Искусство обнажения

Этим вечером мне не светит попасть домой раньше одиннадцати. Сегодня пятница — день, когда по расписанию у меня только одна пара. Обычно я подрабатываю репетитором после того, как заканчиваю с учёбой в университете, но в этот раз вынужденно отменила планы: преподаватель — важная мадам, занимающая очень высокое положение в офисе — поставила нам дополнительное занятие на восемь. Она объяснила своё решение тем, что на следующей неделе уезжает в командировку, и нам, обыкновенным студентам, выбирать не пришлось: перенос обязателетен, присутствие — тоже, будет отмечать, а значит, делать нечего, вечером я вновь вернулась за парту. За окном давно стемнело. Мы вот уже сорок минут сидим, клюя носом в свои ноутбуки, пока пожилая учитель Шин рассказывает нам про моделирование бизнес-процессов, периодически вызывая людей по списку и проводя небольшой опрос по пройденным темам. В учебном здании тихо: помимо нашей группы, почти ни у кого нет пар в это время. Коридоры пустуют, съеденные сумраком, и только свет от открытых классов — нашего и ещё одного, на этаж ниже — слегка оживляет пространство, окрашивая воздух сизой дымкой. Я подпираю ладонью подбородок, склонив голову вбок, и лениво скашиваю глаза на брякнувший короткой вибрацией телефон. Юри-я: Так ты приедешь или как? Перевожу взгляд на наручные часы. Со вздохом роняю ладонь обратно на парту. Вы: Пара до десяти. Будете сидеть там и ждать меня? Юри-я: Конечно, будем. Я ещё даже не на месте, вот выходить из дома скоро буду. Юри-я: Мы и Чимина тоже пригласили. Он пока не ответил, но Чонгук уверен, что если будем завлекать его тобой, то он примчится как миленький. Чимин. Он толком-то и не писал мне ни вчера, ни сегодня. В чём-то это был и мой промах: мужчина сказал мне, что работает, и я не решилась беспокоить его по пустякам. Не стала заводить разговор первой, когда подумала о нём перед сном, хотя напомнить о себе хотелось очень; не рискнула и обсуждать детали нашей последней встречи, пусть и вспоминала о том, как он до умопомрачения часто — я сложила картинку воедино лишь наутро — обнимал и успокаивающе касался моих губ своими. Но давить не собираюсь. Ни на себя, ни на него. Самообман ещё ни к чему хорошему не приводил, а ощущение подкожного трепета, которое мучает меня каждый раз, когда я получаю от него сообщения, и без того мешает мне рассуждать трезво. Я отвлекаюсь на мотононную речь женщины, всматриваясь в схемы на доске и изо всех сил пытаясь вникнуть в происходящее. Пара минут — максимум, который у меня получается спокойно высидеть, не забивая свою голову ненужными мыслями, после чего я вновь возвращаюсь к телефону и в нетерпении отправляю подруге краткое: Вы: Ответил? Она появляется в сети мгновенно. Юри-я: Ага. Сказал, что закончит дела в универе и, скорее всего, тоже подъедет. Сердце, пропустив один крохотный удар, резко подпрыгивает и начинает стучать прямо в висках. Скорее всего, подъедет. Есть вероятность, что я увижусь с ним сегодня. После всего того, что случилось недавно. После того, как он заночевал у меня, просто заночевал — без приставаний, без упрёков по поводу подпорченного сна, да ещё и свежие фрукты с собой принёс, а я постаралась отплатить ему завтр... Стоп. Где? Вы: В каком смысле? Вы: Он тут сейчас? Юри-я: Йерим, ну тебе виднее. Это же вы с ним там, вроде как, мутки мутите. Юри-я: Он так написал, я не знаю. Поговорите, может, скооперируетесь и вместе приедете. Я резко оглядываюсь по сторонам, понятия не имея зачем. В чёрных молчащих пролётах, стелющихся по зданию квадратом, нет ни души, и было бы наивно предполагать, что мужчина находится именно в моей части кампуса. Ему нечего здесь делать в такой поздний час. Тогда почему? Что он забыл в университете? Неужели внеплановую лекцию проводит, потому что тоже не сможет присутствовать на следующей неделе? Я открываю переписку с ним: был в сети три минуты назад. Нет, вряд ли у него пара. Чимин обычно сосредоточен и полностью погружён в процесс, когда преподаёт. Мы переписывались прямо на уроке в среду — не спорю, но это больше исключение, чем правило. И как он отреагирует, если я сама у него спрошу? В курсе ли он, — ну мало ли! — что мне изменили расписание? Я нервно прикусываю губу, набирая ему сообщение. Юри права: мы ведь мутим, верно? Не самое приятное определение, когда речь заходит об отношениях, но как есть. Я не буду ему навязываться, если он вдруг окажется не в настроении общаться. Я клянусь сама себе, что не скачусь до нелепых обид, если мужчина проигнорирует мои намёки и отзовётся с холодком. Вы: Ты что, на кампусе? Вы: Уже почти девять. Ладно мне пару поставили, а ты-то чего тут? В кончиках пальцев покалывает всё сильнее. Я сворачиваю чат и, глубоко вздохнув, уговариваю себя сконцентрироваться на учёбе. Вышибает из колеи. Меня и раньше швыряло из-за него по полюсам, заставляя усомниться в своей адекватности, но с недавних пор это переходит все границы. Я чувствую себя втюрившейся по уши девочкой, которая не способна контролировать ни тело, ни разум, когда объект её воздыхания рядом, хотя понимаю, головой своей поехавшей понимаю, что стоило бы притормозить и научиться смотреть на вещи со здоровым прагматизмом. В противном случае я не только упаду в него настолько, что там же и раскрошусь, но и позволю романтическим фантазиям выкачать краски из всех остальных сфер моей жизни. ...