Искусство обнажения

Меня вырывает из сна грубым толчком. Сильным, как будто сквозь толщу воды. Я ничего не вижу. Первые несколько секунд перед глазами стоит влажная пелена, в лёгких жжёт, а ощущение воздушных пробок в ушах буквально отрезает меня от мира, заставляя потеряться в кромешной темноте. Страх. Животный, панический. Он сдавливает меня изнутри, сливается с каждой клеткой тела, и я даже не понимаю, совершенно не могу разобрать, где заканчивается кошмар и начинаюсь я. Я плачу — абсолютно точно плачу, захлёбываясь в череде сбитых вдохов и выдохов, чувствуя обжигающие слёзы на щеках и — отдалённо — давление чьих-то пальцев под скулами. Я не помню, что мне снилось. Моя память не сохранила ни одной чёткой картинки, зато сохранила боль — жуткую, запредельную. Я словно бы очутилась в центре всего, чего когда-либо боялась, хотя меня не окружали ни люди, ни предметы. Ничего конкретного — это было похоже на безграничное чёрное пространство, в которое я падала, утопая в его бесплотном, но до жути ледяном туловище. Я была в нём одна. Мне казалось — отныне я там навсегда. Маленькая, как песчинка, с целым бездыханным миром наедине. И я отдалялась. Чем громче пыталась докричаться до тех, кто остался за его пределами, тем хуже они меня слышали. Как астронавт, приготовившийся к полёту, уже оторвавшийся от земли, но получивший в последний момент сигнал, что обратного пути не будет, — я тряслась от отчаяния и без какой-либо надежды стенала в пустоту. Наваждение отступает неохотно. До меня, как в тумане, начинает доходить, что я нахожусь в сидячем положении, прислонившись к кому-то плечом. Спазмы диафрагмы понемногу стихают, чьи-то тёплые ладони осторожно обхватывают моё лицо, растирая слёзы по коже, и хоть я по-прежнему продолжаю на автомате всхлипывать — сознание проясняется, словно в комнате резко включается свет. Губы щекочет горячим дыханием. Я чуть-чуть отклоняюсь, понимая, что со мной разговаривают — тихо, несколько торопливо; голос выдаёт лёгкий испуг. Упёршись пятками в матрас, сжавшись между чужих широко разведённых коленей, я промаргиваюсь, стараясь отделить иллюзию от реальности. И вдруг содрогаюсь. Отшатываюсь так, что если бы меня вовремя не придержали под лопатками — завалилась бы навзнич, падая на собравшееся в комок одеяло. Распахиваю глаза, приоткрываю запёкшийся, иссушенный смятением рот. Нет. Не может такого быть. — Чимин?.. Чужие руки притягивают меня обратно. Я вцепляюсь в ткань его футболки на груди и вдыхаю до мурашек знакомый запах, немея от осознания того, что он и правда здесь. В моём доме, на моей кровати; сидит, оперевшись спиной о стену, и держит меня в объятиях, напряжённый каждой своей мышцей, а сердце моё лупит по рёбрам настолько громко, что мерещится — вот-вот оглохнем мы оба. — Чш-ш, не надо плакать, — опаляет ухо его шёпот. — Всё хорошо, Йери. Слышишь меня? Эй... — сухие губы прижимаются к моему виску, и я вновь зажмуриваюсь, но теперь уже от стыда. — Ну хватит, всё. Ты сейчас температуру себе наревёшь, знаешь? — Почему ты... Боже мой, Чим... — я пробую было сползти с его колен, но тщетно — мужчина тут же усиливает хватку, не давая мне сдвинуться с места. — Я в порядке, отпусти... Не смотри, пожалуйста, — и прячу лицо за волосами, отвернувшись. — Я успокоилась, честно... Его пальцы ловят меня за подбородок. Нажимают, против воли поворачивают меня обратно — и слёзы неожиданно брызгают с новой силой. Я со стоном выворачиваюсь, но вместо того, чтобы сбегать на другую половину постели, издаю очередной гнусавый всхлип и, вопреки смущению, беспомощно припадаю лбом к его груди. Обвиваю руками крепкую талию. Ещё выше подтаскиваю к себе коленки. — И это ты называешь успокоилась? — Чимин кладёт ладонь мне на затылок, вплетая пальцы в растрёпанные пряди, и отстранённо, будто по инерции, начинает поглаживать меня по голове. — Отпущу, когда действительно успокоишься. — Но всё равно не смотри! — Ладно. — Врёшь, — обидчиво дёргаюсь я, шмыгнув покрасневшим носом. — Ты только что... — Я обещаю, что не буду больше. И это, в общем-то, звучит достаточно твёрдо, чтобы я поверила. Вдохнула, выдохнула. Постаралась действительно успокоиться. Но фиг там был. Желание исчезнуть всё равно никуда не пропадает. Я вспоминаю, почему он на самом деле тут. За час до того, как провалиться в беспокойный сон, я сообщила ему о том, что положила ключи под коврик в коридоре, и, не дождавшись внятного ответа, тогда же мысленно смирилась с — как мне на тот момент думалось — неизбежным. Я была полностью уверена, что он не приедет. Пак написал мне вчера вечером, очевидно, с целью заняться сексом, но моя утренняя встреча с одногруппниками явно не вписалась в его планы. По моей логике, у него не было ни одной причины на то, чтобы тащиться ко мне после долгого рабочего дня. Мужчине требуется если не разрядка, то хотя бы немножко драгоценного сна, а я... А я — вот это. Вросла в него, как полип. Он просто от шока ещё, видимо, не отошёл. Застала, блин, врасплох. Паршиво. Очень, чёрт возьми, паршиво. — Чимин, прости меня, — кое-как собравшись с мыслями и выровняв голос, искренне прошу я. Пак прекращает гладить меня по волосам. Я и не заметила, что всё это время его ладонь лежала на моём затылке. — За что? — За то, что устроила тебе здесь... все эти слёзы. Извини, ты не обязан был... — Не преувеличивай. Я ни слова тебе не сказал. — Мне стыдно, — прямо признаюсь я и прикусываю губу, покрепче обхватив его за