Ошибка Аналитика или Бедный, бедный Горький

*** Сколько лиса не корми – а всё на астероид смотрит, хоть и землянин по крови. давно уж ведь одичал, удрал со своими в леса, ничего не желая слышать о глупых звёздных королях и их цветущих подругах с шипами – да вот покоя так и не найдёт. воет, бесится, а чуть ночь – шасть из норы и в небо пялится, высматривая кого-то. собратья не перестают удивляться – зачем? а этот только машет хромой левой лапой – отстаньте, прохиндеи рыжие, и без вас хоть потоп. такова жизнь, далеко не всегда у неё бывает смысл. а ведь там, на шестьсот двенадцатом, кому сдался блаженный бешеный хищник, скажите на милость? *** (две недели спустя) В новом НИИ прикладной экологии жизнь медленно, но верно начала входить в свою колею. Конечно, привыкшие к старому зданию и порядкам пожилые преподаватели ещё немного путались в расписании и сложном устройстве корпуса, но и им пришлось свыкнуться с переменами. Молодёжь же, казалось, и не замечала, что что-то изменилось – Робеспьер, Габен и Донна еле успевали управляться со своими новыми обязанностями и помогать научным руководителям вникать в слишком сложные для них в силу возраста вещи. Так или иначе, при таком раскладе институт напоминал одновременно кипящий котёл и растревоженный муравейник – всем студентам и сотрудникам покой только снился. Профессору Горькому всё с большим и большим трудом давалось руководство «всем этим хаосом». Конечно, не всякий справится с такой махиной, когда на горизонте девятый десяток. Но пока преемника нет, делать нечего – только засучить рукава и работать. Больше всего академика утомляли организационные вопросы всех мастей, которые ему как заведующему волей-неволей приходилось решать. Оставалось надеяться, что доцент Штирлиц в ближайший год защитит докторскую диссертацию и сможет сменить его на посту, а то совсем уже никаких сил не осталось. Сам же Штирлиц, хоть и был трудоголиком от природы, но в этих стенах усилием воли еле сдерживал рвущиеся наружу нецензурные выражения. Новые порядки давили на него, лишая столь необходимой исследователю свободы. В конце концов, Администратор – не значит ограниченный человек, действующий сугубо по определённому алгоритму, а именно этого, судя по всему, от него здесь и ждали. А у него вообще кто-нибудь спросил, нужна ли ему эта докторская, пост заведующего, и вообще – хочет ли он связывать с НИИ всю оставшуюся жизнь? В последнее время в его голову всё назойливее стучалась мысль о смене места работы – если бы, конечно, не аспиранты во главе с Донной. Эту чудачку так или иначе надо выпустить, доведя работу до конца – не может же он посреди года оставить её не у дел. Робеспьер, привыкший работать чуть ли не круглосуточно и без выходных, и то чуть без сил не падал в конце каждого рабочего дня. Больше всего проблем Аналитику доставляла открытая в этом году программа взаимодействия с иностранными студентами, а он всегда считал (хоть и не совсем оправданно) именно иностранные языки своим главным слабым местом и патологически боялся не справиться с обязанностями. Именно поэтому ему всё чаще приходилось звать на помощь Донну, которая с самыми заковыристыми диалогами на английском, немецком и тем более испанском (ну имя же обязывает!) справлялась на «раз-два». Между зеркальщиками сложился своеобразный тандем: Робеспьер объяснял Искательнице непонятные ей фундаментальные научные закономерности, а ей было абсолютно несложно в роли переводчика. Правда, самой Ламанчской тоже приходилось не совсем уж чтобы сладко. Новая работа нравилась ей, конечно, как и всё, что могло связывать её с университетом. Но в то же время она чувствовала себя здесь чужой, совсем не похожей на всю эту правильную, рациональную, научно-ориентированную публику. Общение с зеркальщиком ввергало её в непонятное даже ей самой уныние: кто он и кто она? Будучи младше Донны почти на полтора года, Аналитик успел опубликовать с десяток статей и уже работал в научной группе – а она что? Запутавшаяся серая мышь с грустным прошлым, синим дипломом и без особых академических достижений. Да и пристальное внимание Штирлица и Горького, будто старавшихся уличить её в некомпетентности, оптимизма не прибавляло и ввергало в панику – за эти пару недель с ней снова случился приступ, вынудивший со всех ног бежать в аптеку за успокоительным. Единственной отдушиной, мешавшей окончательно опустить руки, была возможность хоть иногда видеться со старшими аспирантами и Достоевским в частности. На ту самую анонсированную Гексли предзащиту она, разумеется, не попала из-за сумасшедшего рабочего графика – но, к счастью, разного рода организационные собрания в самом университете никто не