Листва под ногами, на сердце камень И все вокруг мне кажутся врагами Людей здесь так много, но я одинокий Прожил будто призрак, это не мой город.
От чего бежал Минато? От лукавого взгляда Хирузена? От наивного вопроса Наруто "когда вернется ма-... Микото-чан?"? От глаз Саске, в которых крылось такое яркое "я всё знаю, но раз вы не говорите, значит это неправда"? От старейшин Учиха, ищущих его головы? Или... От самого себя? Деревня скрытая в Листве — его дом, его детище, его опора, — вызывала страх. Минато ошибся. Очень сильно ошибся и он это понимал. Он позволил старичью ввязать себя в это болото политики и позволил себе начать разрушать Коноху. Даже упавшие на дорогу листья будто кричат Минато, что он ошибся. Что он никудышный Хокаге. Что он трус. Как он мог? Как мог довериться словам Джирайи, что Хирузен устал? Как сразу не понял, что это Сарутоби науськал всецело доверяющему ему сенсея? Как позволил бесконечной усталости и огненно-рыжей ненависти внутри себя спустить всё на тормозах? И почему никто его не остановил? Ни Шикаку, ни Иноичи, ни Шиби, ни Чоуза, никто из старых друзей и верных соратников не показал ему, как низко он, Минато Намикадзе, пал. Даже Хьюга, вечно тыкающие его в его промахи, не указали ему самую большую его ошибку. От чего бежал Минато, с каменным лицом передавая временные обязанности Хокаге на Нара? С леденящей душу уверенностью заявляя советникам, что без его личного участия эта война затянется? Обманывая самого себя (в который раз), что это всё ради Конохи, а не ради него самого? И Минато понимал, что бежал от столь горькой правды, что он предатель. Ему нужно всё исправить до того, как в глазах Итачи зажжётся ненависть к нему, потому что подвести его означает окончательно подвести доверившегося ему Фугаку. Минато должен что-то быстро сделать, проснуться наконец, начать идти к той цели, которую они с Кушиной ставили перед собой: к миру без войны, к процветанию, к всеобщему процветанию, а не отдельно выбранных каст. И сначала нужно найти Микото. *** Фугаку активно борется за каждый кусочек воспоминаний. Он чувствует себя рыбаком, вокруг которого плещется океан из рыбы, и который не может поймать ни одну. Его это злит. «Моя память». Его было трое, но он уверен, что только один из этих троих — он. Но кто? Память подкидывает то холод ночей на миссии, то жар костра в детском лагере, то утреннюю прохладу пустынной квартиры. И каждое воспоминание будто бы его. Фугаку уже сложил, что был суровый и хладнокровный шиноби, готовый положить жизнь ради силы и деревню ради клана. Это, очевидно, Фугаку Учиха в теле которого он оказался. Фугаку уже сложил, что был изнеженный, напуганный и растерянный парень, у которого не было время на раздумья, и который предпочёл выжить, а не умереть. Тот, который был знаком с Фугаку Учиха, который был женат на Микото и который тоже был главой клана Учиха, но который изначально не был ни шиноби, ни мужем. Фугаку уже сложил, что третий был смесью первых двух. Третий был безличным и пустым, лишенным чего-то важного. Значит третью личность он отметает. Третья лишь результат чего-то странного, третья лишь итог после... потери памяти? Слияния первых двух? Третья — лишь набор каких-то знаний и информации, никакой эмоциональной окраски. Тогда кто он? Фугаку открывает глаза и видит пустоту. И эта пустота подозрительно знакома, потому что она есть всё и одновременно ничем не является. Тёмное помещение, которое скорее можно просто охарактеризовать как... пустое пространство. Абсолютное ничто. Каждое движение и частичка тела чувствовались по-особенному чётко, запоминались и в тоже самое время, были неощутимыми. Где он? В Чистилище? Между раем и адом? Просто потерял сознание и спустя какое-то время очнётся? — Не думал, что наша встреча случится столь скоро, — раздался знакомый-незнакомый голос и... в голове что-то щёлкнуло, будто свет включился. Буря мыслей, воспоминаний и... громадная лавина эмоций просто снесла его, превратив во что-то маленькое и незначительное по сравнению с общим масштабом. Это было ужасно. Боль, раздирающая грудную клетку, неизмеримая тоска, безграничное счастье и тихая удовлетворенность, радость и узнавание, неловкость и влюбленность, решительность и грусть. Чужое касание облегчает эту ношу, заставившую его на мгновение исчезнуть и он уже по-другому смотрит на существо. Давя в себе ростки ненависти и вопрос "что такого я тебе сделал?" Дар. Как подарок. Дар. — Рад, что ты узнал меня. — Так я... выиграл? — вопрос вылетел и показался ему слишком опустошённым. Будто долго сражался и в конце понял, что напрасно. Дар покачал головой. — Мне стало тебя жаль, я Смерть, но я не дьявол, — усмешка на лице сущности была бы издевательской, если бы имела хоть какую-то эмоциональную