талию. — Ты рассказывал, что всю ночь работал вчера, а значит устал и хочешь спать, но я... — Йерим. Я ни слова. Тебе. Не сказал. Я послушно замолкаю, не осмелившись спорить. Внутри разливается тепло, и оно лечит. Латает меня, собирает заново — с нуля, как по кирпичикам. Он ведь и впрямь ничего и не говорит. Ни единой фразы, после которой я бы оправданно почувствовала себя плохо. Даже наоборот. Все эти ласковые интонации — я и не представить не могла, что он способен выражаться настолько мягко. Прежде я сталкивалась с изменениями в его поведении, только когда нас обоих пинала поддых страсть, но сейчас мы и близко не находимся к тому, чтобы переспать. Мы сейчас — в принципе что-то иное, более глубокое, подкожное. Нераздельное. И дело здесь, кажется, отнюдь не в физическом. — Давай ляжем, — предлагает мужчина, слегка отстранившись, но как и обещал — не пытаясь поймать мой бегающий, до красноты воспалённый взгляд. Я колеблюсь всего секунду. — Давай. Чимину не нужно повторять дважды. Он тянет нас обоих на криво разбросанные подушки, параллельно прихватывая одеяло, чтобы накинуть его на меня аж до подбородка. Я буквально проваливаюсь — и в пух, и в его горячее тело, вдавливающееся в меня сбоку, на чистом автомате забрасываю на мужчину руку и, воспользовавшись моментом, зарываюсь мокрым носом ему в шею. От него пахнет моим гелем для душа. Я только теперь понимаю, что его волосы чуть-чуть влажные, а вещи — совершенно точно не из моего шкафа, хотя источают приятный запах порошка для стирки. — Что за одежда на тебе? — дёргаю за краешек футболки я. — Это моё, или ты с собой принёс? — Принёс. В багажнике была, утром сложил — не знал, как долго придётся пробыть за городом, — говорит Чимин, шевеля дыханием волосы на моей макушке. — А что? — Ничего. Ты давно приехал? — Где-то полчаса назад. Я догадался, что ты уже спишь, и не сразу зашёл к тебе. — Но если бы тебя кто-то предупредил о том, что здесь будет, то переночевал бы в гостиной, да? — не удержавшись от самоиронии, пробую пошутить я, однако быстро прихожу к выводу, что попытка была отстойной. Ведь мужчина не смеётся. Вообще, даже уголки губ в улыбке не дрогнут. Вместо этого он вздыхает — тяжело, с очевидным неодобрением. Так, как будто это над ним я сейчас поиздевалась, а не над собой. — Нет, Йерим. Я бы не ночевал в гостиной, — отвечает он, разжёвывая каждое слово чуть ли не по слогам. — Я не буду спорить: не ожидал, когда случайно разбудил тебя и напугал этим, что ты решишь напугать меня в ответ, но... сойдёт, не переживай за это. Я ж не дикий какой-то, чтоб ты боялась моей реакции. — Нет, но... — но раньше именно об неё я и обжигалась, — я и сама не ожидала, что так получится. Мне кошмар приснился, обычно я как-то без слёз обхожусь, но сегодня... — Я понял. Сегодня иначе. — Да. — Есть причины? Я замираю, взволнованно сглотнув. Причины. Отличный вопрос — я ведь пока не размышляла об этом. Пустота, которую я видела, в которой варилась заживо — она же неспроста заревела мне прямо в лицо, проникая, заворачивая с головы до пят, как в паутину. Мой персональный страх. Самый злобный, самый зубастый. Одиночество. Невозможность взять за руку тех, кто мне дорог. Подложные чувства, отсутствие доверия, фальшивая забота. Я разругалась с Тэхёном вчера. Я рыдала перед тем, как уснуть, потому что потеряла его, как человека. Вынуждена была отпустить, потому что осознавала: если не сделаю этого — мужчина, которого я обнимаю в данный момент, сожрёт меня с потрохами. Но я не могу. Вытащить это наружу сейчас — всё равно что взмахнуть веером аккурат над карточным домиком. Чимин, скорее всего, воспримет всё слишком буквально и надумает себе лишнего, если узнает, что я сорвалась из-за ссоры с бывшим. — Много всего навалилось в последнее время. Думаю, что просто устала, — привираю я, оправдывая себя тем, что моя ложь пойдёт нам обоим во благо. Тем более, что и ложью это назвать сложно: в моей башке действительно творится полная неразбериха. — Тогда засыпай, — говорит Чимин с подозрительной слабостью в голосе, отнимая ладонь от моих лопаток и приглаживая ею пряди моих волос на макушке, чтобы они не щекотали ему кожу. — Я тоже устал. Голова раскалывается. — А свет включить можно? — Какой ещё свет? — Ну, ночник хотя бы... — смутившись, неуверенно мямлю я. Темнота в комнате по-прежнему напрягает. Если бы не он, я бы врубила везде иллюминацию ещё в тот момент, как очнулась. — Тебе это не помешает, честно, — спешу заверить мужчину я, принимая повисающую тишину за отказ. — Ночник неяркий, но мне всё ещё немного страшно, поэтому лучше так, чем... — До меня дошло, не объясняй. Включай, если тебе нужно. Мне без разницы, со светом спать или без. Я тут же отлипаю от него и перекатываюсь на другой бок, чтобы достать до переключателя. Согласна — это по-детски. Чимин не упрекает меня, но я чувствую себя ребёнком, которому прочитали на ночь страшилку, и теперь он пугается каждого шороха, искренне уверовав в существование чего-то безобразного, наблюдающего за ним глазами чернильных пятен из-за угла. Я провожу тыльной стороной ладони по векам, прежде чем заново пролезть мужчине под вытянутую руку. Обнимаю его, с неохотой разлепляющего веки лишь раз, чтобы всё-таки мельком пробежать взглядом по моему лицу, а затем с облегчением вздыхаю и, чуть повозившись на месте, наконец расслабляюсь. Мы молчим. Я не засекаю время, чтобы отсчитать, сколько минут мы проводим вот так — в этом