Одно слово за раз. AU «Два мира»

      Они встретились впервые, когда обоим не было ещё и двадцати — такие подростки тогда, теперь смешно вспоминать. При этом он уже убил Третьего Казекаге, которого считали сильнейшим шиноби в истории Скрытого Песка. Она же похоронила любимого и помогла другу захватить страну.       — Акасуна-но-Сасори. Моё имя Конан, и я здесь по приказу главы Акацуки, чтобы предложить тебе вступить в нашу организацию.       Глава Акацуки… Прошло время, но произносить это всё ещё больно, осознавая, что за званием нет Яхико.       Акасуна-но-Сасори щурится, медлит с ответом. К этому шиноби Конан послал Пейн — откуда он узнал, где искать нукенина-кукловода, загадка. Наверное, ему нашептал новый союзник, Учиха Мадара… Впрочем, Конан это не касается. Она всего лишь посланник.       — Какая мне от этого выгода? — по-деловому спрашивает кукловод.       Конан говорит, объясняет структуру и цели организации — и, наблюдая, не видит даже тени отклика на свои слова. У её собеседника красивое лицо, но мимика выходит совершенно бездушной.       — Вы собираете вместе сильных нукенинов, значит, — в его тоне звучит слабый намёк на заинтересованность. — Что ж, мне это интересно. Настолько, что я готов пойти с тобой.       «Так просто?» — мысленно удивляется Конан, стараясь не выдать своё беспокойство кукловоду. Она ожидала, что придётся убеждать, может, даже сразиться.       Причина его столь лёгкого согласия начинает вскрываться уже на вечернем привале.       Ветер пустыни нанёс песка в складки бумажной розы, которую всегда носит в волосах Конан. Заметив это, куноичи бросает в костёр испорченный и лёгким движением руки создаёт новый цветок, который возвращает в причёску. Сасори слегка наклоняет голову к плечу.       — Интересный навык, — замечает он — в первый раз заговаривает с ней сам. — Красивый.       — Да, — коротко соглашается Конан. Единственным, кто делал комплименты её оригами, был Яхико.       — И всё же это не Истинное Искусство, — продолжает кукловод.       — А что есть оно? — стараясь не думать о своей потере, спрашивает Конан.       Тогда она впервые соприкасается с одержимостью Сасори.       Он говорит о своём искусстве долго, почти час, но для Конан время проходит незаметно. Оказывается интересно слушать его. Интересно проникаться. Интересно пытаться понять.       — Искусство — остановить мгновение. Запечатлеть красоту жизни в форме неразрушимой статики, чтобы ни время, ни смерть не были властны над ней, — его глаза горят бликами костра, но в них нет выражения помимо решимости. — Я ищу путь к этому состоянию. Успехи есть, но пока недостаточные. Однако когда я наконец достигну его…       — Что тогда?       В тут ночь она так и не получает ответа на этот вопрос.       Они работают вместе, помогают Пейну строить новую Акацуки. Сасори оказывается очень полезен: как сильный шиноби, как шпион, которым становится во имя нужд организации, как умный человек, способный строить далекоидущие планы. Что более неожиданно, он действительно вдохновлён задумкой собрать вместе элиту отступников.       Не сразу, но Конан понимает причину. Сасори сам рассказывает ей про человеческие марионетки.       — Посмотри, — в его мастерскую, обустроенную в подвале базы, посторонним хода нет, но для Конан он делает исключение. — Разве они не совершенны?       Конан долго молчит и проходит мимо вывешенных на стенах кукол, всматривается в суставы, лица, стеклянные глаза. По некой причине они вызывают жуть, никак не связанную с боевыми качествами.       — Они… сложные механизмы, Сасори. Я не разбираюсь в этом.       — Сложные механизмы, — повторяет он почти мечтательно. — Совсем как люди…       Конан вздрагивает, смотрит на него — и на секунду видит в карих глазах притаившуюся в глубине существа мысль. В тот раз толкует её неверно — торопится к Пейну, предупреждает:       — Нужно быть осторожнее с Сасори. Я полагаю, он здесь ради пополнения своей коллекции марионеток.       Пейн кивает, принимает к сведению. Он доверяет её суждениям о людях и мотивах их поступков так же, как она доверяет ему свою жизнь.       Сасори чувствует изменившееся отношение.       — Тебя пугает моё Искусство? — спрашивает он, когда они остаются одни.       — Только глупец не станет опасаться твоей силы, Сасори, — прохладно отвечает Конан, стремясь уйти из его общества.       Но кукловод перекрывает ей путь, щурится.       — Пропусти.       — Нет.       — Сасори, если ты не пропустишь, я…       — Ты уже говорила с Пейном, не так ли? — перебивает он. — Предостерегала?       — Даже если и так, — с прежним холодом отвечает Конан, но мысленно готовится к бою, концентрирует чакру. — Что тогда?       На миг повисает пауза. После кукловод делает шаг назад.       — Ничего, — говорит он и уходит.       С тех пор Сасори закрывается от неё. Больше никаких разговоров по душам, об искусстве — лишь короткие обсуждения дел. Все миссии выполняются им безукоризненно, и ни единого знака того, что кукольник хочет предать. Пейн наблюдает и доволен им. Даже пеняет Конан:       — По-моему, ты не права в своём недоверии, Конан. Сасори кажется действительно преданным нам.       — Он — хороший актёр, — возражает Конан, знающая кукловода куда лучше друга.       Пейн в ответ лишь пожимает плечами, не собираясь спорить. У него есть куда большие заботы, чем отношения членов организации.       А Конан не может выбросить из головы тот маниакальный блеск, что видела в глазах Сасори. Однако ведь он и вправду не делает ни единого поползновения, чтобы нанести удар. «Если это не желание добавить всех нас в свою коллекцию — тогда что?» — думает она и из тени наблюдает. Периодически застающий её за этим Орочимару усмехается и выглядит чрезвычайно довольным.       — Заинтересована в моём напарнике, Конан-чан? — как-то раз даже принимается подзуживать он.       — Я заинтересована во всех членах организации, — отрезает Конан, игнорируя стиль обращения. — Пейн поручил мне наблюдать.       — Следить, ты хочешь сказать?       — Называй это, как хочешь, Орочимару. Мне всё равно. Я выполняю свой долг.       — Свой долг, значит?.. — Змей кажется всё более счастливым. — Выходит, Сасори из нас наиболее подозрителен, раз только за ним ты постоянно следишь?       Он ухмыляется и едва не облизывается от непонятного Конан удовольствия. Она не отвечает и, расправив плечи, уходит. У неё нет времени на игры со Змеем. Нужно выяснить, что задумал Сасори.       Буквально через два дня он сам ловит её за наблюдением. Вот только не спрашивает, не возмущается — берёт за руку и тянет к себе в мастерскую.       — Мне надоело, — в обычно бесстрастном голосе слышится раздражение. — Я покажу, над чем работаю.       Вырываться не хочется, и Конан идёт за ним на нижний этаж базы. Остановившись у двери своей мастерской, Сасори легко касается рисунка-фуина и пропускает через него чакру — тот светится, и дверь отворяется внутрь. Здесь — опытный взгляд быстро цепляет детали — всё так же, как прежде, разве что более захламлено. Убрать опилки и не подходящие детали как-то иначе, чем скинуть на пол, у поглощённого творчеством Сасори явно не возникало желания уже давно.       Отпустив руку Конан, он закрывает дверь и идёт мимо висящих на стенах марионеток к рабочему столу. Там лежит его новая игрушка, ради которой, судя по всему, Сасори её и привёл. Конан украдкой вздыхает и следует за ним. Осторожно, неслышно ступая. Чакра перекатывается под кожей, готовая обратить её бумагой, если кукловод нападёт. Пусть он и не показывает такого желания, стоя к куноичи спиной, разглядывая своё творение на столе — Сасори жалит мгновенно, этот скорпион, и яд его однозначно смертелен.       