окраску. — Впрочем, ты бы рано или поздно всё вспомнил. Эдо-Тенсей — сильная техника. Он скованно улыбнулся. Ничья значит? — Верно, ничья, — Дар вздохнул. — Я не занимаюсь благотворительностью, но ты и мир, за который ты борешься... допустим, я дал твоему существованию ещё один шанс. — Зачем? — Скажем, оправдываю свое имя, — Смерть взмахнул посохом, создавая вокруг что-то кроме извечной пустоты. — Не хочешь пройтись со мной к садам? — Что это? — усталость. Именно так можно описать состояние души, которую протащили из одного мира в другой, потом заставили выживать в экстремальных условиях, а потом убили и воскресили, лишив возможности взаимодействия с теми, кого он любит. Усталость. Дар многозначительно хмыкнул. — Душа, потерявшая силы жить. Разве не это ты из себя сейчас представляешь? Мир вокруг стал меняться, приобретать причудливые, необычайные виды. И тихой рекой полился рассказ. Самый простой, чем-то даже жестокий, но... лечащий. Рассказ про мальчика, который с самого рождения был вынужден жить ради других. Мальчика, который был бесплатным даром спасения. Мальчика, чья судьба могла быть более легкой, если бы взрослые в своё время сделали свою работу взрослых, позаботившись о детях. Фугаку засыпал и просыпался и с каждым разом все сильнее и сильнее хотел вернуться. Туда, к Микото, обратно. И не было за душой того груза тоски, которая тащила его за плечи вниз, которая разрывала его душу виной, ненавистью и пустотой. Фугаку обновлялся. Заново переживал себя и своё прошлое. — Ну вот и всё, — Дар остановился и только сейчас Фугаку понял, что всё это время они куда-то шли. — Пришло время возвращать тебя обратно. — А где сады? — он снова был собой. Не разбросанной личностью, разодранной сомнениями и воспоминаниями. Он снова стал собой до той роковой ночи. — Твоя душа и есть сады, — завуалированно ответил Дар, а потом вдруг что-то вспомнил и тихо хмыкнул. — Кстати, передай своему другу, который так рвется воровать души из Вечного круга, что если он не успокоится, то скоро явится по его душу сам Шинигами. Фугаку хмыкнул. — Он ведь близок к разгадке, верно? — Иначе бы смысл Шинигами идти за ним? Один раз уже спустили на тормозах такого вот... учёного, — существо снова хмыкнуло. — Благо Эдо-Тенсей существует только в вашем мире, а то одной смертью тот учёный бы не отделался. — Вы про Нидайме? — Может и про него. Фугаку пожал плечами и... сам спросил вопрос, который давно назревал. — А почему... именно меня выбрали на замену... в тот самый, первый раз? Дар склонил голову, будто бы размышляя говорить или нет. — Впрочем, чем я рискую, правда, душа? — в конце концов решил он, обращаясь вроде как к нему, а вроде как и сам к себе. — Круг перерождения, видишь ли, довольно сложен и непонятен простому уму. А такие как мы, существа Смерти и Жизни, владетели времени и судеб. Фугаку, чувствовавший себя как никогда обновлённым и сильным, насторожился. Непонятно заговорил Смерть, очень непонятно... — Если не объяснять систему, то жил был однажды простой человек... Джонатан Сальери. Парень был талантливый, говорливый. К тридцати годам разбогател на одном деле и продолжил набирать влияние и силу... и надо сказать, ранее честная и открытая душа с каждым годом становилась всё более злой и грязной, пока к шестидесяти семи не достигла своего предела в жадности и скупости. Я забрал эту душу во сне, а мироздание определило её в ад. Фугаку вздрогнул. — После наказания эта душа родилась снова. Теперь её звали Тецуро Фугаку и он был простым крестьянином, который жил просто, но честно и несмотря ни на что старался действовать по совести. Однако он не прожил и до тридцати лет, погибнув во время нападения демона-Лиса, посетив Коноху в преддверии большого праздника осени. В этот раз место сей души было определено в раю и спустя время она снова родилась и теперь уже носила имя... — Фугаку Учиха, — шепотом продолжил он, прикрыв глаза. Получается, всё это время он был самим собой? — Верно. Но и в этот раз душа не прожила долго... Перед отправкой "на круг" попросив о шансе... для семьи. Для клана. И Шинигами решил, что будет забавным посмотреть, как та же самая душа, живущая в самый первый раз, поведёт себя в жизни своей второй реинкарнации... «Не везет по жизням...» — хмыкнул сам себе Фугаку. — Со многими так, — Дар пожал плечами. — Ошибки, ошибки и роковые случайности, что не случайны. Это сложно понять. «Понять...» Вечность начала рассеиваться и он снова и снова проваливался будто сам в себя, пока не открыл глаза. ***«Сволочи несмотря на свои четырнадцать, Уже видели смерть, но не видели родителей Сволочи мальчишки-малолетки воры В глазах и в сердце холод, а вокруг горы»