положении, вслушиваясь в дыхание друг друга, обнимая и позволяя обнимать себя. Я ищу утешения сначала в мерном биении венки на его тугой шее, затем в складках одежды, пропитанной свежестью напополам с ароматом сухого тепла. Чимин изредка дотрагивается свободной ладонью то до моего плеча, то до голых позвонков под воротом, то до волос. Скользящие, мимолётные прикосновения; ощущение, словно бы он даже не отдаёт себе в них отчёт, но это меня успокаивает, и вскоре чувство тревоги окончательно притупляется. Мужчина засыпает. Я понимаю это, когда его пальцы, в последний раз огладив мою кожу и скатившись по позвоночнику, замирают. Пак тихонько сопит мне в ухо, проливаясь в крепкий сон, а я внезапно прихожу к устойчивой мысли, что человек, подобный ему, и правда может стать для меня опорой. Я не уверена, что он хотел бы построить со мной настоящие отношения, ставлю под огромное сомнение, что он испытывает ко мне нечто серьёзнее обычной симпатии, однако есть во всех его действиях какая-то бескорыстная, подкупающая меня чуткость. Такие люди, как он, превращаются в сталь, если рядом находится кто-то слабее. И хоть я дико стыжусь своей уязвимости, ведь она имеет свойство не только очаровывать, но и надоедать, у него каким-то образом получается присмирить моё волнение. И я благодарна. Безмерно благодарна — да так, что сердце аж разрывается от прилива эмоций, — ему за то, что поддержал. Осторожно, чтобы не потревожить, выпутываюсь из его объятий. Сажусь на край кровати, выпрямляюсь на подгибающихся ногах и поплотнее запахиваю халат. Но прежде, чем направиться в ванную и умыться холодной водой, дабы утром не бороться с жуткими отёками, всё-таки оборачиваюсь, упираю одно колено в матрас и, наклонившись к мужчине, оставляю лёгкий поцелуй на его щеке. — Спасибо.

* * *

Чимин просыпается ближе к полудню. Жмурится, лениво потягивается. Разлепляет тяжёлые веки, мажет расфокусированным взглядом по потолку. И, вновь закрыв глаза, вздыхает медленно и глубоко; так, чтобы шлейф женских цветочных духов, раскатанный по комнате, подольше сохранился и в его лёгких тоже. Йерим ушла, как и предупреждала, в десять. Или около того — мужчина периодически смахивал с себя сон, дабы вяло понаблюдать за её хаотичными передвижениями по квартире. Он помнит, как сработал будильник на её телефоне, помнит, как она зашевелилась в его руках, что-то недовольно ворча. Помнит стойкий запах свежесваренного кофе, линии обнажённых лопаток, тотчас растаявших под кремовым хлопком платья, и звук продавленного матраса: прежде чем упорхнуть за порог, девушка не выдержала и пробралась обратно в постель, на пару минут спрятав свой тёплый носик в его предплечье. А ещё — он помнит, прямо-таки в деталях помнит, как сильно она напугала его ночью. Вчерашний день тянулся резиной: плановая поездка на новую площадку выжала из него все соки. Пак крутился как белка в колесе, ломая голову над корректировками в хореографии, потому что планировка сцены оказалась отличной от того, что ему описывали на словах, сроки доставки инвентаря — благополучно просраны, а двое ребят из команды танцоров какого-то хрена вышли накануне в ночную и, как итог, не только косячили чаще обычного, но и задушили перегаром весь коллектив. Чимин настаивал на том, чтобы съездить на точку первым. Он твердил: нет смысла везти парней за семьдесят грёбаных километров в нерабочие часы, лишь чтобы они постояли рядом с шестом, потому что шесты есть и в тренировочном зале: пока ничего не готово, разницы — ноль. И его бы, безусловно, послушались. Всегда слушались — он добился этого потом и кровью, — если бы не одно омерзительное «но». Он сначала даже не догнал. Когда въехал на частную территорию в какой-то живописной глуши и припарковался перед пентхаусом — понадеялся, что зрение его обманывает, и знакомые номера на рядом стоящей мажорной тачке — просто чья-то идиотская шутка. Ким Тэхён не мог быть там. Если его и посвятили в то, что в скором времени состоится открытие очередного «райского уголка» для любителей как смотреть на гибкие тела, так и с комфортом трахать их после, он всё равно не должен был появиться здесь на этапе подготовки. Это место находилось под курацией совершенно других людей, единственное, чем обеспечивала новый бордель Сонми, конкурируя с парочкой топовых модельных агентств, — это стриптизёрами, практикующими проституцию, но основной менеджмент целиком и полностью оставался на компании-заказчике, а значит и круг лиц, вовлечённых в процесс извне, был жёстко ограничен. Все сомнения развеялись, как только мужчина очутился в фойе и, перекинувшись сухими приветствиями с одним из коллег, чуть ли не лбом ко лбу столкнулся с предметом своего раздражения. Отпрянул, не желая пачкаться, пусть и пиджак у Кима был явно только что из химчистки; засунул руку в карман брюк, сердито сжал челюсти. — Какого хуя ты тут забыл? Чимин не выбирал выражений. Он говорил тихо, но чётко, практически по слогам. Лоб Тэхёна прорезала тонкая морщинка. Парень немного беспокойно оглянулся по сторонам, высматривая нежелательных зрителей, после чего сделал шаг к мужчине и, осклабившись в неприятной улыбке, произнёс обманчиво спокойно: — Контролируй себя, Пак. С начальством не принято разговаривать в таком тоне, тем более — прилюдно. Или ты ослеп и не видишь, что мы здесь не одни? — Прошу прощения, господин Ким, — с таким же обманчивым сожалением протянул Чимин и тут же презрительно усмехнулся. — Вы повежливее