отменял. Там она и отметилась – а ещё с горечью поняла, что у неё почти ничего не осталось: через неделю этот курс должен защитить выпускные аспирантские работы и покинуть университет, а останется ли не слишком-то ответственный Гуманист готовиться к кандидатской диссертации – вилами на воде писано. Ответа на этот вопрос не было и у самого Доста – с тех пор, как ушла Гамлет, вся его жизнь повернулась на двести семьдесят градусов. А более всего огорчало этика, что каким-то макаром эта история дошла до широкой общественности. К саркастическим усмешкам Гюго и непременно следовавшему за ними «ну что она, единственная на свете, что ли?» он уже привык, но когда общие знакомые начали намекать, что одна отдельно взятая Донна сейчас, наверное, прыгает от радости – это переполнило чашу его терпения. При чём тут вообще он и эта… дурында? Да, она заходила на их кафедру пару недель назад, но, как ни странно, никакого ликования на её несуразной физиономии не наблюдалось – скорее, усталость и разочарование. Да и что ему вообще за дело до этой Ламанчской идиотки? Ну а этим вечером Донна и правда чувствует себя самой большой идиоткой на свете, заканчивая рабочий день и наводя порядок в лаборатории. Опять она ничего не успевает. Придёт Штирлиц, будет ругаться, что с побочной административной работой она забыла про науку и ни на йоту не продвинулась в написании запланированных тезисов на конференцию… Ну а кто виноват, что на их головы неожиданно свалились иностранцы, которым вечно надо что-то растолковывать, причём на элементарном языке, как детсадовцам? Они с Робеспьером и так уже света белого не видят… -Донна? – неожиданно раздавшийся знакомый голос за спиной заставляет логика вздрогнуть и резко обернуться. Вот кто дал право этому гениальному чуду в перьях подкрадываться так незаметно?! -Когда-нибудь ты вгонишь меня в гроб, - ворчит Искательница совершенно беззлобно: видя виноватую улыбку на лице Аналитика, долго сердиться на него просто-напросто невозможно, - А ты здесь какими судьбами? Опять басурмане докучают? – теперь уже и она смеётся вовсю. -Да нет, я так, попрощаться. Я уезжаю на неделю в столицу на конференцию с гидробиологами. У меня поезд уже через час, так что… -Так что ты бросаешь меня одну на Горького, Штирлица и эту иноземную орду, - Ламанчская сохраняет свой ироничный настрой, - Так, пардон, не слушай меня, наука есть наука, я всё понимаю. Если что, иностранцев переправлю на Штирлица, не всё же нам с ними мучиться. -Не переживай, я на тебя свои кураторские дела не повешу, у тебя своих групп хватает, - понимающе кивает Робеспьер, - Если что, пиши по всем рабочим вопросам. -Ага, и тогда уже я повешу своих на тебя, - со вздохом машет рукой Донна, - Да ладно, управимся как-нибудь. Удачи тебе. -И тебе здесь. Ладно, я побежал, не хочу опоздать на поезд. -Давай-давай, ага. Есе привет! – но последней фразы зеркальщицы Аналитик уже не слышит, второпях покинув лаборантскую. «Гений с возу – бестии легче,» - непонятно почему думается Искательнице, едва за ним закрывается дверь. Нет, она ничего не имеет против коллеги, они хорошо сработались и понимают друг друга, но в то же время без него её никогда не охватывало это странное чувство скованности, неуверенности и беспомощности. В его отсутствие ей не приходилось оправдываться перед Горьким за то, что она сама – более чем заурядная личность. Сказать, что Ламанчская завидовала Робеспьеру, тем более чёрной завистью, было бы неверно – наоборот, к зеркальщику она с самого начала относилась уважительно, но соседство с ним напоминало ей, где она находится. Она чужая среди рационалов, в их отлаженном до последнего штриха мире. Она – не идеальная, она недотёпа, путается в собственной голове, страдает паническими атаками и не может отделаться от прошлого. А они… Будто подданные андерсеновской Снежной королевы, выучившие свои роли назубок, и её хотят научить так же мастерски складывать из ледяных кубиков слово «вечность», только вот у неё ничегошеньки не получается. «Да уж, я тот ещё Кай в юбке,» - невесело вздыхает Ламанчская, снимая форменный халат и уже взяв ключи, чтобы запереть лабораторию и уйти, но тут лежащий на столе старенький мобильник издаёт короткий писк, возвещающий о новом электронном письме. Увидев в графе «отправитель» новостную рассылку из отдела аспирантуры, она уже чувствует неладное. Дрожащей рукой открывает сообщение и в ту же секунду телефон падает у неё из рук, а она сама еле удерживается на подгибающихся ногах, еле успев сесть на первый попавшийся стул и не грохнуться в обморок. «Как – завтра?» - в голове стучит одна-единственная мысль. Вот и всё. Завтра весь её привычный мир рухнет к чертям.