на стол, и понижает громкость своего голоса практически до шёпота. — Скажи, Йерим, как насчёт того, чтобы... Ну, например, покататься на мотоцикле? — Что? — я моргаю. — На мотоцикле? — Да, на мотоцикле. Быстром, современном и невероятно мощном — короче говоря, чудо, а не лошадка. — Стой, Чонгук, я не понимаю... — А я, кажется, начинаю понимать, — вдруг грохочет Пак, отчего внутри моей черепной коробки разрастается протяжное эхо — настолько громко он это произносит. — И если ты хочешь знать мой положительный ответ, то он, блять, отрицательный. Улыбка на губах Чонгука моментально тает, как снег по весне. — Тебе сложно, что ли? — Чон, мать твою, сколько можно её забирать?! — Да я же не для себя стараюсь! — Я в курсе, для кого ты стараешься, но я уже сказал — нет, и не мечтай. — Кто-нибудь растолкует мне, что вы сейчас обсуждаете? Я разворачиваюсь полубоком — так, чтобы было видно обоих мужчин, и выжидающе смотрю то на одного, то на другого. Безостановочно прокручиваю обрывки фраз в голове, но тщетно — для того, чтобы прийти к логическому заключению, мне по-прежнему недостаёт переменных. Чимин как-то натужно вздыхает, откидываясь на спинку дивана, и, выудив из кармана ключи от автомобиля, трясёт ими в воздухе. — Мы сейчас обсуждаем не что иное, как мою — повторяю для особо одарённых, мою, — машину, которую этот герой-любовник вознамерился снова у меня отжать. — Не отжать, а взять напрокат! — Для этого существуют специализированные агентства, Чонгук, — мужчина кладёт брелок на обивку дивана. — Раскрою тебе тайну, но я — не агентство. Я перевожу глаза на изрядно поникшего Чона и поджимаю губы. — А для чего тебе вообще машина Чимина? Ты собираешься куда-то отвезти Юри? — Ага, собирался, — говорит парень. — Ты сто процентов слышала про автокинотеатры под открытым небом. Так вот, это и было моей идеей, — он пожимает плечами, — но она, судя по всему, так и останется нереализованной. Я восторженно охаю. Автокинотеатры — широко распространённый вид досуга среди влюблённых парочек. Мне ни разу не доводилось побывать на подобных сеансах, но романтическая атмосфера, которую передают многочисленные фото из социальных сетей, всегда очаровывала меня своим уютом и какой-то специфической интимностью. Сказка, а не свидание. Поэтому, естественно, я бы сердечно порадовалась за подругу, выпади ей шанс уединиться с симпатичным молодым человеком перед огромным светодиодным экраном — лишь вдвоём, в тепле и спокойствии. И если всё, что для этого требуется, — это надавить на жалость Паку, то... — Даже не пытайся, — предостерегающе шипит мужчина, без труда улавливая, в каком направлении текут мои мысли. — Не выйдет. — Ну пожалуйста! — Нет. — Чимин, они же не на краш-тест едут, а всего лишь в кино! — Ты придуриваешься, или до тебя правда не доходит? — спрашивает он, выгибая бровь. — Окей, просвещу. Трахаться они едут, Йерим, а не в кино. Трахаться, понимаешь? — Ну и что? — В смысле, блять, ну и что? — Ты ведь не раз отдавал им машину до этого, — разжёвываю я, инстинктивно подаваясь ближе к мужчине. — Что мешает сейчас сделать то же самое? — Всё мешает. — Чимин. — Отстань от меня. — Давай покатаемся на мотоцикле? — Давай нет, — ещё один фырк сквозь плотно сжатые зубы. — Ты уже однажды со мной покаталась — до сих пор мозги ебёшь. Я запальчиво открываю рот, чтобы высказать парочку весомых доводов в пользу Чонгука, но застываю, как громом поражённая, стоит только осознать. Утрамбовать на подкорке. Осмыслить то, что он нашёл в себе смелость произнести. В чём конкретно рискнул обвинить. И по какому такому праву? Его раздражает моя неучтивость? А с чего бы мне вести себя иначе? Я не лезла к нему в постель — это он затащил меня в тот грёбаный багажник. Он поцеловал меня. Он расстегнул пуговицы на моём платье. Это он прижимался ко мне, вторгаясь намного глубже, чем просто в тело. Да будь на то моя воля, мы бы остались прежними: язвительными, плюющимися ядом, но при этом — восхитительно, фантастически невредимыми. Ведь мне ещё никогда так страстно не хотелось содрать с себя шкуру, как в тот день. Умереть и переродиться кем-то другим — более хладнокровным и рассудительным. Более равнодушным. Но вместо этого я, оказывается, ебу ему мозги. Вау. Сто баллов из ста, Пак Чимин. Неси зачётку. Я несколько долгих секунд наблюдаю за тем, как танцуют шафрановые язычки пламени в тёмных глазах мужчины, а потом облизываю губы и отворачиваю голову. Пусть думает