хотите? Без проблем. Какого хуя вы тут забыли? В офисе наскучило — решили на природу выбраться? — Удивительно, и как тебя за столько лет отсюда ещё не выперли?.. — фыркнул парень, отведя взгляд и почесав пальцами скулу. — С каждым годом становится всё более и более охуев... — Тэхён, я не настроен тратить время на тупые разговоры с тобой. Отвечай, на кой хер приехал, отчитывайся мамочке о том, что ты молодец, и проваливай — не мешай людям работать. Чимин редко когда называет его по имени. У него язык не проворачивается — тянет сплюнуть, чтобы в горле не першило. Но так было не всегда. Сейчас воспоминания о том, как он пробовал наладить отношения, потому что полагал, что проблема именно в нём, вызывают желание ударить себя по башке. Он стойко терпел тонны незаслуженного дерьма, вроде бы, порядка двух месяцев, прежде чем психануть и навсегда отказаться от идеи выстраивать с этим обиженным мальчишкой нейтралитет. К чёрту. Не заслужили — ни он, ни — уж тем более — она. — Я приехал проверить качество работы, — пробасил Ким ему в затылок, когда мужчина уже мысленно заколотил гвозди в диалог и, обойдя парня, направился к раскрытым дверям в главный зал. — Этот проект слишком доходный, чтобы позволять тебе рулить здесь всем без согласования с верхами. — Кто тебе сказал, что я делаю что-то без согласования? — резко остановившись, лязгнул челюстями Пак и обернулся. Им и правда лучше было не привлекать внимание, чтобы не разошлись слухи, но он был слишком раздражён из-за бессонной ночи и неожиданной встречи с этим заносчивым ничтожеством, чтобы держать себя в руках. — Я должен своими глазами увидеть, насколько хорошо ты натренировал своих... артистов, — ушёл от прямого ответа Тэхён, елейно ухмыльнувшись на последнем слове. — Это приказ. На меня спущенный приказ. Твоё мнение никого не колышет, Пак, — и медленно сократил расстояние, не отрывая от мужчины пристального взгляда. В нос ударило тошнотворно пряным парфюмом. Ваниль, кажется. Долбанная ваниль. Ким даже одеколон себе выбрал отвратительный. — Странный приказ. Понимаешь что-то в танцах? — Не понимаю. Но могу визуально оценить, стоил того выделенный тебе бюджет или нет. — Визуально? — и едва не подавился смешком. Подавился — ключевое. Блевать от этого смешка хотелось не меньше, чем от ванили, приторный душок которой уже начинал больно свербеть где-то в переносице. — Ты собрался оценивать вложения, не получив коэффициент окупаемости? По каким показателям, идиот? По тому, встанет у тебя в штанах или нет? — Что в слове «приказ» тебе неясно, идиот? Бесполезно. Чимин злился, Ким — скалил на его злость зубы, но продолжал упоённо давить, наслаждаясь чувством собственного превосходства. И выиграл. Один короткий звонок — и всё подтвердилось, что выморозило ещё сильнее. Тэхён встал за спиной, как хренов ревизор, пока Чимин раздавал указания команде, пока они проверяли пригодность сцены, и когда приступили к репетиции выученных связок — стоял, не двигаясь, сложив руки на груди и иногда качая головой, будто всерьёз что-то смыслил. Но свалил, как только часы пробили шесть вечера. Мужчина не сразу заметил, что в помещении стало проще дышать: Ким исчез как по щёлчку. Не окликнул ни его, ни другой персонал. Ушёл, как полагается истинному боссу, — бесшумно, и лишь во время перекура Чимин, одолжив одному из водителей — и по совместителю личному шофёру Тэхёна — сигарету, удостоился подробностей. Господин Ким поехал на свидание к своей девушке, — так ему было сказано. Забрал ключи, уселся за руль и, отпустив работника на все четыре, помчался в город, словно в задницу укушенный. Под рёбрами заскреблось. Чимин знал — она доверила ему это ещё днём, — что Йерим собирается встретиться со своим бывшим, но поднявшаяся изнутри ревность всё равно передавила глотку, и он не постеснялся — всё-таки сплюнул на землю, выбешенный своей же реакцией. И смс-кой, которая пришла на телефон тогда же, как по заказу. Бронь отеля — его просили остаться в этом захолустье на ночь. Всю чёртову ночь, сославшись на изменения в расписании, в то время как Ким Тэхён уже на всех порах гнал к женщине, с которой он — Чимин — сам целовался ещё утром. Он понимал, что они ничего друг другу не обещали. Знал, что если поддастся эмоциям и пересечёт эту грань, то они оба пожалеют. Но не мог. Вспоминая, как она царапала его плечи, как мелко тряслись её ноги; какой влажной она была, принимая его, и как тепло улыбалась, когда он обмякал в её объятиях, — просто не мог отпустить, не выжав из этой вынужденной связи всё. Вынужденной — потому что мужчина по-прежнему считал, что поступает неправильно. Выгодно для себя, но совершенно невыгодно для неё самой. Он хотел — хотел её себе, как конченный эгоист, но при этом понятия не имел, как многое способен дать. Осознавал лишь, что его заносит. Круто, как по скользящей поверхности. Ведёт, толкая в спину жёстко и бескомпромиссно, к её дому, к запаху цветов, уютно расставленных по всей квартире; к ласково обвивающим его шею рукам, тихому сопению на ухо и смятым простыням, на которых у него наконец-то — вопреки всем хроническим недугам — получилось крепко заснуть. Чимин поэтому принялся бронировать номера в гостинице для всей команды, но себя в этот список включать не спешил. Покончив с рабочим графиком на день, он распустил ребят, забрался в свою машину и устало распластался по сидению, погрузившись в тишину сгустившихся сумерек. В нём боролись скверное настроение, беспокойство