Эмоциональное выгорание. За неделю до возвращения в Коноху именно его у себя диагностировал Шисуи. Отсутствие желания жить, слабовольное смирение и покорная усталость. За неделю до начала войны Шисуи решил покончить с карьерой шиноби. И от отчаянной безнадежности этого решения умереть хотелось вдвойне — кроме как быть шиноби Шисуи ничего не умел. Ему было четыре, когда погиб отец. Всего за день до той миссии Шисуи стал попадать по десяти мишеням из десяти, и в честь этого отец обещал устроить веселый праздник. Так появилась мечта о мире без войны. Ему было четыре с половиной, когда из жизни ушла мать. Обыденно и просто Шисуи узнал о том, что "Кумихо-сан больше не вернётся". И принял это также обыденно и просто, потому что уже тогда Шисуи понял — это мир шиноби, смерть в любой момент может забрать любого... даже если этот любой — близкий тебе человек. Ему было пять, когда он познакомился с Сенджу Асахи. Одним из последних в клане. Блистательный паренёк, ровесник, не гений, не звезда. Просто Сенджу. Просто один из последних. Просто такой же сирота. Научивший Шисуи улыбаться несмотря ни на что. Им было шесть, когда они по какому-то недоразумению оказались на войне. Шисуи было шесть, когда Асахи стал блистать, потому что Сенджу такие же прирожденные убийцы, что и Учиха. Шисуи было шесть, когда он понял, что ненавидит смывать кровь со своих рук. Им было семь, когда они получили звание чуунинов. Им было семь, когда они стали разменной монетой в войне взрослых. Им было... всего семь. На тот момент у Шисуи уже было два томое из трёх. И всё равно он находил силы улыбаться и, смеясь заразительно и громко, верить в мир без войны. С Асахи это было удивительно легко. В восемь Шисуи впервые видит Учиха Итачи. Двухлетний будущий "гений" клана обычный мелкий карапуз... уже твёрдо стоящий на ногах и оглядывающий собравшуюся толпу подозрительно серьёзным взглядом. Шисуи смеётся над абсурдностью их мира, где дети уже в два года несут на себе клеймо войны. В восемь Асахи уже лучше Шисуи, который, почему-то, всё чащё давит ростки зависти. К дню рождения у Шисуи уже три томое. В девять он получает Мангекё и выгорает окончательно, но пока незаметно для себя. В девять Шисуи снова остаётся один. В девять он впервые заговаривает с Учиха Итачи и принимает своё предназначение быть убийцей. О мире без войны Шисуи теперь мечтает только на словах. И Итачи много лет спустя подмечает, что неизгладимое чувство вины в яркости улыбки поселилось именно в тот год. «— Шисуи! — рука Асахи, мокрая от крови, скользит и выскальзывает. Шисуи знает, что если он сейчас что-либо не сделает, единственный друг умрёт. Но продолжает упрямо цепляться скользкими пальцами за такую же скользкую руку. Шисуи ничего не делает, будто что-то тёмное, демонически-ужасное парализовало его и не давало ничего сделать. Выбор, занявший секунду... стоил Шисуи жизни друга.»«И никаких фамилий, никаких званий При себе оставить набор смертельных знаний Подписка о неразглашении без срока давности И ни любви, ни тоски, ни жалости»
С тех самых пор... Шисуи уверен, он и сгорел окончательно, позволив себе сломаться и нырнуть в грязь их мира. Шисуи, в отличии от Итачи, не родился гением. Шисуи стал гением. Своими силами, своими усилиями, ночными тренировками и стертыми в кровь руками. Шисуи стал... лучшим в ремесле убийцы самостоятельно. Шисуи был полноценным Учиха, с выгрызающим своё существование демоном где-то внутри. И его темная сторона сияла на миссиях своей жестокостью, дома скрываясь и прячась за яркостью улыбки и громкостью смеха. Шисуи было десять и он помнит тот день, как сейчас: Был поздний вечер, ветер игрался среди листвы, а он возвращался домой с тренировки. В пустой дом идти совсем не хотелось, и потому Шисуи долго мог гулять по кварталу, прежде чем вымотанный переступал порог своей комнаты. Уже зажглись фонари и Шисуи, дожевывая палочку данго, наконец повернул в сторону своей улицы. Там, где раньше жило около пяти семей, остался он один. Улочка была небольшой: два дома с одной стороны, три с другой, маленький уголок "живой" природы со скамейкой и небольшой лужайкой с редкой рощицей молодых деревьев. Его дом был предпоследним, поэтому вечерами, когда природа буйствовала, было не так уж и страшно — выглянул в окно, а там другой дом. Можно было представить, что там до сих пор кто-нибудь живет, и сразу становилось спокойней. Бесконечное одиночество скрашивал разве что Итачи, но его отпускали так редко, что проще было бы найти себе подружку, чем пытаться разбавить грусть обществом названного брата. Хотя рядом с сыном главы все заботы забывались, а усталость смывалась. Рядом с Итачи Шисуи чувствовал себя живым, нужным: мальчик, как и он сам, нуждался в ком-то, кто обратил бы на него внимание... просто так. Вздохнув, остановился перед своей калиткой, а потом, услышав шаги, поднял