и поступает, как ему нравится. Этот бултыхающийся в животе раскалённый жгут — последнее, на чём мне следует концентрироваться. И он обязательно успокоится. Обязательно утихнет, словно дымящийся провод, вырванный из блока питания. А пока искрит — лучше бы Чимину даже ко мне не соваться. Шибанёт. И меня, и его. — Йерим, — беззвучно, резким движением губ на периферии — именно в ту секунду, когда Пак, сложив ногу на ногу, отстранённо наблюдает за снующими тенями через окно. Я дёргаю подбородком, прикипая рассредоточенным взглядом к Чонгуку, но совершенно не разбираю того, что он пытается мне донести. И лишь когда парень указывает на сомкнутые бёдра Пака, около которых по-прежнему покоятся ключи от машины, а затем складывает руки в молитвенном жесте, голову пулей простреливает озарение. Офигеть. Да он рехнулся! Выхватить прямо из-под носа — это же натуральное сумасшествие. Нечто, балансирующее на грани моей моральной устойчивости. Как первое погружение в прорубь. Как первый полёт на параплане. Впрочем, это стало бы неплохой отмашкой за недавно брошенную им колкость. Зато в следующий раз он тысячу раз подумает перед тем, как сморозить очередную глупость. Заслуженное воздаяние. Торжество справедливости. Повезёт, если Чимин ограничится парочкой точных ударов по лбу. В противном случае, он не поленится изловчиться — свяжет, засунет меня в мешок и сбросит прямиком в реку Хан, а следом за мной туда отправится ещё и Чонгук — чтобы по-честному, по старинке. Око за око. Но до пункта назначения я, определённо, доберусь на мотоцикле. Чон продолжает буравить меня умоляющим взором и бесшумно тыкает пальцем по круглому циферблату наручных часов. Как бы донося до моего сведения: Юри отошла уже довольно давно. Как бы прибавляя, становясь похожим на брошенного оленёнка: пожалуйста, Йерим, ты — моя единственная надежда. Тем более, что броситься грудью на такую амбразуру способен только самый отбитый, безрассудный, отчаянный... — Ты чего на меня уставился? Чонгук, я же доступно выразился, что... ...ребёнок. Я задерживаю в лёгких кислород, словно готовлюсь к затяжному прыжку с трамплина, но не позволяю себе передумать. Судорожный выдох через раздутые ноздри. А в следующее мгновение я уже зажимаю в ладони прохладный металлический брелок, тут же подрываясь с дивана, чтобы прошмыгнуть на противоположную сторону стола — под прямую протекцию Чона. Вложить ключ ему в руки, пожелать счастья в семейной жизни, а дальше будь что будет. Хоть мешок, хоть река. Но не успеваю я толком вывалиться в проход, разогнув колени, как в мой затылок впивается угрожающее: — Стоять! — и я внезапно теряю опору, цепко подловленная за талию, прежде чем неуклюже повалиться навзничь. Глухо взвизгнуть — скорее, от неожиданности — и упасть в тесное кольцо мужских рук, едва не задевая макушкой чужой подбородок. Ощутить горячее дыхание на своей коже — прямо около виска. Сглотнуть подступивший к горлу комок. Потеряться в пространстве. — Йерим, — обманчиво ласково, волной мощной пульсации по краснеющей мочке уха. — Я догадываюсь, кто тебя надоумил, но тебе давно пора бы запомнить, — и крепче прижимает меня лопатками к своему торсу, — что я не маленький мальчик — не надо со мной играть. — Чим! — взбудораженно окликает его Чонгук. — Полегче, она же девушка! — То, что она девушка, мне известно даже лучше тебя, — фыркает мужчина и немного ослабляет хватку, но лишь для того, чтобы развернуть меня лицом к себе и вонзиться в зрачки пронзительным взглядом. — А теперь, Йерим-а, будь послушной — верни мне ключи. Я торопливо завожу руки за спину и выпрямляю позвоночник. Просверливаю его глазами в ответ — не могу иначе. Не нахожу в себе мужество ни отодвинуться, ни спрятать задиристость под сенью густых ресниц, трепещущих точно так же, как и всё во мне — от костяного каркаса до сокращающихся мышц. Как при землетрясении. Пиковая отметка по шкале разрыва земной коры. — Извини, — сиплю я. — Женская солидарность превыше всего. — А ничего, что мы ведём разговор о моей машине? — Мы также ведём разговор о моей подруге. — Устраиваешь чужую личную жизнь? — Почему бы и нет? Он наклоняет голову вбок и прищуривается. — Со своей бы сначала разобралась. — Боже, что я слышу! — с неподдельным удивлением. — А ты сам-то придерживаешься этих правил? Пак обхватывает меня руками, нагибаясь к плечу, и кладёт свои ладони поверх моих стиснутых кулаков, пытаясь силой разжать пальцы. — Йерим, ради