Приснилось?

      — Знаешь, больше месяца прошло с того дня, как мне приснился тот сон. Хотя, говоря по правде, я им не верю. Вообще никому не верю, кроме тебя, но ты все чаще молчишь. Почему ты начинаешь говорить только после ухода медсестры? Почему ты тоже утверждаешь, что события месячной давности — всего лишь мой сон? Неужели не помнишь, как долго мы тогда провозились с непонятными нюансами в ритуале? А все из-за того, что ты сказал мальчишке решить все вопросы до проведения изгнания Шукаку, ибо после времени не будет. Забавно вспоминать, как дрожал у тебя голос, когда на угрюмую реплику парня «Для начертания пентаграммы нужна кровь», ты сказал: «У меня есть». Не знаю, о чем подумало то существо, но я испугался, что ты себе вены вскроешь. А выражение его лица? Помнишь, когда ты наручники достал и сказал, чтоб я приковал его к кровати? Это было так необычно: видеть удивление в его глазах. Его глазах… Знаешь, я тут на днях подумал, и меня осенило. Дочка моя, Мария, тогда еще навестить пришла в первый и последний раз. Я ей и говорю: «Это не радужки, радужки не могут менять размера. Радужки — это белое вокруг аквамарина». Кажется, она плакала…       Молчишь? Не можешь простить мне убийство? Я и сам не могу. Я не думал, что зайдет так далеко, не думал, что ему можно навредить. Сейчас, когда я немного успокоился, то начал осознавать масштабы своей ошибки. Ведь тогда, во время того, как ты произносил текст «отчитки», кстати, на каком языке она была? Японском? Ну, неважно, можешь молчать. Тогда он сказал, чтоб ты прекратил. Нет, он буквально рычал на тебя. А потом гаркнул мне, чтоб я тебя остановил. Я еще думал, что мальчик осознал, каким беспомощным он будет без покровительства демона, поэтому сопротивляется. Я не понял, почему у тебя был такой тяжелый взгляд, не понял, почему в ответ на мое «Ни за что!» ты так блаженно и снисходительно улыбнулся. Я даже не заметил, как это существо освободилось от оков. Я только уловил тот момент, когда ты вытянул руку, а под ней оказалась алая макушка. Я не хочу понимать фразу «Не мешкай, воспользуйся моим подарком правильно», которую ты сказал довольно громко, несмотря на то, что нагнулся к его уху. Она предназначалась не только ему, верно? Думаю, ты тоже видел кровь, стекшую с уголков его глаз? Скорее всего, произошедшего после того, как ты сказал «Аминь» и, оттолкнув мальчишку, осторожно попятился к стене и, съехав по ней, сел на пол, ты не помнишь? Я расскажу.       Правда, главврач (да, кстати, его отпустили из-за отсутствия улики, которая по сей день сохраняется в моей сумке, и от осознания того, что я об этом знаю, а он — нет, меня каждый раз, как только его вижу, тянет улыбаться), он говорит, что если я не перестану по нескольку раз на дню пересказывать ту историю, то вряд ли смогу ее забыть, поэтому лучше внушить мне, что это был сон. Приснилось мне, понимаешь? Так он говорит санитарам, медсестрам, моей жене, мне. Да, представляешь, вот так вот приходит и внаглую говорит: «Не бери в голову, тебе приснилось».       Так о чем я? Ну да, ты присел у стены, отключившись, а мальчишка двинулся к тебе. Он был каким-то… «неправильным», столько испуга в глазах, столько робости в движениях. Он так нерешительно соскользнул с кровати, и так осторожно приблизившись, присел рядом и неуверенно потянулся к тебе рукой. Я тогда пискнул, чтоб он тебя не трогал. Но эта тварь, отдернув руку, замерла всего лишь на мгновение, а затем рывком вцепилась в твое запястье. Я помню, он что-то говорил, нет, он спрашивал: «Почему опять так? Почему всегда так? Зачем?», а затем стена слева от меня рухнула, разбившись в песок. Я тогда стоял, как парализованный, а передо мной мелькало происходящее. Видел бы ты ЭТО. Хотя нет, увидев, как песчаная масса, шурша и извиваясь, скапливается у ног хозяина, как пресмыкается перед его волей, то закручиваясь вихрем, то мерно пересыпаясь, будто нежась под его покровительственным взглядом, можно сделать те же выводы, что сделал тогда я: мы освободили эту тварь от единственного существа, которое могло ее сдерживать.       