и стойкое желание взять телефон, чтобы написать Йерим с вопросом о планах на вечер. Пак не сомневался, что она сдержит своё слово — он не слепой и заметил бы, теплись в ней надежды на воссоединение с бывшим, но легче от этого не становилось ни на грамм. Он ненавидел отели. Ему претили пустые тумбочки и шкафы, идеально заправленная белоснежная постель и одноразовые пакетики со средствами личной гигиены. Мужчина терпеть не мог просыпаться в случайных комнатах, где стены впитали в себя уже так много людских голосов, что стали глухими, всякий раз брезгливо кривился, надевая резиновые тапочки для душа, и неизменно ловил себя на мысли, что задыхается из-за выбора, который сам же и совершил. Чимин хотел иначе. Всегда хотел — ещё с того момента, как отец по пьяне вышвырнул его из дома, потому что нашёл себе женщину и пожелал строить с ней отношения, а не с ними — семью. Когда, забрав с собой ласковые поцелуи в лоб и истории о том, какой при жизни была мама, умерла бабушка. Когда он осознал, что должен бороться за право быть нужным; и когда, променяв его безмерную заботу на кошелёк, любимая девушка впервые ему изменила. Он смирился. Отгородил себя от всего того, что имеет обманчиво сладкий вкус привязанности, но вот незадача — выдавил газ, едва Со Йерим сказала, что будет его ждать. Чимин корил себя за то, что позволяет ей врастать в его расколотое пополам сердце, словно бурьян, и залечивать раны, которые сама же потом и распорет. Что влюбляется, как подросток, — то ли в неё, то ли в её эти горшки с цветами и вкусную домашнюю выпечку, то ли в ощущение собственной значимости: рядом с хрупкой и искренней, простившей его уже больше, наверное, тысячи раз девочкой, он почему-то чувствовал себя невероятно сильным. И вместе с тем — слабым. Всё-таки до смешного, как оказалось, слабым к её слезам. Чимин купил фрукты по дороге к ней. Зачем — и сам не знает. Просто заказал доставку на её адрес, забрал пакет у курьера, нашёл оставленные для него ключи; тихо зашёл, выложил контейнеры с нарезкой на кухонную тумбу; включил свет в ванной — до смерти хотелось отмыться как от пыли и пота, так и от вежливых рукопожатий с теми, у кого грязь уже въелась под кожу; переоделся. Йерим спала. На первый взгляд — безмятежно, свернувшись калачиком. Облачённая в шёлковый халат, который задрался и оголил её изящное бедро, с длинными прядками волос, красиво струящимися по плечам и падающими на обнажённую до ключиц грудь. Со обнимала одеяло, зажав его между ног, и выглядела настолько привлекательно в своей невинности, что Чимину пришлось тряхнуть головой, чтобы отвлечься и унять подкатывающее, тяжелеющее в паху возбуждение. Он подошёл к окну, чтобы прикрыть шторы. Снял кольца с пальцев, положил на тумбочку телефон. Но, стоило мужчине обернуться и посмотреть на неё снова — теперь вблизи, как он понял, что с ней что-то не так. И не прогадал. Пак только наклонился и осторожно дотронулся до неё, как Йерим задышала шумно и часто, а потом — будто чёртов бум! — вздрогнула и, распахнув свои огромные, залитые испугом глаза, вдруг горько и с надрывом заплакала. Она не была громкой. Не истерила так, как истерили на его памяти очень обиженные девчонки, но Чимин всё равно растерялся. Его мозги заглохли, в башке — ни единой здравой идеи о том, как её успокоить, а потому тело двинулось инстинктивно, и вот уже спустя несколько секунд он крепко прижимал девушку к себе, нашёптывая какой-то бред в её солёный, изломанный плачем и страхом рот. Мужчина забыл, когда в последний раз кто-то настолько отчаянно искал в нём покой. Не помнил и о том, когда в последний раз сам целовал, лишь чтобы утешить, и не задумывался ни о чём, кроме жгучих слёз, продолжавших скатываться по чужим горячим щекам. Но была она. Маленькая, просящаяся под его крыло, дабы согреться, и — ему не послышалось — хрипло позвавшая его по имени за пару мгновений до того, как взаправду пришла в себя. Йерим испугалась того, что позволила ему увидеть слишком многое. Со безостановочно размышляла о чём-то, спрятав своё красное личико на его груди, но мужчина не чувствовал дискомфорта. Она бы разозлилась, узнав, до чего же на самом деле эгоистичным он был, раз склеивал себя из осколков её боли; раз обрадовался, как последний дурак, что она разревелась именно перед ним, потому что вытащи её из этого состояния кто-то другой — и, скорее всего, против воли разозлился бы уже он. Не спросил её, ни словом не обмолвился про Ким Тэхёна. Не осмелился — знал, что может услышать то, после чего захочет порвать сучьему отродью глотку. Она сама расскажет. Наверное, расскажет. Он не уверен, но вряд ли будет её винить. Чимин никогда ей в этом не признается, но ему страшно от самого себя — от того, что он собирается сделать. Какая мысль приходит сейчас ему в голову, пока мужчина расслабленно пялится в никуда, прислушиваясь к тишине в её квартире. Йерим не потерпит измен — это ему предельно ясно. Она ценит себя, хоть и не требует громогласных обещаний. В каком бы статусе отношений они ни находились, верность — это тот базовый, самый важный и решающий фактор, на основании которого она вообще впустила его в свою постель. Он потеряет её, если оступится. Всего один, возможно, даже безосновательный повод — в копилку к тем, что у неё и так имеются, и мужчина вылетит из её жизни, как пробка. Она оттолкнёт его, вышвырнет за линию горизонта, как вышвырнула чуть больше месяца назад. Разница лишь в том, что