голову. Напротив, с большим пакетом продуктов, стоял подросток его возраста, возможно немного старше. Бело-серебряные волосы, так напоминающие свет луны, закрытый повязкой глаз... Шисуи знал его — Хатаке Какаши. Шисуи легко улыбнулся. — Ты теперь мой сосед? Какаши лишь слегка обернулся, молча кивнул, а потом, справившись с замком, исчез за дверью, оставив его широко улыбаться. Неужели он в этом "мёртвом" закутке больше не один? Дальнейшее Шисуи тоже помнит слишком ярко — тот период его жизни стал самым светлым и тёплым. Двумя днями после заселения Какаши, Итачи наконец смог к нему выбраться. Шисуи смотрел на названного брата и невольно улыбался. Рядом с сыном главы лёгкие смешинки сами завладевали им. Шисуи и сам понимал, что просто тянется ко всему, что хоть как-то облегчает этот груз на сердце. Словно растение, закрытое от солнца за плотными шторами. Впервые за долгое время он позаботился о нормальной еде, задвинув полуфабрикаты и фабрикаты в шкафы да холодильники... мама, конечно же, не одобрила бы. Но, большое счастье, что Маю-сан, на его просьбу о горячем супе, принесла еще и рис. Появлялся шанс, что глава клана не прибежит, чтобы отругать его за отравление сына полуфабрикатами... Глава клана... Шисуи сел рядом с Итачи, принявшись доделывать одну из своих деревянных фигурок. Это хобби помогало отвлечься в те дни, когда он невольно оказывался дома рано. Вот и сейчас дерево начало принимать очертания высокого, широкоплечего мужчины... Учиха Фугаку стал... каким-то настоящим. Шисуи встречался с ним и на поле боя, и после войны. Каменная маска спокойствия постепенно сменялась на живые эмоции и Шисуи это чувствовал. Глава менялся. И, судя по Итачи, менялся в лучшую сторону. Это радовало. Шисуи вздохнул. Если бы... если бы Фугаку-сан раньше продвинул закон о том, что дети, не достигшие возраста пятнадцати лет, не могут участвовать в военных операциях... Тряхнув головой, отогнал мрачные мысли. ― Как отец? ― он положил деревяшку и кунай на колени, разминая пальцы. Потом вспомнил про суп, что стоял в холодильнике и готовый рис. ― Кстати ужинать будешь? Мне Маю-сан принесла сегодня панян-гай и мешок риса. ― Угу, ― Итачи забрал незаконченную фигурку, рассматривая. Шисуи заметил в его глазах тень узнавания: уже сейчас в фигурке можно было угадать главу. ― То-сан хорошо, а что? ― Да нет, просто спросил. Они улыбнулись, и Шисуи ушел на кухню накрывать. Две глубокие миски для супа, две пиалы для риса. Поставив их на стол, он задумался над десертом... клона за данго что ли отправить?.. ― Шисуи, ― вдруг позвал Итачи, ― а ты знал, что напротив тебя живет Хатаке-кун? Хатаке-кун? Значит они тоже знакомы. Шисуи пожал плечами. За то время, что Какаши уже жил здесь, они больше не пересекались. Хотя, надо сказать, новости о "пришлом", что обучается клановым техникам до него дошли. ― Ага, ― с небольшой задержкой ответил он, вспомнив, что Итачи ждет ответа, ― два дня как заселился. Хочешь, сходим к нему в гости? И, выглянув в комнату, поймал взгляд брата, что так и лучился предвкушением. Кивнул, понимая, что посещению быть, и вернулся обратно на кухню за супом. ― Решено, ― весело сказал он, передавая Итачи тарелки с супом, и возвращаясь на кухню за остальным. ― Идем в гости к новому соседу! Сейчас только возьму ещё порцию супа для него... Какаши вышел почти сразу, с недоумением посмотрев на нежданных гостей. И от его взгляда Шисуи вдруг захотелось извиниться за внезапное вторжение, однако Учиха вовремя себя одёрнул: он, вообще-то, вежливость проявляет. — Хатаке-кун, а мы с тобой знакомиться пришли, — непосредственно заявил Итачи, вручая одну тарелку с супом Какаши и, дождавшись пока хозяин пригласит их внутрь, прошёл в дом. — Знакомы, — буркнул Хатаке, однако напоровшись на весёлый взгляд Шисуи, иронично вздёрнул бровь, с легкой смешинкой в голосе поясняя: — Учиха Шисуи, Призрак Шисуи, потомок Учиха Кагами, лучший друг Учиха Итачи. Шиноби, имя которого я часто слышал во время войны. Шисуи ответил тем же, тщательно скрыв веселье. — Хатаке Какаши, он же Хладнокровный Хатаке, последний из клана, сын Белого Клыка Листа. Шиноби, чьё имя тоже было на слуху не только у друзей, но и у врагов. Какаши дёрнул уголком губ, широким жестом приглашая их пройти на кухню. — У меня на ужин рыба, к сожалению десерта нет. Чаю? — накрывая на стол, спросил Какаши, пока Шисуи и Итачи устраивались. Дом Какаши подозрительно напоминал дом самого Шисуи. Что планировкой, что атмосферой. Несмотря на то, что въехал он всего два дня назад, Шисуи уже точно знал, что теперь этот дом всегда будет таким: кристально чистым, с лёгким налетом грусти и тишины. Такой знакомой и такой болезненно стискивающей сердце. — Подойдёт, — широко улыбнулся он, скрывая истинные мысли. Какаши