Бога, не беси, — рычит мужчина. — Я тебе не Ким Тэхён, ясно? — При чём тут вообще Тэхён? — глуша возмущение куда-то ему в сонную артерию. — При том, — гулко цедит Чимин, нечаянно задевая носом мою скулу, — что хватит пытаться мной крутить. — Ничего я не пытаюсь! — Пытаешься. — Ай, отодвинься! — в сердцах. — Синяков понаставишь! — Заслужила. Я вытягиваю шею и, скрипя зубами, что есть мочи рвусь в сторону. — Чимин, блин, да успокойся ты и послушай меня уже! Не специально вкладываю в свой тон столько вопиющей подавленности — это происходит непреднамеренно. Словно выскальзывает откуда-то из глубины. Словно то, о чём мы говорим, абсолютно не касается ни Юри, ни Чонгука, ни злополучного автомобиля Чимина, по нелепому стечению обстоятельств поставленного сейчас на кон. Моя грудная клетка вздымается так часто и рвано, словно в ней бьётся пойманная птица. И Пак действительно слушает — я практически вижу, как он корёжится под тяжестью собственного темперамента, прежде чем отстраниться и, шумно выдохнув, облизать губы. — Что? Я собираюсь с духом буквально долю секунды, а потом достаю его ключи из-за спины и скрываю их под дрожащей ладонью на своём бедре — там, где проходит линия контраста между светло-оливковой кожей и чёрной тканью джинсовых шортов. — Ты не обязан этого делать, — собирая разбитую невозмутимость по крупицам, произношу я. — Но тебя просят об одолжении сразу два человека. Плевать на этот мотоцикл — я сама сориентируюсь, где метро. Просто сделай вид, что мы поедем кататься вместе, чтобы Юри не чувствовала себя обязанной. — Ты... — надрывно. Но я не позволяю ему договорить. — Пожалуйста, Чимин, — жалобным ропотом. — Для меня это важно, правда. Пак смотрит на меня долго. Долго и неотрывно — у меня возникает ощущение, что он забирается в щёлки моих зрачков с головой. От этого непреодолимо печёт. Но не только под веками. В висок неожиданно стреляет зародышем маленькой, бесформенной мысли — такой расплывчатой, что она ускользает, как собственное отражение в мутных кругах на воде. Но чем сильнее я проваливаюсь в угольную топь его глаз, тем отчётливее прощупываю её грани. Режусь об них пальцами. Я знаю: он взвешивает. На одной чаше — его принципы; на другой — сорвавшиеся с моих губ слова. И, вероятно, мы бы ещё долго просидели вот так — без движения, вглядываясь друг другу в лица и по-прежнему соприкасаясь ногами. Но Чонгук, всё это время отмалчивающийся напротив, вдруг лихорадочно шепчет: — Ребята, она идёт! — и я поспешно отстраняюсь от мужчины. — Вы решили? В моей ладони — ключи от его машины; в его — полупустая пачка сигарет. И от этого почему-то хочется сконфуженно рассмеяться. Я ненавижу слезливые мелодрамы — они и пресные, и сочные одновременно, потому что даже в шаблонных сюжетах всегда находится место жизненным постулатам. Истине, строящей оплот восприятия. Истине — той, которая, подобно огню, в равной степени способна принести как спасение, так и неминуемую погибель, если осмелиться приблизиться к ней вплотную. А ещё я ненавижу Пак Чимина. За то, что он серый. За то, что он не подходит ни под один из известных мне образцов. До того пограничного момента, пока не осознаю: меня тянет. Тянет, как канатом, обвязанным вокруг талии; рыболовной сетью, прицепленной к застрявшему в глотке крючку; цепью нарастающей дрожи, отождествляющей надобность в увеличении суточной дозы, словно при симптомах медикаментозной зависимости. Тянет в мысли о нём. И если прежде они были похожи на клейкую ленту, которую отрывать от мозга — всё равно что сдирать пластырь с сухой кожи, то сейчас они становятся крепкими, будто окаменевшая смола. Ведь Чимин произносит: — Отдай ему ключи. И мотылёк, парящий вокруг пламени, настолько часто опаляющий крылья, что впору с треском разбиться о землю, наконец-то находит в нём крупицы обманчивого тепла. В этот самый момент. Сфокусированный на мне, будто на ярко-красной мишени. Развеивая сизый дым, окутывающий помещение. Рассекая его взглядом. Опуская руку около моего бедра. Всего пара сантиметров — и снова дотронешься. Застывая в этом мгновении, бережно укладывая его под рёбра. Едва не касаясь друг друга коленями под столом. Когда я отвечаю — кротко, на грани слуха: — Хорошо, — и торопливо вкладываю брелок в протянутую ладонь Чона. О чём ты сейчас думаешь, Пак? Ведь если о том же, о чём и я, тогда можешь себя поздравить. — Спасибо, Чимин. Потому что ты — пламя. А мотылёк — к сожалению — это я.