тогда мужчина искренне хотел уйти, наивно убеждённый в том, что сможет. Теперь же, снова вкусив всю прелесть обшарпанных мотелей, механического траха и бесцветных будней, уверенности в нём значительно поубавилось. Чимин собирается быстро. Умывается, чистит зубы своей этой ужасной розовой щёткой; неожиданно обнаруживает ёмкость с чем-то съестным, стоящую для него — для него же, видимо?.. — около микроволновки. Берёт её в руки, срывает с крышки розовый — точь-в-точь как его щётка, блин, — стикер и, вглядевшись в типичный девичий почерк, читает вслух записку: «Спасибо за фрукты, Чим. И не только за них...» И маленькое сердечко в конце. Красным фломастером, с пронзающей его купидонской стрелой. Пак кладёт контейнер обратно. Упирает обе ладони в край тумбы, опускает голову так, чтобы спрятать под чёлкой глаза. И внезапно посмеивается. Поджимает губы, вздыхает, а потом всё-таки вновь тянется к, как впоследствии обнаруживается, свиному супу, ставит тот разогреваться и, не теряя больше времени впустую, идёт к обеденному столу. Йерим не понимает, что творит с ним. Она точно ни черта, вот прям ничегошеньки не понимает. Чимин покидает её дом в половину первого. Ему уже успевают позвонить с работы и уточнить, как скоро он приедет на точку — туда же, за город, чтобы возобновить репетицию, но мужчина сперва вбивает в навигатор совершенно иной адрес. Ему пришлось связаться с Намджуном, дабы узнать, где она. Они не общались, кажется, где-то в районе недели: было попросту не о чём. Свои обязанности он выполнял исправно, а значит вопросов не вызывал; женщина же была занята либо тасканием своего сына по деловым встречам и офисам, либо приготовлениями к очередной фейковой свадьбе, запланированной на конец июля в Гонконге. Он бы ни за что не сунулся к ней первым. Без острой необходимости век бы на глаза не попадался, но у него начинают подгорать дедлайны. По сведениям от секретаря, следующие полтора часа Сонми проведёт в зарезервированном для неё ресторане, занимаясь бумагами и отвечая только на экстренные звонки, а значит никто не помешает их разговору. Чимин прибывает на место и, оставив машину на парковке многоэтажного отеля, твёрдым шагом направляется прямо к лифтам. Сон питает страсть к высоким зданиям, мужчина же — высоты боится, даже если просто пялиться на город из окна, а потому недовольно цыкает, заходя в кабину и нажимая на кнопку «сорок два». Намджун уже отписался, что ожидает наверху, дабы сопроводить его до нужного столика. Пак встречается с чужим прохладным взглядом сразу же, как перед ним наконец разъезжаются двери, и точно так же прохладно здоровается: несмотря на услугу, которая была оказана ему два месяца назад в клубе, приятелями их назвать трудно. В ресторане царит гробовая тишина, даже музыка не играет фоном. Несколько официантов, со сцепленными в замок ладонями и до хруста выпрямленными осанками, в ряд теснятся около барной стойки и, заметив нового гостя, отвешивают приветственный поклон, однако мужчина едва ли заостряет на них внимание. Он держится подальше от панорамных окон, одним монолитным куском стекла тянущихся по всему периметру помещения, и покорно следует за фигурой Намджуна, уверенного шествующего куда-то вглубь зала. Сонми сидит за одним из низких столиков, закинув ногу на ногу и покачивая ступнёй. На её бёдрах, скрепленная красным зажимом, лежит стопка каких-то бумаг, в руке — наполовину истлевшая сигарета, а взгляд неотрывно блуждает по фасадам соседних зданий, но кажется немного мутным, словно бы женщина о чём-то крепко задумалась. — Госпожа Сон, — тихим голосом окликает её Ким, и Сонми сразу же оборачивается, слегка приподнимая свои тонкие брови. — А, — она понятливо хмыкает и, скинув сигарету в пепельницу, кивает на кресло напротив. Намджун галатно удаляется, вставая от них на расстоянии как минимум в пять метров, и лишь после того, как Пак садится, женщина говорит: — Привет, Чимин. Не ожидала тебя сегодня здесь увидеть. Какое-то дело, раз ты сам вызвался на встречу? — Что-то вроде того. Это не отнимет много времени. — Как жаль, — вздыхает она с притворной обидой и складывает документы на край стола. — Я-то уж было надеялась, что ты просто по мне соскучился. Цепляет пальцами маленькую белую кружку, делает небольшой глоток. Судя по цвету и резкому горьковатому запаху — это кофе. Мужчина хмурится и смеряет её холодным взглядом. — К счастью, не страдаю такими приступами. У меня к тебе вопрос по поводу той фирмы, где я числюсь соучередителем вместе с Со Джисопом. В этом месте, — он поднимает руку, выводя пальцем круг в воздухе, — мы обсуждать это незавуалированно можем? — Да, тут только проверенный персонал, так что беспокоиться не о чем, — отвечает она спокойно и откидывается на спинку кресла, поправляя воротник своего укороченного пиджака. — Ты, кстати, хочешь что-нибудь заказать? Раз уж приехал — пообедай со мной, потому что я ещё не... — Нет, — твёрдо перебивает Чимин, даже не дослушав. — Спасибо за предложение, но я не голоден. Сон наклоняет голову вбок. Трогает браслет на запястье, прокручивает один из драгоценных камушков. И мужчина уже знает, что она скажет следующим. Это читается у неё на лице за мгновение до того, как губы размыкаются в сухом: — До сих пор не ешь и не пьёшь при мне? Пак выдавливает из себя елейную улыбку. Такую, от которой противно становится не только ей, но и ему самому. — Хочешь об этом поговорить? — Хочу предупредить, что паранойя не доведёт