Я услышал: «Читай текст». Не помню, где взял твои записи, не помню, как начал читать, помню только, как он сказал: «Прости», а затем песок рванулся в твою сторону. Приняв багровый окрас, он будто живой метнулся к потолку и, ударившись о него, осыпался, оставив после себя красный след — знакомый символ. Происходящее я наблюдал отрывками, попеременно чередующимися с текстом обряда. Я не видел, как он достал свиток, но я заметил, что свечи, карточки и прочая атрибутика появились из ниоткуда, но после того, как он его развернул и сложил что-то из пальцев.       А теперь представь: звук моего голоса более не нарушает тишину в палате озвучиванием непонятных слогов, развеивающийся песок поочередно потушил свечи, парень стоит, удерживая какую-то распальцовку на уровне подбородка… и все. Все.       Тут я подумал, что это конец. Догадки парня оправдались. Никому он там не нужен. Он останется здесь.       Я выстрелил шесть раз, спустил всю обойму и ни разу не промахнулся.       Скорее всего, впервые выслушав мою исповедь, тебе тяжело будет сохранить свое отношение ко мне прежнему, но я буду надеяться. Вот одного не могу вспомнить: когда ты ушел? Этот момент все время ускользает из моей памяти. Ты опять не ответишь… ты никогда не отвечаешь на этот вопрос. Я знаю, что основной причиной к убийству послужил твой уход, но я не могу вспомнить, как именно. Я ведь сумел притерпеться к этому парню, несмотря на все его странности, надменность, одержимость, я закрыл глаза на совершенные им убийства и даже на то, что он сделал с Лукьяновым, я практически простил ему выпады в адрес моей семьи… Ведь можно было поискать другие пути возвращения его домой, тем более, что угроза со стороны Шукаку исчезла. Тогда почему я выстрелил?       Поначалу я думал, что внял его нотациям относительно внимательности, но теперь сомневаюсь. Хотя нет, что-то я все-таки вынес из его уроков. Я начал замечать намного больше, чем раньше, но стараюсь помалкивать о том, что вдову Синявскую держат здесь насильно и колют ей «лекарства», помутняющие рассудок; что парень из соседней палаты, пытавшийся сачковать от армейского призыва, реально начал сходить с ума; что девчонку, кататоничку, у которой болит ампутированная шесть лет тому назад рука, больше используют как подопытную, чем реально пытаются помочь; что думая о ней, я постоянно потираю костяшки правой руки, вспоминая, как она саднила на протяжении двух дней после того, как я съездил по лицу тому монстру. А на нем даже синяка не осталось, и, скорее всего, он не особо-то и ощутил удар, при том ни разу не вспомнил этого инцидента. А я так боялся. Да он вообще за весь период нашего общения ни разу ко мне не дотронулся.       А я зачем-то убил его…       Игнат, угощайся яблоком, я знаю, ты их любишь. Это мне вчера Алиев принес. Он мне рассказывал, как там у всех дела, а я ему про кататоничку говорил, потирая болящую руку. Я подумал тогда, как это ребята из моего отдела умудрились придать такой красочный внешний вид «гостю», в котором я его застал? Я спросил у Алиева, и знаешь, что он мне ответил? Он сказал: «Надзиратель врал, парнишка изначально таким был».       Ты понимаешь? А я понял, и мне страшно и радостно одновременно. Насколько я знаю, Гаара сражался с кем-то до того, как его сюда втащили. Мне страшно при мысли, что есть существо, способное так его отделать, и мне радостно, что к нам попало не оно.       Не ешь? Где-то это уже было... Ладно, отдам той молоденькой медсестричке, ты должен ее помнить, она проводила тебя в тот день, когда мне все это приснилось. И именно она решила проведать Гаару в тот момент, когда я стоял один в палате, весь обсыпанный песком и выпачкан в чьей-то крови. Сколько шуму тогда было. Все бегали, почему-то суетились, что-то спрашивали, а я все злился на тебя за то, что ты меня бросил. А когда я начал спрашивать о судьбе убитого мной мальчика, главврач ласково начал утверждать, что мне приснилось. Все они тут так утверждают, даже ты, Игнат. Неужели не помнишь, сколько времени мы просидели над текстом ритуала, перед тем как изгонять Шукаку? А все потому, что ты сказал мальчишке прояснить все нюансы обряда, до того как…