И всё же Конан подходит к самому столу, отслеживая мельчайшие движения товарища. Сасори не шевелится. Кажется, почти даже не дышит. Бросая на него ещё один напряжённый взгляд, Конан наконец смотрит на куклу, над которой марионеточник работает — и чувствует, как сердце пропускает удар, а конечности холодеют.       — Как видишь, у меня нет намерения охотиться на других — я слишком занят собой, — тоном Сасори выводит сарказм, но в глазах настороженность и ожидание ответной реакции.       А Конан силится прийти в себя. Она рассматривает куклу, точную копию создателя, и не может полноценно дышать. Мозг работает лихорадочно быстро, сопоставляя вместе детали — и выдаёт страшную догадку.       — Ты хочешь… сменить тело?       — Почему бы и нет? — спокойно уточняет Сасори. — Орочимару меняет их каждые пару лет.       — Но его тела — живые люди, — бормочет Конан. — А это…       — Механизм, — кивает Сасори. — Совершенный инструмент, не подверженный болезням и старению, не чувствующий боли.       — Вообще ничего не чувствующий, — поправляет Конан.       — Чувства есть боль, — произносит Сасори, внимательно глядя на неё. — Порой даже худшая, чем бывает от физических повреждений. Шиноби с чувствами слаб насколько, насколько его привязанности и эмоции сильны.       — Я согласна, чувства могут быть для шиноби губительны, — нехотя говорит Конан, и на ум болезненно приходит Яхико. — Но Сасори, уничтожить собственную человеческую сущность — слишком радикально.       — Разве? Как по мне, рядовое усиление.       Он врёт. Конан смотрит в его глаза и видит, что Сасори откровенно ей лжёт.       — Почему? — тихо спрашивает она.       — О чём ты? — в непонимании вскидывает он бровь.       — Почему ты показал это мне? — Конан отворачивается от марионетки — она не хочет смотреть на это совершенное лицо, в эти пустые глаза. — Почему не Пейну или Орочимару?..       — Мне плевать на других. Не хочу, чтобы ты меня подозревала в предательстве.       Конан закрывает глаза. Он противоречит сам себе и ничуть этого не замечает.       В тот раз она ничего не говорит, но решает, что так просто это не оставит.       Они вновь много времени проводят вместе, разговаривают, и Пейн осведомляется:       — Больше не подозреваешь его?       — Нет, — качает головой Конан, не намереваясь посвящать Лидера в новые опасения. Ему будет всё равно, он скажет, что Конан занимается ерундой. Каждый в организации волен развиваться на своё усмотрение.       Но для Конан это не так. Она не может позволить другу уничтожить себя.       В разговорах с ним она всё чаще затрагивает личные темы. Говорит о своей семье, о родителях. О том, что с ней было, когда она их лишилась в войне.       — Мне было так грустно и одиноко, — шепчет она, опустив взгляд на сцепленные на коленях руки. — Всё в этом мире утратило смысл. Я была совсем никому не нужна. Даже думала… думала, что умереть будет лучше.       — Почему же осталась жива?       — Потому что в моей жизни появились небезразличные люди. Кроме того… — она глубоко вздыхает и серьёзно произносит мысль, ставшую её маяком: — Настоящая сила не в отказе от чувств. Уничтожить, выжечь их из себя не так уж и сложно в наше суровое время. Сложно — признать их наличие, проанализировать и научиться контролировать. Сохранить для себя в укромном уголке сердца. Сберечь и показать важному человеку.       Сасори невесело усмехается.       — Разве шиноби могут позволить себе иметь такого человека, Конан?       — Сильные — да, — она строго смотрит в его глаза, в которых сегодня теплятся надежда и жизнь. — Выбор делать тебе, Сасори.