тебя ни до чего хорошего, но ладно... — улыбается в ответ она, и собственный оскал тотчас перестаёт резать рот. — Делай как проще, раз до сих пор не можешь справиться. Так что там с компанией? — переводит тему женщина, а ему приходится сильнее сжать руки, чтобы проглотить лезущую на язык колкость. — Насколько мне известно, проблем с транзакциями нет. Всё работает в штатном режиме. Какие-то нюансы, о которых я не в курсе? — Никто из реальных владельцев не выходит на связь. — Логично, ведь с этими людьми сохраняю контакт я, а не ты. Зачем они вдруг тебе понадобились? — А ты не догадываешься? — хмыкает он, прищурившись. — Я уезжаю в конце августа и должен кому-то передать права при отказе от доли, но вы — что ты, что эти твои сомнительные друзья, — продолжаете молчать. Мне самому к нотариусу обратиться? — Ты по-прежнему собираешься исключить себя из списка соучередителей? — недоверчиво уточняет Сон и изгибает бровь, едва он утвердительно кивает. — Нет, Чимин. У нас с тобой была договорённость. Тебе никто не разрешит вот так взять и... — Я не хочу больше принимать участие в твоих серых схемах. — Ты получаешь с этого приличную долю, — напоминает она, понижая тон. — Мои, как ты выразился, серые схемы тебя из задницы вытащили, забыл? — Уверена, что они вытащили меня, а не тебя? Я не забыл, Сонми. Но вот ты — кажется, да, — парирует мужчина, ощущая, как что-то горячее дёргает его изнутри, съедая былое самообладание. — Я оказался в долгах и по твоей вине тоже. Ты нашла выход, но я не планирую и дальше оставаться в реестре. Если однажды вас накроют, у меня будут проблемы. Думаешь, мне оно надо? — У тебя есть доступ к документации и счетам. Я не советую тебе лишний раз открывать рот и выдвигать какие-то требования, пока мы сами не ликвидируем фирму. — И когда вы её ликвидируете? — Когда найдётся контрагент, через которого мы выведем активы. — Сонми, это долго, — жёстко припечатывает он, настаивая на своём. — У меня нет в запасе столько времени. Я не вернусь в Сеул, поэтому в твоих же интересах пойти мне навстречу. Я подпишу соглашение о неразглашении — это будет вашим гарантом того, что информация не утечёт. Можете хоть какие условия там прописать, мне плевать. Свяжись со своими людьми, сообщи им о том, что я больше не в деле, и закончим уже со всей этой авантюрой. — Тогда что насчёт денег? — произносит Сон, дёрнув своим напряжённым подбородком. — Тебе ежемесячно приходят немаленькие суммы, Чимин. Если ты отказываешься от сотрудничества, как мне объяснить, на каком основании они вообще были выплачены? — Я закрыл все долги ещё полгода назад и не снял ни воны после того, как сделал последний платёж. Не доверяешь — проверь, — пожимает плечами мужчина, наблюдая за тем, как она с шипением выпускает воздух сквозь зубы и, покачав головой, возвращает к нему глаза. — Я не буду пачкаться о нелегально заработанные деньги, Сонми. Забери их себе, если хочешь. Или верни — мне, если честно, без разницы, как вы ими распорядитесь. Я должен увидеть документ о выводе меня из реестра в ближайшие дни, иначе сам начну привлекать юристов. Надеюсь, это понятно, — и, оборвав с ней зрительный контакт, вынимает звонящий телефон из кармана. Менеджер со стороны заказчика. Чимин заставляет их ждать, потому что как время репетиции перенесли на более ранний час, а ему отписались об этом лишь утром. Он привык к тому, что расписание не бывает стабильным, но всё равно невольно раздражается: для того, чтобы приехать на площадку без опозданий, ему придётся выжимать газ под сотку. Пак игнорирует вызов, кладя мобильник на колено экраном вниз. Перезвонит позже. Не до идиотских претензий сейчас. Сонми смотрит на него, буквально сканируя своими лисьими, жирно подкрашенными глазами. Недовольство клокочет в ней, вытекая в уродливую угловатость лица и ядовито сплюснутые губы. Когда-то искренняя и до очаровательного простая, невзирая на дерьмовый первый брак и целую дюжину страхов, сколоченных в ней мужчинами, с момента их знакомства она изменилась до неузнаваемости. Женщина давно не улыбалась по-настоящему. При нём — настолько давно, что граничит с «ни разу». Едва он вспоминает о том, как они выстраивали своё паршивое «вместе», сознание всегда первым выдаёт осколки битой посуды, слёзы и крошечную комнатку для двоих, из которой никогда не исчезал сладковатый запах марихуаны. Сон сделала несколько пластик, когда заметила, что её тело стареет. Вылечилась от наркотической зависимости, стала рационально питаться, наняла личного фитнес-тренера. Чимин знает, что мужчины считают её красивой, однако сам разучился видеть в ней хоть что-то, кроме прогнившего, обезображенного алчностью и гордыней, сердца. Пак расправляет плечи, с достоинством принимая её желчный взор. Совсем некстати — или же очень даже — вопроизводит в памяти кадры прошедшей ночи: его футболка, стиснутая в чужих слабых пальцах, тихие всхлипы, раскалённые губы, прижимающиеся к его шее. И тишина вдруг лопается одновременно с приливом отчаянной, почти свирепой решимости: — Это всё? — Нет. — Говори. — Мы больше не будем с тобой спать. Она удивлённо взмахивает своими густыми ресницами. А потом — и секунды не проходит — её грудь сотрясается в глухом смешке. — Прости, что? — с такой снисходительной интонацией, как будто он не отчеканил это, а проблеял. Чимин перекатывает вязкий язык во рту. — Не делай вид, что не услышала меня. Я сказал, что между нами больше ничего не будет. Повторить