судорожно хватаю телефон, как только экран зажигается от уведомлений, и даже не сразу замечаю, что начинаю улыбаться. Как полная дурочка, наверное, но вместе с этим — счастливо. И все разумные мысли, кажется, тотчас выветриваются из головы, едва я читаю: Чимин: Утром не успел пересечься с человеком, чтобы забрать кое-какие документы, поэтому договорился на вечер. Чимин: Не знал, что ты здесь. Чимин: До скольки у тебя пара? Вы: До десяти. Юри позвала на ужин к ним с Чонгуком после. Ты, как я понимаю, тоже присоединишься? Чимин: Видимо, да. Я усмехаюсь, но тут же осекаюсь — получилось чересчур громко — и скатываюсь ниже по сидению, прикладывая ладошку ко рту. Вы: Видимо? Это типа из-за того, что я иду? Или потому что он уже пообещал и не хочет нарушать слово? Мужчина читает моё сообщение, а затем пусть и ненадолго, но выходит из онлайна. Я догадываюсь, что он параллельно занимается своими делами, однако всё равно чуть-чуть напрягаюсь, как будто могла сказать что-то глупое или неправильное. Чимин: Кофе будешь? Я вздёргиваю брови и несколько секунд удивлённо пялюсь на текст, пока не убеждаюсь, что зрение меня не обманывает. Кофе. В девять часов вечера. Бесспорно, это не проблема. Я признаю, что зависима от кофеина и могу спокойно выпить чашечку даже аккурат перед сном, но его внезапное предложение вводит меня в ступор. Я промаргиваюсь — преподаватель Шин повышает голос, дабы привлечь чьё-то внимание. Но удостоверившись, что она обращается не ко мне, мгновенно опускаю голову и заношу пальцы над клавиатурой. Вы: Неожиданно. Вы: А ты где вообще? Чимин: В кофейне около метро. Так тебе взять? Вы: Да, возьми. Спасибо большое. И, немного подумав, прибавляю: Вы: Но не рано ли? Мне ещё целый час в аудитории тухнуть. Может, просто попозже вместе зайдём и купим? Чимин: Забей. Я принесу тебе. Он... Подождите-ка, что он сделает? Куда принесёт? Прямо сюда, что ли? Чёрт с ней, с парой — мы иногда бегаем за территорию кампуса в перерывах, чтобы похрустеть потом чем-нибудь во время урока. Я уверена, что никто даже не заметит, если я отлучусь на пару минут, а потом вернусь со стаканчиком кофе, но если мне принесёт его человек, которого каждая муха на кампусе знает в лицо... Вы: Не надо, Чим. Тебя же увидеть могут. Вы: На паре все ребята из моей группы. Если тебя узнают, то появятся вопросы. Чимин: Ким Тэхён тоже там? Я передёргиваю плечом от внезапного дискомфорта. Боюсь, если бы парень заявился на пару, я бы не была столь воодушевлённой. Вы: Нет, он не пришёл сегодня. Чимин: Ок. Чимин: Какой номер аудитории? Он серьёзно? Моё предостережение не произвело на него никакого эффекта? Я снова оглядываюсь. В классе не так много людей; двери в коридор открыты, за ними — только чёрные глазницы окон, выходящих на внутренний двор. В теории, если я тихонько прошмыгну в проход, а потом встречусь с мужчиной где-нибудь рядом с помещением для курения, нас никто не поймает. Затея откровенная сомнительная — вообще непонятно, с чего бы ему так настаивать, но если посмотреть на ситуацию под другим углом... Я едва не постанываю, падая лбом на свои сложенные на парте ладони. В животе теплеет, как будто он уже здесь, рядышком, и мы вот-вот спалимся перед всеми, буквально взрывая университет новой сплетней. Чимин, может быть, как-то и выкрутится перед начальством, но мне точно несдобровать — замучают как сальными взглядами, так и обсуждениями в чатах, и всё же обуявшие тело мурашки говорят сами за себя: я настолько взбудоражена чужой инициативой, что желание рискнуть пухнет во мне как на дрожжах. Вы: 4118. Вы: Скоро будешь? Чимин: Минут десять. Чимин: Я напишу. Ни в какие ворота. Вот это возбуждение, что набегает на меня волной, оно ненормально. Я даже не буду отрицать, что соскучилась. Мне стыдно оттого, что я не держу в узде свои эмоции, позволяя им вышибать все мозги, но как бы я ни пыталась сопротивляться — это бесполезно. Чимин окончательно вживился в меня, вытворив что-то невообразимое с моими чувствами всего за неделю, и теперь они бьют через край, словно кто-то наконец-то откупорил над ними пробку. Десять минут. Две на то, чтобы осознать, что он точно не шутит; три — чтобы непослушными руками вытащить из сумки зеркальце и помаду и обновить макияж, едва к чертям не испортив ровный контур губ, а оставшиеся пять — шесть, семь, твою мать, ну когда