Ошибка Аналитика или Бедный, бедный Горький

*** «Титанику» не привыкать колотиться об айсберги. будете смеяться, но дура-пассажирка в лётчицких очках и в этот раз выжила – везучая больно, даром что без царя в голове. и снова прибило её к станции у берегов Арктики, а уж как удивились полярники, увидев знакомую несуразную физиономию и выходив опять с грехом пополам – ни в одном бортовом журнале не опишешь. чайки галдят радостно – мол, наша опять приехала, будет чем поживиться, она ведь добрая, пернатых сестриц не бросает. дикарь-корабельщик только руками машет, на обломки махины взглянув – я эту рухлядь больше чинить не буду. *** Донна стоит ни жива ни мертва у актового зала университета. Вжавшись в стену, отсчитывает секунды до начала фатального для неё мероприятия, в столь экстренном порядке назначенного на сегодня. Она-то думала, что у неё есть ещё неделя… Глупая альфийская дурында, которую жизнь ничему не учит. Да и что уж теперь? Только без паники. Люди, которые вот-вот появятся здесь, ни в коем случае не должны видеть её в таком состоянии – тем более, последний раз в жизни. Уже потом, когда всё закончится, можно будет оккупировать самый дальний столик студенческого буфета, купить чаю и принять новопассит – но сейчас нельзя. Не время и не место. -Ламанчская, ну ты вообще! – кто бы сомневался, что весь предстоящий фарс начнётся именно с этого ненавистного насмешливого голоса, - Ты даже на вручение дипломов к нам пришла. -Было бы странно, Гюго, если бы меня здесь не было, - впрочем, к стычкам с Энтузиастом логик привыкла уже с бакалавриата, поэтому даже не поднимает головы, но вот ещё один голос, раздавшийся рядом и обращённый к её оппоненту, заставляет её подскочить, как ужаленную: -Зал уже открыли, пошли, нечего здесь стоять. Быстрее вручат – быстрее уйдём, меня ещё Гамлет ждёт… Достоевский как всегда несобран, рассеян, но флегматичен и не слишком-то рад необходимости прийти сюда даже с целью получения диплома об окончании аспирантуры. Но Донне, кажется, уже на всё плевать. Почему этот дурной бестолковый ревизор что-то говорит про Гамлета? Они же расстались – или помирились опять? Впрочем, этого она уже никогда не узнает. Искательнице больно. Наверное, впервые в жизни больно не по-детски. Сейчас, в эту секунду, её устоявшийся мир рассыпается на куски. Можно, конечно, сказать что-нибудь жутко слезливое на прощание. Спросить, почему чёртов Гуманист семь лет видел дурную примету в ней, а не в Гюго, Наполеонах и Драйзерах, лишь умело пользовавшихся её неуклюжестью и беспомощностью и мастерски делавших из неё городскую сумасшедшую. Но эта пошлость сгодится скорее для мыльной оперы, чем для повседневных институтских реалий, поэтому она молча проходит в зал вместе с остальными аспирантами, радуясь, что никто не заметил её принадлежности к другому курсу. Да и кому она помешает? Посидит здесь час, простится с прошлым и пойдёт домой залечивать раны – благо, в НИИ у неё на сегодня работы нет, а учёбой на один день и пренебречь можно. -Донна, ты к нам? – печальную гостью в последнем ряду замечает бывшая староста-Жукова. Ламанчская кивает в ответ на приветствие и без лишних слов убирает гигантскую сумищу с соседнего стула, освобождая деловику место. Та садится рядом и что-то спрашивает о новом месте работы, Донна даже отвечает что-то на автомате, но мысли её далеко – на четыре ряда впереди, где с устало-безразличным выражением лица примостился Дост. Это ясно даже не слишком-то мудрой в этических вопросах Жуковой – скоро она понимает, что приставать с вопросами к бывшей однокурснице бессмысленно, и переключается на соседку справа. На сцену актового зала поднимается заместитель начальника отдела аспирантуры. Искательница его не слышит, она вцепилась ногтями в сумку и считает до… до скольки угодно, лишь бы уйти отсюда своими ногами и во вменяемом состоянии. Заместитель нудит минут пять, потом начинает приглашать выпускников для вручения. Донна вся обратилась в слух, шёпотом повторяя произносимые монотонным канцелярским голосом имена: -Бальзак, Гюго, Достоевский… Гуманист, получив драгоценный документ, плюхается на своё место рядом с Гюго. Логик на последнем ряду в бессилии снимает бесполезные очки – перед глазами и так всё пляшет. Жукова молчит, слава богу – да и вряд ли ей есть дело до состояния соседки слева. -Дюма, Жуков, Жукова, Есенин, Наполеон, Штирлиц… - замначальника называет ещё какие-то фамилии, но Ламанчской до них уже нет никакого дела. Она обречённо слушает речь «зама», озвучивавшего надежду, что окончание аспирантуры для присутствующих сегодня здесь не будет завершением научного пути, что институт ждёт их в ближайшее время на защиту кандидатских диссертаций… Она знает, что Достоевский не вернётся. Наука никогда не была для