пожал плечами и стал к плите, выкладывая на сковородку куски рыбы — видимо, они пришли как раз в момент готовки. Шисуи окинул его взглядом. С Какаши он до этого пересекался лишь единожды (не считая случая двухдневной давности), и то до нормального знакомства дело не дошло. В тот день отряд Огня должен был выпихнуть со своей территорию отряд из Камня и Какаши со своей командой прибыл как подкрепление. Они тогда переглянулись, утвердили распальцовку и больше не встречались: Шисуи воевал больше на границах с Ветром и участником того сражения стал невольно, поэтому сразу после битвы отправился к перевалочному пункту, тогда как ученики Йондайме остались до получения других приказов. С того дня многое изменилось. Какаши потерял всю команду, а Шисуи свыкся с мыслью об одиночестве. — М-м-м, вкуснятина, — разделавшись с последним куском рыбы, едва не замурчал Шисуи. Готовил Хатаке действительно прекрасно. А уж каким ароматом специй баловало его сие блюдо!.. — Итачи, как ты смотришь на то, чтобы время от времени напрашиваться к Какаши в гости? — Согласен, — не отрываясь от рыбы, отозвался брат. — Суп... вкусный, — немного заторможено отреагировал Какаши, пытаясь понять, каким таким образом и с чьего позволения эти двое вдруг решили вваливаться к нему в гости. — Передам Маю-сан, — кивнул Шисуи. Вечер прошел просто прекрасно, расставались все крайне сытые и довольные друг другом (Учихи так точно, а вот Хатаке явно ещё переваривал произошедшее). Кажется... именно тогда все изменилось. Утром и вечером тренировки с Дазаем и Какаши, а днём мелкая работа по клану: всё-таки Шисуи не зря был одним из лучших, нововведения главы схватывал на лету, за что был удостоен чести воспитывать самых младших. Этикет, основы грамматики, основы каллиграфии, основы тайдзюцу. Две группы малышей поочередно требовали его внимания, поэтому день обычно пролетал незаметно и, часто, Шисуи ловил себя на том, что "просыпается" он только на пути к полигону. Присутствие там Какаши невольно заставляло напрягаться, несмотря на то, что в целом общались они весьма дружелюбно (спасибо Итачи). Хатаке относился к нему с опаской и сразу после тренировки куда-то исчезал, пресекая все попытки пообщаться. Хотя в последнее время его настороженность и стала исчезать. Поэтому, когда две недели спустя они все (без спросу) собрались у Хатаке дома, реакция Какаши его, Шисуи, удивила. Он отреагировал более чем просто благосклонно. Хотя может ему это просто показалось? В тот момент Шисуи был занят тем, что доказывал Дазаю о том, что вообще-то его генерал стоял в другом месте, а тот утверждал, что он, Шисуи (!), сжульничал и переставил Золото. — Я дома! — Привет, Какаши! — отозвался он, наконец-то замечая того, кто менял фигуры на доске. — Итачи! Ты вообще знаешь, что это незаконно?! — Мелкий явился, — не отрываясь от доски, своеобразно поприветствовал ученика Дазай, явно жалеющий о том, что не может надрать сыну главы уши — за то, что путал фигуры. Увы, но расклад на доске был окончательно испорчен, так что Дазай поднялся и, отряхнувшись, отправился следом за Какаши на кухню. Откуда вскоре они переместились в комнату Хатаке. Вот уж кто действительно сдружился с нелюдимым учеником Йондайме, так это Дазай. С того дня, казалось, Какаши окончательно смирился с их присутствием в своей жизни, уже не окидывал их холодным, чуточку раздражённым взглядом, стоило им появиться у него на пороге. Шисуи же почувствовал, как начинает привязываться к этому дому, к этим людям... к этому шуму, который был слаще любой тишины. Он наконец-то не был один. Так и завелось, что теперь Хатаке не избегал ни встреч ни разговоров. Они часто стали общаться, иногда подолгу зависая друг у друга в гостях. И, пусть Какаши большую часть времени молчал, Шисуи нравилась его молчаливая наблюдательность. С ним было легко: он не навязывался, но не прогонял, и вечерами, в которые раньше Шисуи мог задыхаться от пустоты вокруг, теперь разбавлял противную тишину то звуками готовки, то просто своим присутствием. И, чем дольше они общались, тем больше друг другу доверяли. Шисуи видел: Какаши сравнивает. Сравнивает Обито с Шисуи, и последний надеялся, что всё же выигрывает у прошлого однокомандника Хатаке. Дружить хоть с кем-то хотелось неимоверно. В клане его воспринимали, как гения. С ним не дружили — с ним общались. Взрослые ставили его в пример, дети завидовали или пытались использовать. Вне клана ситуация была аналогична, с тем лишь исключением, что и взрослым он не нравился. Многие шиноби годами добивались той славы, что у него уже была, и Шисуи, пусть и понимал, всё же не мог принять того, что обладает той силой, которая ему даже не нужна, и именно из-за неё не может стать самым обычным человеком. Хатаке же... именно