же уже? — уходят на борьбу с внутренним мандражом. Я невероятно рада тому, что не изменила своей традиции садиться за парту на самой верхушке аудитории, около лестницы и задней двери класса, через которую можно незаметно выскользнуть в коридор. Большинство студентов были принудительно подняты с мест и приглашены за первые ряды ещё до начала пары, но, так как я пришла ровно ко времени, на меня это не распространилось. И тем проще прислушиваться к шорохам сейчас: из-за того, что я нахожусь близко к выходу, хорошо улавливаю звуки всех передвижений за стенкой. Прикусываю кончик ручки, качая ногой под столом; неосознанно тереблю пуговицы на топике, вперив взор вперёд — на бурно жестикулирующую около доски преподавателя Шин, но в действительности совершенно её не видя. И вдруг приглушённое, шелестящее «псс» откуда-то из тёмного проёма, с подножья невысокой лестницы. Несколько раз подряд. Я вздрагиваю, испуганно повернувшись и чуть не обронив на пол свой телефон. Наклоняюсь, просовывая нос сквозь металлические прутья ограждения, отделяющий проход от пространства парт, да так и застываю с приоткрытым ртом и большими, удивлёнными от изумления и подкатывающей паники глазами. Он ведь... блин, да он ведь сказал, что сначала напишет! Чимин стоит, прислонившись лопатками к выступу под оконной рамой. У него слегка вздёрнут подбородок, обточенные тенью скулы выпирают особенно выразительно, когда он сильнее сжимает губы, видимо, чтобы не прыснуть в ответ на мою немую растерянность. Угольная, вплотную прилегающая к крепкой груди рубашка, подвёрнутые до локтей манжеты, блестящая пряжка ремня. Его чёрные зрачки словно бы не реагируют на свет, сожрав радужки за стёклами очков, и ни один мускул не дрогнет на красивом лице, когда я подбираюсь и, кивнув в сторону трибуны, протестующе мотаю головой. — С ума сошёл?.. — читает он по моим губам и, кажется, всё-таки усмехается — иронично, с откровенным пофигизмом. Совсем дурак. Я с треговой озираюсь, чтобы проверить, не направлены ли на меня чужие любопытные взоры. Или на нас. Если на нас — это же вообще... я не знаю. Мне хочется ударить его по гладко причёсанной макушке, когда он подходит ближе к порогу, почти под свет, и расслабленно облокачивается плечом на срез дверного косяка. Воровато выглядывает из-за угла, несколько секунд водит глазами по затылкам присутствующих, а потом подаётся назад и, поймав мой ревущий недоумением взгляд, молча тычет указательным пальцем куда-то вбок. Я быстро сглатываю и, подняв свой шоппер с соседнего стула, кладу его на стол. Если учитель и заметит моё отсутствие, то вот они — все мои вещи. Мало ли, куда мне приспичило отлучиться посреди занятия. Тетрадка, электронный планшет — всё остаётся в классе, поэтому я могу уверенно встать со своего места и... В проходе пусто. Я хлопаю ресницами, не понимая, как мужчина умудрился так быстро скрыться, но чувствую — каждой клеточкой своего тела чувствую, что он караулит меня где-то поблизости. И не медлю больше ни мгновения — на автомате горблюсь, шмыгнув между партами, и сбегаю по пыльным бетонным ступенькам, ныряя в потёмки безлюдного коридора. Выпрямляюсь, облизывая губы, а пульс продолжает учащённо колотиться в ушах, стекая по вискам жаром. Рассеянно осматриваюсь вокруг, попутно двигаясь в указанном им направлении — туда же, направо. К уборным, отсеку с двумя старыми лифтами и круглому пожарному датчику, что ритмично помигивает вдалеке красным. Никого. Чимин словно бы испарился, растаяв в тучном полумраке. И в то же время он здесь. Как будто дышит мне в загривок, толкает горячей ладонью в лопатки, и я шагаю дальше, но вслепую, не представляя, где его искать. В длинной, с разрезом от бедра юбке становится тесновато, невзирая на свободу движений; грудь, скрытая под лёгким трикотажным топиком такого же цвета, спирает от слишком частых вдохов, но есть в этом и что-то чарующее, пьянящее незримой опасностью. Я резко останавливаюсь. Дверь с висящей над ней табличкой «комната для самообучения» немного приоткрыта, однако через узкую щёлочку не сочится свет. Такое помещение есть на каждом этаже, правда, спросом пользуется редко: большинство студентов отдаёт предпочтение атмосферным залам библиотеки. Неудивительно, что внутри все лампы погашены — охрана закроет учебный корпус в течение часа, и вряд ли кто-то будет засиживаться тут допоздна, но какое-то интуитивное чутьё всё равно не даёт мне пройти мимо. Осторожная поступь, жалобный скрип петель. Затаив дыхание, я толкаю дверь и, аккуратно протиснувшись в проём половиной тела, уже было предвкушаю наконец услышать знакомый голос, но тщетно: кажется, комната тоже пуста. Тот маленький кусочек класса, что попадает в поле моего зрения, лишён всякого намёка на жизнь: поверхности парт голые, прозрачные шторы одиноко колышутся на ветру, а тишина настолько запеклась, что у меня