Гуманиста чем-то главным в жизни, как для их экологического гения, чтоб ему пусто было… Вручение заканчивается раньше – через сорок минут. Чувствуя себя зомби, Донна выходит из зала, обменивается парой ничего не значащих фраз с Жуковой и провожает безжизненным взглядом ревизора, явно спешившего из бывшей альма-матер по куда более важным делам. -Прощай, чужое дурацкое счастье, - шепчет еле слышно и, не желая встречаться взглядом с кем-нибудь неуместным вроде Гюго, сворачивает на боковую лестницу. Только тут логик понимает, что в таком состоянии не доползёт даже до буфета. Душащие уже почти час изнутри слёзы требуют выхода, чему она и не противится, осев на пол и зарыдав, как потерявшая дневник первоклассница – с той только разницей, что громко плакать ей нельзя: она уже не просто аспирант, она сотрудница НИИ и не может быть застукана в таком виде. Сколько она так сидит – ей неизвестно, да и всё равно. Не справляясь с эмоциями, она находит выход в порче имущества – давно снятые и крепко зажатые в кулаке очки через пять минут превращаются в стеклянную крошку, пустая металлическая оправа со звоном падает рядом. Придётся заказывать новые – ну и пусть. И ведь даже почти не порезалась – Донна с удивлением рассматривает свои ладони, на которых прибавилось лишь несколько еле заметных царапин. Ничего, дома обработает... Так Искательница могла бы просидеть на ступеньке университетской лестницы ещё целую вечность – но её замечает проходящая мимо доцент Гамлет с их кафедры и обеспокоенно спрашивает, что случилось. Промычав что-то невразумительное, но тем не менее успокоившее старшую преподавательницу, логик осознаёт, что пора бы брать себя в руки и идти домой, но сначала – зайти к профессору Горькому, если он не уехал сегодня в НИИ, и забрать план работы на завтра. «Только не в таком виде!» - очень вовремя приходит Ламанчской в голову, она поднимается, отряхивает длинную прямую юбку и поскорее спешит по лестнице вниз в поисках женской уборной – появиться перед заведующим зарёванной и с потёкшей тушью просто немыслимо. Вечером того же дня Робеспьер возвращается в комнату столичного профилактория уставший, как чёрт. Не зря говорят, что первый день конференции – самый сложный. И это он ещё не выступал, его доклад только послезавтра… Но зато сегодня удалось завести полезное знакомство с коллегами-гидробиологами из соседнего областного центра. Приедет – обязательно сообщит профессору, может быть, объединение с новой группой во многом поможет работе их НИИ. А пока – позвонить Есе, убрать подальше все бумаги до завтра и спать. Первый пункт плана Аналитик выполняет с превеликим удовольствием, по памяти найдя номер Лирика в телефонной книге и без промедления набрав. К счастью, ответа любимой долго ждать ему не приходится: -Алло, Еся? Не отвлекаю? Да что ты, я весь день бегал по секциям этой конференции, только освободился – сразу звонить тебе. Как ты? Не устаёшь от своей химии? Вот скоро я приеду, опять буду помогать. Только ты там всё равно на износ не работай и одевайся тепло, хорошо? Скоро ноябрь всё-таки, - смеётся, слушая Есины обещания и прочие нежные слова, но тут его телефон издаёт короткий глухой звук, из-за которого разговор приходится свернуть, - Слушай, Есь, прости, пожалуйста, у меня тут Горький на второй линии. Я тебе ещё позвоню сегодня. Да, и я тебя, очень-очень, - невесело вздыхает: опять ему не дали нормально поговорить с заказчицей, но когда звонит начальник и научный руководитель одновременно – тут уж выбирать не приходится, поэтому ему остаётся только переключиться: -Да, профессор. Извините, пожалуйста, я только освободился, да. Нет, на конференции всё в порядке, есть новые контакты, расскажу по возвращении. Что? Как не можете найти последние пробы? Они у Габена, мы их вместе разбирали перед моим отъездом. Что?! Как неправильно промаркированы? Господи, это что ж я так? Простите, ради бога, это иностранцы меня облепили за две недели так, что времени ни на что не хватает. Куда их? Профессор, я не могу так, она и так загружена по самое не могу, на неё уже доцент Штирлиц ругается за медлительность… Что? Хорошо-хорошо, я всё понял. Конечно, сделаю. Спасибо. До завтра, утром позвоню обязательно. Положив трубку, Робеспьер с мрачным видом садится на дешёвую старенькую кровать, жалобно скрипящую даже под его не слишком-то большим весом – видимо, ремонт в профилактории делали самое позднее десять лет назад – и уже представляет выражение лица Донны, когда та узнает, что под её кураторство переходит ещё одна иностранная группа, причём по его милости. Решив хотя бы нормально объяснить всё коллеге-зеркальщице сейчас, Аналитик со вздохом открывает лежащий на кровати ноутбук, заходит в сеть и набирает сообщение. Кажется, завтра утром ему точно не жить…