дружил. Спрашивал как дела (первое время формально), немного рассказывал про себя (точнее только то, что Шисуи клещами из него вытаскивал), без проблем пускал в свой дом и позволял оставаться там столько, сколько ему было нужно. А ещё... ему ничего не было нужно. Вот так просто. Какаши просто не нуждался во внимании самого известного сейчас Учиха. И это... подкупало. Радовало, что он может брать что-то, не отдавая ничего взамен. Хотя нет, отдавая. То, чего у него было в избытке: своеобразную заботу (которую он раньше вываливал на Итачи), доверие, своё одиночество и, при этом, веру. Не раз и не два Какаши в разговоре подмечал, что Шисуи слишком идеалист. Слишком наивный и какой-то даже смешной, в своей твердой убежденности в том, что мир делится на свет и тьму. И, тем не менее, тянулся. Тянулся к этим идеалистическим мечтам о мире во всем мире, к этой уверенности в светлом завтра, к этой безграничной любви к людям, клану, деревне. Будто у него самого этого недоставало. Так и жили... Шисуи, борясь со все возрастающей привязанностью к единственному другу (Итачи не считается, Итачи брат), и Какаши, осторожно делающий шаги ему навстречу. Фоном прошло возвращение главы клана в Коноху. Также фоном шли будни. Шисуи, после окончания уроков у малышни, бежал на полигон и прерывал тренировки Дазая с Какаши, потом они забирали Итачи с Академии и шли обедать. Иногда к ним присоединялась Изуми, иногда наставники, но чаще всего они шли именно втроем. И, Шисуи впервые со смерти... Асахи, мог признаться даже сам себе: он счастлив. Шисуи вообще... многое помнит из тех времен. Но особенно запали в его сердце именно те, самые первые деньки, когда ещё можно было считать Хатаке просто другом, а себя — ничего не понимающим юнцом. Впрочем, сейчас тоже не особо много изменилось. Шисуи... помнит всё. И попытки сработаться в новой команде, и ленивый пригляд Дазая, который от своих гениальных подопечных здорово отставал и, от того был вынужден проводить на полигоне столько времени, что казалось, будто он там живет. То были... светлые дни. На миссиях с Какаши Шисуи легко: он совершенно искренне веселится и дурачится. И после возвращения с поисков Цунаде, Какаши впервые вслух называет его другом. Их команда получает новый ранг и миссии нового уровня. Среди шиноби их называют убойной тройкой, «Дешичиму» — командой смерти. Два гения с неоспоримой военной славой, и джинчурики. Шисуи с тоской вспоминает, как плакала Норико — всё то время она ощущала себя бесполезной, ущербной. Их таланты просто давили её, ломая. Но каждое утро она приходила на час раньше их, и вечером уходила на три часа позже. Море ядовитой чакры — ноль контроля — минимальные умения. На миссиях Дазай не даёт им заданий, почти всю работу выполняет Норико. Шисуи понимал: они с Какаши всё это умеют, Изумо — нет. И от того ему ещё больше хотелось работать самому. Изумо ирьёнин, на войне она всегда была в тылах. Она видела смерть, но не убивала. И Шисуи отчаянно желает, чтобы она не становилась убийцей. Их с Какаши должно хватить. Работы много, они с миссий практически не выходят. Шисуи привыкает спать рядом с Какаши, стремясь уснуть так близко, как это возможно: не ощущая дыхание и тепло друга Шисуи снова проваливался в омут кошмаров и воспоминаний. А потом на утро, всем естеством ощущая жалость и сочувствие последнего. Шисуи позволяет Какаши думать, что он настолько одинок, что готов с такой силой цепляться за команду. На самом деле Шисуи сбегает от крови Асахи на руках и съедающего его чувства вины. За тот год Шисуи слишком расслабился. Позволил себе быть счастливым. Впитал присутствие друзей так глубоко, что мысль о смерти хоть одного казалась нереальной. Мечта о мире без войны перестала быть формальной. Шисуи снова поверил в то, что это возможно. И с каждым днём градус уважения к главе клана рос и усиливался, потому что благодаря ему мечты становились реальностью. Именно это счастливое помутнение стоило Шисуи всего. За тот роковой год он умудрился влюбиться. За тот роковой год он забыл о том, что он Учиха, а Учиха вечно преследуют кровь и разочарование... — Не стоит, — на кладбище Какаши смотрит уже не затравленно-болезненно, а выдержанно-холодно. Шисуи, так и не коснувшись его плеча, кивает. Они давно решили тот вопрос, да и Шисуи жалеет, что выпалил признание как на духу. Сейчас вроде как все считают, что Учиха ухаживает за Норико. Но... неловкость в такие вот моменты один на один осталась. Кушина-сан была для Хатаке второй матерью, а Фугаку-сама — тем, кто дал Какаши второй дом. Если бы не клан Учиха, ученичество у Дазая и близкая дружба Кушины с семьей главы, кто знает... смирился бы Какаши со смертью команды так быстро? — Всё в порядке, — они вместе идут на могилу Дазая-сана, стоят немного и