исчезают всякие сомнения: это место забыто как минимум до завтрашнего утра. Я расстроенно цокаю языком и захлопываю перед собой дверь, тут же отворачиваясь и впиваясь раздражённым взглядом в темноту. Ну вот и куда он подевался? Что за идиотские у тебя игры, Пак Чимин? Честное слово. Если я не успею вернуться к перекличке или получу выговор от строгой преподавателя Шин, то ему не поздоровится, и — как бы мне ни было неловко это признавать — дело совсем не в успеваемости. Меня просто бесит. Вот это ощущение летающей головы бесит. Невероятно смущает тем, что мои мозги начинают порхать где-то под потолком вместе с сердцем, как только мужчина оказывается в зоне моей досягаемости. И когда он не в ней — один, собственно, фиг. Господи. Господи, я окончательно спятила. Сладко, но жутко. И то, что под рёбрами, спятило не меньше — хоть ножницами из себя вырезай. Я включаю телефон. Переступаю с ноги на ногу, прокручивая контакты в записной книжке. Прикладываю динамик к покрасневшему от духоты и волнения уху, безотчётно накрываю свободной ладошкой живот. Нашёлся тут, блин, организатор квестов. Поразвлекаться он решил, видите ли. Всё ему выскажу. От и до выскажу, и пусть только попробует не дослушать. Гудок. Короткий, внезапно обрывающийся — даже мгновения не проходит. Шум, раздавшийся за спиной, неожиданно заглушает все посторонние звуки, и я едва не взвизгиваю от испуга, когда чья-то твёрдая рука обхватывает меня за талию. Обвивает будто плющом, рывком утягивает назад — я в два счёта оказываюсь заволочённой обратно в дверной проём той самой комнатушки для самообучения, спотыкаясь пяткой о низкий порожек и мягко ударяясь обо что-то затылком. Точнее — об кого-то. Сгорбившегося тогда же, напрягшегося всем телом, чтобы не повалиться навзничь вместе со мной. И шёпоток — торопливый, насквозь пропитанный лукавством — тотчас лопает вакуумный шарик в моей голове, расплёскивая в ней раскалённое: — Тише ты, трусиха. Весь кампус сейчас на уши поднимешь. Дверной замок глухо щёлкает. Я запальчиво врезаюсь ноготками в запястье мужчины, вновь покачнувшись, но теперь уже от волны возбуждения, мокро лизнувшего позвоночник, и ловко проворачиваюсь в его объятиях. Задираю подбородок, сталкиваюсь взором с изящной линией рта, смягчённой слабой улыбкой, и резво отскакиваю в сторону, словно ошпаренная. Чёрт его пойми, куда именно. Главное — подальше от него. От возвышающегося надо мной тела, от дурманящего одеколона вкупе с лёгким табачным душком и искрящихся потайным весельем глаз. Чтобы сердито, капризно — так, как мечтала все последние пять минут; аккурат по его стальной, до скрипа обтянутой тканью груди... Шлёпнуть. Да с таким чувством, что мужчина аж отшатывается и, вскинув брови, застывает с комичной гримасой замешательства на лице. — Прибью тебя однажды, Пак! Грозно, но ровно так же, как и он — шёпотом; и прищуриваюсь, чтобы хоть как-то сбить прицел его глаз с моих подрагивающих губ. Почти убеждаю себя в том, что по-настоящему злюсь. Без веских на то причин, но почему-то в данный момент это не имеет никакого значения. Он отлично видит, из-под этих своих сексуально сползших вниз по переносице очков видит, что я больше смущена, чем разгневана. У меня натурально горят щёки, потому что ночь заливает крохотное помещение доверху и грызёт сердце предчувствием чего-то интимного, совершенно неуместного для высоконравственных стен университета. Его забавляет моя импульсивность. Чимин даже не скрывает, что потешается надо мной, когда делает шаг вперёд, а затем — да будь они неладны, эти его очки! — настолько манерно отзеркаливает мой прищур, что я вмиг забываю, из-за чего вообще раскипятилась. — Ты чего такая нервная? — посмеивается мужчина, ловя меня за локоть, чтобы силой отлепить от двери. — Тебя кто-то напугал по дороге сюда? — Очень смешно, — с сарказмом фыркаю я, но давлению всё-таки поддаюсь и, послушно ступив ему навстречу, скрещиваю руки на груди. — Ты о чём думал, Чим? Там же... я предупреждала, что в группе тебя все знают. Что бы произошло, если бы тебя заметили? — А что такого в том, что я гуляю по корпусу? Я тоже преподаватель — у меня могут быть свои причины находиться здесь допоздна. — С кофе. — Не аргумент. Тем более, я его не брал с собой — вон, на парте стоит. — Хорошо. В пустом классе со своей студенткой — аргумент? Пак закатывает глаза и отворачивается. Проходит вглубь помещения, отпирается рукой об один из столов — как раз тот, на котором лежит пакет с фирменной эмблемой кофейни, где мы с Юри регулярно засиживаемся после пар. Шуршит упаковкой, доставая из неё пластиковый стаканчик и длинную бумажную трубочку. — Тебя кто-то видел? — по-прежнему сохраняя невозмутимость, интересуется он через плечо. Я на секунду заминаюсь. — Вряд ли, — отрицательно качаю головой, — в коридоре никого нет. По крайней мере, я ни с кем не встречалась. — Ну