Об ожидании и реальности

То, что они оказались в такой ситуации, Минцзюэ считал почти закономерным. Не то чтобы они с главой Цзян общались часто — лишь пересекались на собраниях кланов в Ланьлине, вместе прошли пару битв во время Аннигиляции, но с кем он тогда не сражался, прикрывая чужую спину и позволяя прикрывать свою? Главу Цзян он заметил гораздо позже, как и его взгляды — заинтересованные, чуть смущенные, но и им Минцзюэ не придавал особого значения. Да и об отношениях главы клана Цзян и его младшего брата в Цинхэ не знал только глухой, а глухим Минцзюэ не был. Ему стоило бы вышвырнуть обоих взашей. Вот только он и сам был не многим лучше, и Хуайсан, с его чертовски не вовремя проснувшейся проницательностью, знал это прекрасно, пусть и продолжал частить извечное: «Я ничего не знаю», провожая Лань Сичэня и Цзинь Гуан Яо взглядом. И пусть они все, как главы кланов, не могли позволить себе объявить о своих отношениях и быть вместе всерьез, почти неоспоримой правдой было одно — Цзян Чэну с Не Хуайсаном было также хорошо, как самому Минцзюэ было со своими названными братьями. И все же чужие взгляды не заметить было невозможно, как и выкинуть их из головы. Усложнять себе жизнь Минцзюэ не планировал, как и ссориться с братом из-за такой глупости, поэтому мысли о Цзян Чэне он убрал далеко и глубоко, возвращаясь к ним лишь тогда, когда им приходилось сталкиваться. Все решил случай. О том, что у Не Хуайсана и Цзян Чэна разлад, Минцзюэ понял не сразу — его собственная голова была забита мыслями о ссоре с названными братьями, и он сейчас даже не сказал бы из-за чего она произошла, но во время нее было задето самое страшное — его собственная гордость. А это было уже недопустимо. Младший брат же, обычно спокойный и скромный, в последнее время превратился в настоящую фурию. Его капризы превысили допустимую норму, а пестревшие жизнью и счастьем картины сейчас впору было рисовать в семейном склепе — настолько они были мрачными. Устав от очередной стычки с братом и собственных мыслей, Минцзюэ взял Бася и спешно покинул Цинхэ, желая лишь две вещи — выпить и снять себе на ночь кого-то, чтобы хоть на часок забыть о Лань Сичэне, Цзинь Гуан Яо и смятом приглашении в Ланьлин, написанного рукой его эрди — третье за последние четыре месяца. Думать о том, сколько ночей они провели без него, Минцзюэ не хотелось. Зайдя в таверну на одном из постоялых дворов, Минцзюэ готов был к десятку незнакомых лиц, но точно не ожидал увидеть за одним из столиков Цзян Чэна. Стоило их взглядам встретиться, как Минцзюэ понял — то, с кем он проведет сегодняшнюю ночь, уже предрешено. Так что то, что они оказались в номере спустя пару кружек эля, было предсказуемо. И все же того, что последует далее, он не ожидал. Первый звоночек прозвенел, когда они стали избавляться от верхних ханьфу. От кусачих поцелуев уже болели губы, и Минцзюэ никак не мог понять: нравилось ли Цзян Чэну так целоваться или он просто не хотел сдавать позиции. Сам же Минцзюэ сдать их был не против — вопреки расхожему мнению ему нравилось, когда им обладали, но стоило Минцзюэ сбавить напор, как Цзян Чэн почти разорвал на себе ханьфу, желая скорее от него избавиться. Отбросив в сторону лишние мысли, Минцзюэ с жадностью принялся оглаживать и исследовать губами чужое тело, заставляя Цзян Чэна нависнуть над собой, но и в этот раз все не пошло так, как он предполагал. Вместо того, чтобы дать взять у себя в рот и трахнуть его в горло так глубоко, как мог позволить сам Минцзюэ, Цзян Чэн пытался скользнуть вниз, желая, чтобы Минцзюэ подмял его самого. Тут то Минцзюэ и понял, что в его идеальном плане на эту ночью появилась огромная дыра. От чужих грубых ласк тело почти болело, а прелюдия едва не превратилась в драку. Минцзюэ был больше раздражен, чем возбужден, но отступать так просто не собирался — не в его это было правилах. И все же...