больше ни разу не заговаривают. После того дня Какаши так резко обрубил все связи, что для Шисуи он будто бы умер. Был друг или нет — каждый все равно справлялся с произошедшим по своему. Наверное тогда Шисуи и начал понимать, насколько болезненно присутствие Хатаке проникло в его жизнь. Впервые встретились они только на вступлении Моэто на должность регента клана — спустя обозначенное для траура время. Все понимали: останься Дазай жив, регентом стал бы Дазай, как первый помощник и сын одного из главных старейшин, но и Дазай и Фугаку-сан были мертвы. И никто... никто не верил, что молодой и активный Моэто, выходец из младшей ветви клана, фактически простолюдин, справится с новой ответственностью. И это чувствовалось везде. Шисуи тогда смотрел на враз посеревшую семью главы, на осунувшегося Моэто, и старался помочь хотя бы своей поддержкой. Хатаке тоже изменился. Стал жёстче, твёрже, будто бы знал обо всем. И об Асахи, и о том, что Шисуи на самом деле далеко не ангел. И... всё завертелось. Шисуи нырнул в работу по клану всячески поддерживая Моэто, Какаши углубился в помощь Минато-сану, Норико пыталась удержать разваливающуюся команду, но даже у неё в конце концов опустились руки. Чувства Шисуи к Какаши тают, истончаются, он слишком давно его не видел. Но когда выдается короткий отпуск Шисуи понимает, что истосковался. И это злит его. Ему кажется, что он повторяет ситуацию с Асахи, возлагая на Хатаке все надежды и планы. И потому стоит предложению о миссии в Суну поступить, Шисуи соглашается мгновенно. Шисуи думает, что слишком устал: эмоций всегда было так много, и они были такими сильными, что уже к семнадцати он ощущает себя глубоким стариком. Эмоциональные качели обошлись с ним слишком жёстко: от абсолютного одиночества к безудержному общению. Поэтому видя, как щупальце Киллера несется к Какаши, Шисуи думает о том, чтобы наконец разрубить этот чёртов узел. Если он умрет, то всё станет куда легче. Какаши перестанет сверлить его взглядами и исчезнет чувство вечной неловкости между ними, когда старые чувства ещё гложут что-то внутри остатками, а взрослая осознанность печально обгладывает множество мыслей, как будто больше нечем заняться. Да и так будет проще. Просто перестать чувствовать. Выбор занявший секунду... Шисуи слабо улыбается. Да, он ничтожно слаб чтобы жить. Да, он сдался. Но провалиться в оглушающую бездну оказалось так легко, что он недоумевал, почему не сделал этого раньше. — Выкарабкайся, чего бы тебе это ни стоило, — но почему даже в столь жданном небытие его продолжает преследовать чужой голос? — Выкарабкайся... ... потому что я уже на всё согласен. Тепло солнечных лучей греет лицо, заставляя морщиться. Он... не умер? *** Фугаку в какой-то мере не знает, как жить. С одной стороны, он — не настоящий. Всего лишь Эдо-Тенсей, который держится исключительно на силе призывателя. С другой, спор со Смертью вышел в ничью и он вернулся. С одной стороны, он не имеет права снова врываться в жизнь своей семьи, клана и... вообще сложившуюся ситуацию невозможно понять и осмыслить логически. Что ему делать, если Учиха Фугаку умер девять лет назад при Яку, Джонатан Сальери погиб при нападении Девятихвостого, а Тецуро Фугаку вообще невозможен для существования, поскольку тоже умер при нападении Девятихвостого, но при этом был воскрешен, правда с другой душой, и при этом как бы снова погиб, но теперь на войне и снова при Яку? И что делать, если даже Тецуро успел отметиться в жизни его семьи и наступить на серию больных мозолей, ведь сейчас, когда память вернулась, он понял смысл всех реакций Микото и Итачи на свои слова? Что делать, если он сам — снова силён и готов жить с новыми силами, а для родных и близких прошло столько времени, что они могут и не смириться с его воскрешением... нет, не в плане, что они будут не рады. Просто когда ты уже однажды заменил ногу протезом, то когда тебе возвращают твою собственную ты удивляешься тому, что ты не можешь пройти ею по чему-то горячему, что ты снова обжигаешься той стороной и что она снова может заболеть, хотя за протезом такого не наблюдалось. Итачи, по памяти Тецуро, уже был главой своей семьи. Уже привык к тому, что он один может позаботиться о матери, брате. Поэтому, как он воспримет появление отца, из-за которого ему пришлось пройти столько всего в столь юном возрасте? А согласится ли Микото снова быть рядом с ним, если уже столько лет она была свободна? Фугаку обводит залу взглядом: с его "путешествия" прошло всего ничего. Он с нежностью сжимает руку Микото и на мгновение ему кажется, что все в порядке. Все хорошо и ничего не изменилось. Что ему делать? Она достойна жить спокойно, без нервотрепки и мучительного выбора. Она уже привыкла к свободе, но... Фугаку вспоминает её