и всё тогда, вопрос исчерпан, — заключает он всё так же равнодушно и, заново сократив между нами расстояние, протягивает мне кофе. — Или тебя что-то другое беспокоит? Я принимаю из его рук стаканчик. Холодный, влажный — по бокам собираются капельки воды. Латте со льдом. Как и в прошлый раз. — Нет, я... — и упираю глаза в пол, чтобы не так бесстыже пялиться на широкий вырез его рубашки и серебряную ниточку цепочки, змейкой бегущую к смуглой выемке под ключицами. Поддеваю ногтем «ушко» на крышке, игнорируя трубочку, облизываю губы. — Здесь камеры не висят, я надеюсь? — Не уверен, — краем зрения я улавливаю, как он безразлично пожимает плечами. — Может, висят. — Что? Я давлюсь возмущением. Что значит «может, висят»?! — Да ты прикалываешься надо мной, что ли... — застонав от обиды, вскидываю испепеляющий взгляд я и, снова не добившись этим какого-либо результата — лицо у него каменное, хоть скульптуру вырезай, хватаюсь за дверную ручку позади себя. — Так, понятно. Не стоит нам тогда тут задерживаться, Чим. Спасибо тебе за кофе, это очень приятно, но я... пойду, наверное. Встретимся через час, ладно? Приезжай обязательно, покушаем все вместе. Давай, — и уверенно отворяю дверь, вставая к нему полубоком, — ещё увид... Я и ахнуть не успеваю, как моя ладонь соскальзывает с гладкого металла, а громкий хлопок — дверь влетает обратно в деревянную раму — раскатывается гулом по коридорам. Чимин наваливается на меня со спины, фактически вдавливая в шершавую поверхность грудью, сгребая до шумного выдоха, и я смутно, как через беруши, различаю сигнал лифта, в тот же момент прозвучавшего на этаже. Мысли разлетаются словно бисер. Я чудом не выпускаю из рук телефон и стакан, а ещё слишком живо чувствую, как в организме начинают биться сразу два сердца. Моё — всполошившееся загнанной в клетку птичкой, и его — хищное, голодно тянущееся к этой самой птичке сквозь занывшие от напряжения кости. Твою мать. Если это было и по плану, то совершенно точно не по моему. — Ты совсем дурочка, да? — кровь отступает от щёк, тяжелея наэлектризованным пузырём где-то в районе таза, когда он нежно проводит пальцами по моему животу вдоль шва на плотно облегающей бёдра юбке. — Куда ты собралась? Посмотри на часы, Йери. Сейчас во всех классах должен быть перерыв. — Вот именно, что перерыв... — стараюсь дышать я, ощущая, как чужие губы невесомо дотрагиваются до шейных позвонков. — Ты же видел, кто у меня пару ведёт. Профессор Шин мне пропуск влепит, если не вернусь в ближайшее время. Да и то, что ты говорил про камеры... — Нет здесь никаких камер. — Но ты ведь сказал, что... — Я же не знал, что ты поверишь в такую чушь, — хмыкает мужчина, касаясь носом моей скулы. — Какие камеры, Йерим? Чем я должен думать, чтобы привести тебя туда, где нас точно заметят? — Ты обнимаешь меня, хотя к нам в любой момент могут зайти, — из приличия немного взбрыкнув, с опаской отзываюсь я. — Каким местом ты думаешь, я без понятия, но это плохая затея, Чим. Не надо, пожалуйста. Меня отчислят, а тебя уволят. Хочешь этого? Мокрый поцелуй в шею вместо ответа, и меня аж всю передёргивает. Я до боли прикусываю нижнюю губу и, прогнувшись в пояснице, откидываю голову на его плечо. Смыкаю челюсти, зажмуриваясь до цветных кругов перед глазами, подставляясь на одних лишь инстинктах — мои ягодицы пошло трутся о его пах; и тяжело, на грани капитуляции выпускаю из лёгких воздух. Хочет. Определённо хочет. Но не этого. — Никто не зайдёт, — гипнотически шепчет он, не отрывая рта от моего пульса. — Тебя не отчислят, меня не уволят. У нас есть ещё пять минут — расслабься хотя бы на это время, ладно? — и, будто и не вопрос это был вовсе, решительно отодвигается вместе со мной от двери, начиная вслепую шагать вглубь помещения — к рядам близко стоящих друг к другу парт, под мерцающий свет луны. Его расширенные зрачки — первое, что я вижу, когда мужчина резко разворачивает меня к себе. Мои бёдра врезаются в край стола, и я едва не разливаю кофе, накренившись вбок, но оказываюсь вовремя перехваченной за запястья. Чимин забирает у меня из рук всё ненужное, отставляет куда-то в сторону — я только и могу, что следить за его действиями под аккомпанемент грохочущей в ушах крови, а потом возвращается и, без труда отрывая моё податливое тельце от земли, усаживает меня прямо на парту. Юбка предательски расползается, обнажая липкую от пота кожу, и там — выше, где уже жутко ноет от возбуждения, бельё не суше. Какое же безумие. Воистину — подлинное, чудовищное. Потечь от него, так и норовя оставить вызывающие пятна на одежде. В классе для самообучения. Заводящаяся просто от того, как жадно, как немыслимо топко он смотрит. Пак обхватывает мои щёки ладонями. Встаёт между ног, раздвинув оголённые бёдра — мышцы прошибает неконтролируемая дрожь. — А если нас кто-то услышит?.. — вцепившись в чужую рубашку, сокрушённо