ещё раз? — Как интересно, — нарочито ласково протягивает женщина, изображая на лице задумчивость. — Нет, можешь не повторять, но мне крайне любопытно, с чего такие громкие заявления, Минни. Разве я когда-либо принуждала тебя к сексу? Если не ошибаюсь, ты уже как месяц у меня не появляешься. — И не собираюсь это как-то менять, — отвечает он грубо, оскалив зубы на старое прозвище, — по понятным нам обоим причинам. — Это как-то связано с засосом на твоей шее? Зашибись. С места — в карьер. Пак и забыл, что снял и выкинул пластырь ещё ночью, после душа. Тот отклеился, и мужчина забил: по четвергам ему всё равно не нужно в университет. Только какое, мать её, ей до этого дело? — Тебе есть разница? — Зависит от твоего ответа. — Да ладно? — он иронично посмеивается и, наклонив голову к плечу, дабы немного закрыть обзор на синяк, произносит: — У меня были девушки и до тебя, и после тебя, но не припоминаю, чтобы тебя это волновало. Какой-то конкретный вопрос ко мне? — Вопрос, какого чёрта ты снова лезешь в постель к Со Йерим, хотя прекрасно знаешь, что мой сын к ней ещё не остыл? И вот прыжок — ещё более резкий. Чимин даже на мгновение теряется, не определившись, как ему реагировать. Прошла всего неделя. Хренова одна крохотная неделька с того момента, как Йерим пустила его в свою квартиру и напомнила, каким крышесносным может быть секс с женщиной, когда она тебе небезразлична. Они толком никуда не выбирались вместе, и Пак уверен — Ким Тэхён тоже не в курсе, что «его Со Йерим» больше никакая, чёрт побери, не его. Кто угодно мог поставить ему отметину. Если склеить в клубе какую-нибудь шлюху и потрахаться с ней, будучи ужравшимся или под кайфом, и не такое на себе утром обнаружишь. Тогда каким, блять, таким волшебным образом его шея поведала ей больше, чем рот? — Ты что, следишь за мной? — Боже упаси, Чимин, — презрительно фыркает Сон и, подвинувшись на самый краешек своего кресла, наклоняется к нему так, что он может пересчитать морщинки, собравшиеся в уголках её тёмных глаз. — Просто проверяла, как она поживает. — На кой хер тебе оно теперь-то сдалось? — басит мужчина, мгновенно ощетиниваясь. — Оставь её в покое, твой сын не... — Вы с ней в отношениях? И снова — уже контрольный. Настолько вкрадчиво, словно это играет какую-то роль. Пак едва не растирает друг о друга ряды зубов, когда понимает, что ему нечего на это сказать. Но с другой стороны. Даже если бы ответ и нашёлся бы. Какого чёрта вообще? — Тебя не касается, в отношениях мы или нет. Йерим никак не связана с моим решением — это единственное, что тебе нужно знать. — А меня твои решения особо и не волнуют, — хмыкает Сонми, как-то неопределённо оглядев его с головы до ног. — Кувыркайся со своей девчонкой до отъезда сколько влезет, мне всё равно. Ты хотел себе молодую и наивную, чтобы строить из себя героя, — ты её получил, пользуйся на здоровье. Но есть момент, о котором я должна предупредить тебя заранее, Минни. — Какой момент? Похер на остальные слова. Весь её вкрадчивый монолог — мужчина просто вычеркнет его из разговора. Все эти блядские вещички. Молодая и наивная. Кувыркаться до отъезда. Пользуйся на здоровье. Всю жизнь тебе испортила. Он не пропустит это в себя. Не вскроет этот дымящийся клапан, иначе из него рванёт, как от разорвавшейся внутри петарды. — Сонми, — рассерженно поторапливает её мужчина. — У меня не так много времени тут с тобой языком чесать. Какой ещё момент? — Мой сын, Чимин, — просто говорит она и, жестом подозвав себе сливающегося со стеной Намджуна, поднимается с места. Расправляет юбку. Берёт со стола ту самую кипу бумаг, небрежно сброшенную с колен ещё в самом начале разговора. Пак, не желая оставаться в своём неудобном кресле ни секундой дольше, живо подскакивает следом. — Пиздец информативно. Поконкретнее как-то можно? — злится он, ощущая, как что-то холодное и скользкое облизывает спину. — Ты своего сына заколебала уже приплетать куда не попадя. Меня не волнует его мнение, потому что... — Зато меня волнует, дорогой мой, — вдруг гаркает Сон, впихивая многочисленные листы подошедшему секретарю в руки и едва не обранивая на пол половину. — Если Тэхён узнает, что ты продолжаешь трахаться с его любимой девушкой, он зациклится на вас с этой малолетней дрянью вместо того, чтобы работать. Он не здоров, когда дело касается неё, Чимин. Будь добр, не вынуждай меня принимать меры. — Она не малолетняя дрянь, ясно тебе? — не скрывая омерзения, шипит мужчина. — И мне плевать, что он подумает. Со Йерим не ваша собственность, чтобы вы крутили ею как вздумается. Отведи своего больного сына к врачу, если беспокоишься. Я думаю, это ему больше поможет, чем твои меры. — Ты меня что, с первого раза плохо расслышал? Она делает к нему шаг. И ещё один. И ещё. Становясь практически вплотную. Окатывая таким взглядом, что кажется — сейчас скальп своими пылающими зрачками с него снимет. Когда-то и он смотрел на неё так. Закидывая на шею удавку, придушивая без прикосновения к коже. Глаза человека, который готов разорвать в клочья, лишь бы что-то сохранить. Потерявший, либо близкий к тому, чтобы потерять. — Держи себя и свою девочку подальше от моего сына, Чимин. Иначе плакаться будешь не ты в своём драгоценном Пусане, а она — здесь. Надеюсь, — и вдруг с силой вдавливает ноготок в его грудь, заставляя мужчину с шумом втянуть носом раскалённый воздух и, натурально раскрошившись от боли собственного выдоха, резко отшатнуться, — это понятно?..