глаза, её трепет по отношению к его блокноту, её нежность, когда она вспоминала о нём. Она не была счастлива все это время. Эта свободна не была ей приятна. Нужно что-то делать. Что-то решать со всем этим. Как-то определяться с будущими действиями. Сейчас, когда память Учиха и память Сальери больше не конфликтовали, Фугаку понимал, что он в силах решить возникшую ситуацию. К примеру... ситуацию с Райкаге. — Орочимару-сан, — аккуратно отпустив Микото и подойдя к саннину, Фугаку попросил бумаги и сел писать. «Кому: Йондайме Райкаге От: Учиха Фугаку, экс-главы клана Учиха. Уважаемый Эй, давайте опустим детали нашей последней встречи на полях сражения при Яку, и тот момент, что я на данный момент не являюсь полноценно живым человеком. Также прошу вас не подвергать сомнению подлинность моей личности, так как это займет много времени, которого в виду последних событий у нас не столь много. Приношу свои соболезнования о смерти вашего брата, Киллера Би, и также понимаю, что теперь война с Конохой носит личный характер, однако прошу прислушаться к моим словам, или хотя бы принять их во внимание. Мстить за месть — вот причина всех войн нашего мира и это не поможет нам прекратить их. В войне теряют все, и какими бы сильными шиноби не были, смерть не выбирает кого забрать. Злиться на Лист за смерть брата, то же самое, что злиться на укус побитой вами же собаки. Удар порождает удар, и смерть порождает смерть. Порочный круг не прерывается на протяжении поколений и не мне говорить об итогах. Это итог. Свершившийся факт. И слепой местью вы ничего не решите. Ваш брат был убит моим сыном, но Итачи был всего лишь орудием Конохи, и искать его крови всё равно, что злиться на молот, ударивший вас по голове. Обратите свою ненависть и боль не на молот, а на руки, его державшие...»«Кому: Йондайме Казекаге От: Фугаку Учиха, экс-главы клана Учиха. Здравствуй, Раса. В столь тяжелое время снова возникает необходимость в нашем тесном сотрудничестве, ведь насколько я знаю, с Йондайме Хокаге отношения с каждым годом становятся всё труднее. Пишу тебе, чтобы объявить о своем возвращении и о вступлении в войну не как представителя клана Учиха, и не как представителя Конохи, а как отдельное лицо. Полагаю, ты слышал о том, что Акасуна-но-Сасори является членом группировки Сэкиё и о его будущем участии в этой войне. Суна, несмотря на последние годы процветания, все еще уязвима, а ее тесный контакт с Конохой не мог не вызвать недовольства старейшин и клановых. Ты знаешь об этом и, потому, союз КАС может разрушиться изнутри, что приведет к проигрышу Суны и её внутреннему развалу. Я не прошу тебя делать то, о чём я напишу следом, однако это может значительно облегчить текущую обстановку в Суне, а значит, что и Сэкиё, развязавшие эту войну, не смогут так легко получить твою деревню...»
«Кому: главе Амегакуре, Богу Шести Путей От: анонимного доброжелателя Нагато, здравствуй...»«Кому: Данзо Шимура От: анонимного доброжелателя Приветствую...»
Отправив послания с призывом, Фугаку откинулся на спинку стула. Чего он добивался? Во-первых, слухов. Если пойдут слухи о том, что глава клана Учиха жив, то начнутся вопросы, почему же он всё это время считался погибшим? А людская фантазия сделает всю работу за него. Во-вторых, он хотел заставить Сэкиё начать совершать ошибки. В планы организации определенно не входило его воскрешение, точно так же, как и предательства Орочимару они точно не ожидали. По-крайней мере такого показательного. В духе Змея молча уйти и молча напакостить, не демонстрируя своей принадлежности к определенной стороне конфликта. А это значит, что таинственный мальчишка в маске и Данзо начнут менять планы и начнут совершать ошибки. В-третьих, Фугаку отрезал Орочимару все пути назад. Змей явно испытывал трудности в "верности", а спускать с рук возможность предательства Учиха не хотел. А когда Сэкиё прознают об его участии в воскрешении Фугаку, если уже не прознали, то путь в организацию у Змея автоматически закроется. В-четвёртых... было личное. Фугаку желал увидеть реакцию Минато. Будет ли он доволен? Раздосадован? Испуган? Фугаку желал расставить точки над i и понять, действительно ли Минато начал играть жизнями тех, кто пострадал за него? И, раз уж письма написаны и отправлены, то стоит перейти ко второму пункту плана. Пора заканчивать войну и начать стоит с самого "критического". С давнего знакомого — Сасори. А потом покончить с Данзо и... Фугаку на секунду остановился. Точно. За месяц до смерти он начал изучать случаи и слухи о мальчишке в маске, который... Вернувшийся из лаборатории Орочимару только вскинул брови, застав смеющегося Фугаку. — Они хотят возродить Десятихвостого, не так ли? — отсмеявшись, выпрямился Фугаку. Теперь всё вставало на свои места.