шепчу я ему в губы, но мужчина лишь ещё сильнее обжигает меня своим рваным выдохом. — Не будешь громкой — никто не услышит. — Ты планируешь заняться со мной се... — Нет, маленькая, — хрипя горлом, словно простуженный, перебивает меня он и отнимает руку от моего пылающего лица, проводя костяшками пальцев по неровно вздымающейся груди. — Не планирую, хотя и хотел бы. Но ты же мне не позволишь, верно? — Дома позволю. Пак вдруг грубо надавливает на мою тазовую косточку, и я тотчас изгибаюсь, нечаянно цепляя его губы своими. Чуть не вталкивая в него всю душу; чуть не размазываясь всей собой внутри него, когда мужчина сам рывком придвигает меня ближе к краю парты и, ослабив хватку, медленно скользит ладонью в разрез юбки. — А дома я тебя и так возьму, — криво усмехнувшись, протягивает он. — Сегодня после ужина. Пустишь? И на этот раз ответа нет от меня. Я не знаю, что именно лопает моё терпение: то ли его дразнящие поглаживания у кромки трусиков, от которых во рту собирается слюна; то ли то, как властно он выглядит, когда так прямолинейно просится ко мне в постель. Дистанция между нами растворяется как дым, и следующее, что я помню, это как глохнет разогнавшееся до предела сердце, треснув под напором его влажного языка. И пальцы в его густых волосах. Сразу же, как только он отвечает мне, сминая податливые губы, нависая надо мной и судорожно блуждая руками по хрупкому стану, как будто я вот-вот пропаду, если он не прижмёт меня крепче; как будто я вообще в состоянии от него уйти. Воспротивиться, остановить. Захотеть. Самое главное — мне бы не удалось захотеть сделать так, чтобы он остановился. В душной коробке кабинета. Обвивая руками его шею, раскрываясь внизу ещё шире, когда мужчина стягивает с плеча лямку топа и, обдав дыханием выступающий шарик косточки, вдруг мощно вбивает в себя, смяв обеими ладонями ягодицы. Такой импульсивный, бесящийся от того, что с него постоянно спадают очки. Еле глотающий кислород в своей этой тесной рубашке. Я помню, что под ней. Каждую родинку помню — у него их много, однако я постаралась запечатлеть в памяти все. Но всё равно не выдерживаю. Цепляю верхнюю пуговицу, выкручиваю её из петельки, а затем ещё одну. Вторую и третью. Распахиваю ворот, дабы проникнуть ладошкой к его распаренной коже. Несмотря на весь страх, что я испытываю, тайно целуясь со своим собственным преподавателем, пока за стенкой ведутся занятия, — этот же страх меня к нему и толкает. Запрет — вкусный, сладкий, почти наркотический, впрыскивающийся адреналином в вены. Так нельзя. Это неприемлемо — желать, чтобы твой учитель разложил тебя на столе. Обхватывать его мускулистые бёдра ногами, пока он плавно оглаживает их от коленей до резинки белья. Отклоняться, подставляясь под его зубы, прикусывающие кожу над нежной ключицей, и ёрзать. Ёрзать буквально под ним, шлифуя нервные окончания о болезненную твёрдость у него в паху. Через одежду. Я царапаю ноготками его пресс, зажмуриваясь от ощущений, и чуть не выпускаю наружу протяжный, утробный стон. Боже. Боже, я умоляю тебя. Пусть эти пять минут никогда не заканчиваются. — Позволь мне, — неожиданно рычит он, и я отстраняюсь, чтобы поймать его замыленный взгляд своим не менее мутным. — Ты... мокрая же вся, — и целует снова, пробираясь рукой под юбку — я вздрагиваю, когда его пальцы ложатся на тонкий шёлк и немного надавливают, посылая электрический импульс в живот. Приспускает на мне топик. Всасывает в рот упругий сосок — моё тело ломается от острого спазма, покрывшись плёнкой испарины; а потом снова давит на промежность и, в полном помрачении поведя носом вверх, вдоль вздувшейся шейной мышцы, жарко выдыхает в самое ухо: — Не бойся. Обещаю, что не буду входить в тебя. Я замираю. Растерянно моргаю. — А как же... — Руками. — Нет, я... — облизнув припухшие губы,— я имею в виду, как же ты? — У меня нет с собой презервативов. — Это не проблема, я могла бы... — Не нужно. Будет достаточно, если ты просто дашь мне то, о чём я прошу. Я уставляюсь на него во все глаза. Пытаюсь сложить два и два, но по-прежнему не могу понять, почему он предлагает мне петтинг. Зачем, какой смысл? Если мы не займёмся сексом так, как положено, то к чему вообще начинать? Он не получит удовлетворения. Не дотронувшись до себя, не попросив меня дотронуться до него — станет игрой в одни ворота, и я уверена, что уже чувствовала это замешательство прежде. Если подумать, Чимин ведёт себя таким образом далеко не впервые. Стремится отдавать, а не получать. Останавливает, спрашивает. Пак словно бы не прислушивается к своему сердцу — лишь к тому, что бьётся у него под ладонью, и меня начинает напрягать эта излишняя жертвенность. Я никогда с таким не сталкивалась. Вот так, чтобы с завидным постоянством. Мне ведь тоже хочется, чтобы ему было приятно. Любыми способами — он волен выбирать, на этом этапе я соглашусь принять все. Или есть какая-то иная причина, почему он не настаивает? Почему молчит, не прося даже о том, чтобы мастурбация была взаимной? — Нет, Чим, — искренне протестую я, но голос отчего-то лишён какого-либо намёка на твёрдость. — Я не хочу так, это... Нет, точно нет. Это неправильно, я так же, как и ты, должна... ну, хоть как-то, понимаешь?.. — Не понимаю, — упрямствует мужчина и снова целует меня в шею, параллельно оттягивая в сторону шёлковый материал трусиков. Врёт. Врёт он всё. Нагло, бессовестно и... ...