и все же Цзян Чэн все делал не так. В его движениях было больше грубой силы, чем ленивой властности, которой Минцзюэ желал бы подчиниться, а в горящем взгляде не было ни грамма мягкости и обещания большего, от которого у Минцзюэ обычно по коже пробегали мурашки. Цзян Чэн кусал его и бормотал непристойности, и будь на его месте Яо, у Минцзюэ был бы болезненный стояк, но сейчас возбуждения едва хватало, чтобы член был хотя бы полувставшим. Сам же Цзян Чэн, судя по всему, чувствовал себя не лучше, но у них двоих было то, с чем приходилось считаться — ослиная упертость, а потому сдаться так просто они не могли. Не пытаясь больше перейти к чему-то большему, они устроились друг напротив друга, почти неотрывно глядя в глаза. Тут то Минцзюэ и стало не по себе. Его член Цзян Чэн сжимал с выражением лица, с каким обычно на поле боя обхватывал рукоять Саньду. И если в такие моменты выглядело это красиво, то сейчас Минцзюэ стало почти страшно за свое достоинство, так опрометчиво отданное в чужие руки. И что в нем только нашел Хуайсан? С трудом отбросив мысли о брате и о том, что сам Минцзюэ сейчас находился в постели с его постоянным любовником, он сосредоточился на своих ощущениях. Пусть Цзян Чэн и выглядел так, будто собирался лишить его возможность в будущем получать какое-либо наслаждение, рука по стволу все же двигалась умело, пусть и недостаточно для того, чтобы он мог забыться в удовольствии. Большой палец скользил по головке, размазывая смазку и Минцзюэ, лаская Цзян Чэна в ответ, закрыл глаза. Так можно было представить, что он сейчас не здесь, а в одной из спален Благоуханного Дворца, где на плечи его ложись бы другие руки, с длинными пальцами, а губ касались не сухие, а мягкие губы, ласкающие его языком. Он легко мог представить, как выгибался бы Яо под Сичэнем, открываясь сильнее, как скрывался бы член Сичэня меж чужих бедер, пока сам Минцзюэ толкался в горячий рот. Как пальцы Яо сжимались бы на его собственной шее, пока он прижимался к нему сзади, проникая внутрь одновременно с Сичэнем. Минцзюэ любил, когда они брали его вот так, вдвоем — быстро, жестко, не давая сделать вдох, не давая шевельнуться лишний раз без позволения. Минцзюэ выдохнул на грани стона, толкнулся в руку Цзян Чэна, крепче сжимая пальцы на его плече и кончил, не открывая глаз лишь от мыслей о том, как его брали бы Сичэнь и Яо. Долгожданный оргазм не принес ни спокойствия, ни облегчения, и даже удовольствие было лишь быстрой, скомканной вспышкой. Минцзюэ открыл глаза, притянул Цзян Чэна к себе за затылок, касаясь губами его шею, и задвигал рукой быстрее. Прижал ближе, ощутив, как вздрогнуло чужое тело, и почувствовал в руке горячее семя, одновременно с обжигающим ухо, сорванным шепотом: — А-Сан. Челюсти Минцзюэ сжал с такой силой, что скрипнули зубы. Вытерев руку о чужой живот, Минцзюэ, не церемонясь, отпустил Цзян Чэна, толкнув того на подушки, и встал с кровати. Он никогда не отличался терпением и это — было последней каплей. — Какого хрена ты делаешь?! Раскрасневшийся, растрепанный Цзян Чэн выглядел не более удовлетворенным, чем сам Минцзюэ, и от его вида — распахнутого ханьфу, спущенных штанов, испачканного спермой живота и уже упавшего члена, почти касающегося кромки ткани, Минцзюэ стало почти смешно. — Прибудешь в Цинхэ с официальным визитом. Скажешь, что встретил меня по дороге, и отдашь это страже. На скорую руку набросав письмо, Минцзюэ положил на стол сверток, запахивая свое ханьфу и следом приводя в порядок волосы. Бросив взгляд на Цзян Чэна, Минцзюэ все же усмехнулся, легким движением руки призывая к себе Бася. — У тебя будет несколько дней, прежде чем появится необходимость уехать. Об остальном позаботится Хуайсан. — А ты куда? Минцзюэ хмыкнул и свесил ноги с подоконника, не желая более сталкиваться ни с кем из обитателей таверны и постоялого двора. — В Ланьлин.