ох. — Чёрт... — вырывается из меня напополам с хныканьем, когда его пальцы, оказавшись под бельём, начинают ласкать лоснящиеся от смазки складки. Чимин вновь прикусывает кожу, но уже не на шее — всасывает ртом мочку, царапнув её зубами, и я зарываюсь ладонью обратно в его растрепавшиеся волосы, настойчиво оттягивая прядки назад. Оторвать его. На секундочку оторвать — мне больше не потребуется, я только взгляну. Эти бесенята в его заволоченных мраком глазах — я катастрофически нуждаюсь в том, чтобы увидеть их, иначе не поверю. Это нереально. Столько страсти, выплёскивающейся со дна, лишь от осознания того, как я хочу тебя. Без моих рук, стимулирующих твой член, без того, в чём обычно чувствуют надобность женщины, когда их доводят первыми, хотя я бы не сопротивлялась. Сейчас, когда мы оба сплетены из эмоций; когда границы между нами рассыпались, ведь ты опять пришёл ко мне и опять — чтобы отдаться. Отдать мне себя. Ещё на один вечер, очередным глотком, которого мне точно не хватит надолго, но — залпом. Я бы сделала всё, о чём ты бы меня ни попросил. И даже больше. Куда больше, чем ты, наверное, осмелился бы произнести вслух. — Чим... — зову задушенно, пряча рдеющее лицо в его распахнутом вороте. Он не прекращает фрикций. Ни на мгновение не сбавляет темп, ритмично выводя на мне круги. — Давай, маленькая... — целует меня в висок, в скулу, а потом неожиданно проскальзывает свободной рукой к горлу и, слегка сжав, впечатывает аккурат в мои губы: — Не спорь со мной. Я же знаю, что ты умеешь быть послушной. И толчок. Назад, прямо на парту. Немного грубо, но мне плевать. Его взгляд — вот, что важно. Пламенеющий, похожий на сгусток сажи с бессмертной искрой в центре. Он сжирает меня, как огонь бумагу. И поджигает точно так же: от краёв — к центру. Дотла. До чёрного, всеобъятного космоса, развёрзшегося под моими рёбрами. Я ударяюсь лопатками об стол. Прогибаюсь в пояснице тут же — мужчина с силой стискивает мою талию, придвигая меня вплотную к себе. Пробую ухватиться за края... края хотя бы чего-то, будь то парта, стулья или какой-то другой предмет поблизости, но лишь падаю в бесплотную пустоту: здесь настолько узко, что мне даже некуда деть руки. Зато его по-прежнему на моей шее. И пальцы второй — внутри. Врезаются, раздражают пульсирующие стенки — меня вмиг разламывает, как пластиковую игрушку. Возбуждение скатывается в ком и пробирает до дрожи, отдаваясь спазмом в истекающих смазкой мышцах. Скоро. Если он продолжит в том же духе — я кончу быстрее, чем кто-то обратит внимание на странные шорохи за закрытой дверью. И он читает меня. От корки до корки сканирует, безошибочно определяя, на какие точки следует давить, чтобы мою грудину начало распирать от томных, копящихся под прикусанным языком стонов. Дышит тяжело, поверхностно. Держит меня, приподняв голову, наблюдая за процессом сверху вниз. Как мои глаза закатываются за веки, как я ловлю заалевшими губами воздух, выпятив наполовину обнажённую грудь, и сама подаюсь тазом ему навстречу, словно в бреду — неосознанно, но от этого не менее искренне. Как раскачивается, царапая ножками пол, поскрипывающая парта; как топит, заволакивая угольной дымкой, мои зрачки страсть. И я наблюдаю тоже. Сквозь всю эту гарь, вопреки стыду. Звуки, которыми полнится тишина, заставляют мои щёки безостановочно алеть. Я смотрю, как бугрятся желваки на его скулах, на спавшие практически до кончика носа очки — у меня ощущение, как будто мужчина трахает меня не во время чужой пары, а прямо на своей; на россыпь капелек пота у его висков, от которых краснеет кожа, на вздутые от напряжения вены, рассекающие его двигающуюся руку до локтя. Сосредоточенный, облизывающий губы так часто, что они не перестают блестеть. И вот это скольжение языка — новое, но наряду с особенно глубоко вбивающимися в меня пальцами, выкидывает меня из реальности настолько резко, что громкий стон сам вырывается из лёгких. Разбивается о стены, сыплется осколками протяжного эха на распятое возбуждением тело. ...а в следующий момент чужая ладонь уже крепко пережимает мой рот. — Ну, Йери... — вкрадчиво, с оттенком притворного осуждения шепчет он, и мне вновь с размаху ударяет по вискам от того, как же приторно, как же по-дьявольски соблазнительно это звучит. — Не шуми, не то нас и правда раскроют... Тебя, — его большой палец вдруг надавливает на клитор, вынуждая меня содрогнуться ещё сильнее и покорно проглотить всхлип, — ...в таком положении. Отнимает руку от моего лица. Ведёт острыми костяшками вниз, к топорщащимся соскам. Не отводя пристального взгляда. Каждый сантиметр — он словно въедается в меня глазами, беспощадно отщипывая от сердца кусок за куском. И мне неожиданно хочется сделать то же самое. Расколоть. Выдрать из него то, что заслуживаю, как он выдирает своё из меня. Забирает, присваивает. Он бы не подначил меня. Я знаю, осознала как по щелчку: он бы не признался, не позволил бы думать, что рассчитывает на ответ, и оттого я сама зажигаюсь идеей показать ему. Донести — чувства так не работают. Взаимность так не работает, потому что там, где непомерно желают оба, нет места односторонней борьбе. Я перехватываю мужчину за запястье. Несмело тяну, возвращая его руку обратно к своему лицу. К губам, которые он отпустил. Разомкнутым, покалывающим от того, насколько же это волнительно. Но я всё равно дотрагиваюсь. Невесомо, ласкающе. Мягким, плавным движением — прямо по подушечкам его пальцев. Пак, ощутимо вздрогнув — что передо мной, что во мне, — внезапно вскидывает голову и впивается потерянным взглядом в мои глаза. — Что ты... — и тут же затыкается, судорожно выдохнув, когда мой язык медленно очерчивает согнутые фаланги. Ничего. Я ничего, Чимин. Просто немножко сошла с ума, когда представила, как выдираю из твоих брюк этот долбанный ремень. Как дёргаю вниз молнию, прикасаясь к тебе пошло, но невинно посматривая вверх, и мокро целую напряжённый, каменный от наполнившей его крови... ...как ты стонешь. Не только я — мы оба. Одновременно или друг за другом. Не потому, что ты об этом попросишь. И не потому, что сам ублажил меня языком неделю назад. Моё желание — инстинкт. Мерзкий и грязный, когда обхаживаешь ртом не тех, но невероятно правильный, если рядом — правильный. Ты правильный для меня, Пак Чимин. Это фундамент, константа. Ты — желанный, даже если сам пока того не понимаешь. Даже если мне, опустившись на колени, однажды придётся это тебе доказать. — Блять. Пальцы с влажным звуком проникают в рот. Скулы втягиваются, губы складываются в трубочку, вбирая, посасывая, имитируя до того вульгарно, но чувственно, что узел в животе, нагревшись и закрутившись до предела, швыряет меня к тому состоянию, когда нужно совсем чуть-чуть... буквально немножко — ещё несколько таких же интенсивных, глубоких... Вообразить себе. Увидев, как зачарованно мужчина следит за моими действиями. Как подпрыгивает его острый кадык. Как он, будто бы не в силах больше держаться, трётся бедром о мою ногу и прикусывает губу, так и грозясь проткнуть её насквозь. Капельки пота у его висков. Полуголая, вздувшаяся, словно шарик, и вибрирующая изнутри грудь. Всё по-настоящему. Чимин тоже на грани. В моей фантазии, в моих обданных кипятком мыслях. Он кончает вместе со мной. Он выстанывает моё имя, он умоляет. Он... — Совсем немного... давай, маленькая... — хрипло, лихорадочно, подорванный моим протяжным, практически беззвучным — волной горловых вибраций по коже, — уже скоро... ну же, моя девочка, давай... — и вдруг вторгается в лоно до предела, с рыком выдохнув сквозь зубы: — Давай. ...мой. Судорога. От макушки до пят. Вонзающаяся, разворачивающая всё внутри — и я натягиваюсь как струна. Дрожь жжётся в позвоночнике. Липкая ниточка слюны — до кончика подбородка, и чужая рука, внезапно исчезнувшая из моего рта и до скрипа стиснувшая мою талию, могу поклясться, тоже уже оставила парочку свежих пятен на юбке. Низ живота тянет. Я разлепляю веки, по-прежнему мелко дрожа от оргазма и с трудом проталкивая в себя кислород. Тело горит, под ресницами — сухой песок. Но хорошо. Мне так невообразимо, просто до невозможной степени хорошо, что хочется плакать. И смотреть. До царапин на радужках, до расплавившихся жидкой смолью зрачков: эта помятая рубашка, эта забранная наверх чёлка, открывающая вид на тонкую, но зримо пульсирующую на лбу венку. Эти скатившиеся с переносицы очки, эта рельефная выпуклость под пряжкой его ремня. Пак вынимает ладонь из-под моей юбки и, не сводя с меня затуманенного, но чудовищно вязкого взгляда, дотрагивается ею до своего рта. Точно так же, как и я. Невесомо, ласкающе. Мягким, плавным движением — подушечками влажных от моей смазки пальцев. По своим губам. И внезапно усмехается. Вот так, как может лишь он один. Самоуверенно, дерзко, но с такой всепоглощающей нежностью в чёрных, заволоченных ночью глазах, что я понимаю. Теперь абсолютно точно понимаю: он уже сказал, и мне не нужно повторять дважды. Достаточно чувствовать. Сердцем, кожей — всем тем, что искрит и мерцает внутри, когда мужчина наклоняется и вновь прикасается губами к моим губам. Его. Да, кажется, это так. Без преувеличений. Открыто, как есть. Ты был прав, Пак Чимин, я действительно твоя девочка.