Негаснущее пламя

Холод и снег остались позади. Фриск уселся на табурет за постом Санса. Эхо-цветок молчал. «Что это со мной?». Почему эти внезапные воспоминания буквально разорвали его душу на кусочки? Это случилось десятилетия, а то и столетия назад. Так почему сердце сжалось в комок? Так почему тело пронзает дрожь? Так почему глаза затмевают слёзы? Ториэль. Вот ответ. Это она заставляет чувствовать себя опустошённым. Это она причиняет ему столько боли, с которой ни одна смерть не сравнилась бы. Это она. Это всё она. В этом и заключается её план? Разбить, растоптать его эмоционально? Сломать, предать отчаянью? Что ж… У неё не получится. Потому что Фриск выше этого. Выше всего этого эмоционального мусора, этого чувственного хлама. Он давно отказался причинять себе боль такой мелочной вещью, как чувства. Он думал, что избавился от всей этой сентиментальной грязи, но оказалось, что он до сих пор помнит прошлое, и что это прошлое может на него влиять. Пусть у Ториэль и получилось сломить, ослабить его на короткое время, он не сдастся. Несмотря ни на что, он завершит начатое. Тем более что от прошедшего уже приступа безысходности ничего не осталось, если, конечно, не считать дикую усталость. Фриск положил голову на пост. Шум падающей воды поглаживал разум, плавно заливался внутрь, успокаивал. Заварушка в баре и последовавший за смертью Папируса эмоциональный коллапс здорово его вымотали. Он собирался подремать часика два, а потом идти дальше. Вот только здесь располагаться явно не следовало: найдут, и быстро. Так что он прошёл в комнату за дверью, не забыв при этом сохраниться (на всякий случай; место для отдыха рискованное, да и закрепить прогресс не мешало бы). Стол, стул, какие-то датчики… Что ж, здесь он и отдохнёт. Фриск устроился поудобнее и провалился в дрёму… …А Ториэль только очнулась. Как только мир вокруг начал темнеть, а тело — отказывать в контроле, её что-то потащило, выдернуло из оболочки, за дверь. И теперь она парила, незримая, невесомая. Только вот душа, как ей самой казалось, тащила вниз: столько в ней набралось тяжелого груза эмоций, которые Фриск взвалил на неё. Ториэль оглянулась. Пещера виделась ей мрачной и тусклой. Светящиеся кристаллы не вызывали проблесков надежды, водопады не привносили в душу умиротворение, эхо-цветы скорее напрягали… «Что это со мной?». Несмотря на то, что, пока Фриск находился на грани, Ториэль чувствовала себя почти нормально, сейчас на её душе лежал камень, и непонятно, можно ли его снять. Пятна прошедшего опустошённого состояния словно въелись в её тело, и неясно, можно ли от них избавиться. Душу терзали неприятные, ненадёжные мысли. Они не задерживались, нет, они скользили одна за другой, внутрь — наружу, внутрь — наружу, но не было им конца. Папирус… Фриск просто взял и убил его. Никакой битвы, никакого противостояния. Папируса, скелета с самым большим сердцем, больше нет. И даже при смерти он верил в то, что этом безжалостном убийце осталось что-то хорошее… «Веришь ли ты, Ториэль?». Голос. Сейчас голос обращался прямо к ней. Разум резануло осознание. Это был голос Чары. Этого не могло быть, Ториэль. Просто мерещится в шёпоте эхо-цветов, да? …Ториэль вспомнила, как их с Азгором дети с удивлением открывали для себя Вотерфолл. Как веселились, дурачились. Нашептывали что-то эхо-цветам. Несут ли они их шёпот до сих пор, даже после их смерти? Возможно, но… Ториэль замерла. Эхо-цветы молчали; всё время, пока она находилась здесь, они не издали ни звука. Ни единого. Думать было тяжело, поэтому она задала лишь один, короткий вопрос: «Кто ты?». Что-то коснулось её плеча. Раздался небольшой, с театральными нотками, смешок. Ториэль обернулась, но никого не увидела. «Веришь ли ты, Ториэль?». Нет. Она не верила. Фриск и Азгор — две стороны одной медали — не могут измениться. Но если один убивал монстров, то другой — людей, и, возможно, был в чём-то прав. В конце концов, если большинство людей такие же мерзкие, как этот, то они действительно не заслуживают жить. Жаль только, что надежды нет, и что вскоре этот мальчишка истребит всё Подземелье… «А как же «Сдаваться нельзя», Ториэль?». Сколько всего может произойти за один вечер! Ториэль словно встряхнуло. Почему она вдруг оказалась в таком упадке? Надежда есть! И имя у этой надежды — Андайн.Фриск ненавидит её, по какой бы то ни было причине. Санс вскользь упоминал её вроде, когда говорил о Папирусе. Что-то о страже? Ториэль плохо помнила детали (разум Фриска здорово мешал думать самой), но сражаться этот монстр имеет точно. Воспрянув духом, Ториэль почти успокоилась. Единственное, что волновало её сейчас — голос так и не ответил, кто он. В пещере никого не было видно: только эхо-цветок, если, конечно, можно его считать «кем-то». Ториэль медленно спустилась к посту. Быть вне физической оболочки ощущалось так странно — Ториэль никогда раньше так себя не чувствовала. Всё время после её смерти она была взаперти в чужом теле, и видела мир чужими глазами. Сейчас же, будучи призраком — по сути, сгустком энергии — она ощущала мир вокруг себя гораздо яснее, ярче. И кто бы ни был этот голос, она его благодарила за то, что вытянул её из клетки и показал, каким чистым можно чувствовать мир. Упадок сменился тёплой печалью. Светящиеся кристаллы вновь вселяли надежду, водопады умиротворяли, эхо-цветы составляли компанию… но за всем этим скрывалась горечь того, что скоро Фриск проснётся и продолжит нести смерть и страдания, куда бы он не шёл. И с ним, разумеется, придётся бороться. Даже призраки могут чувствовать усталость… «Это правда». Голос пристроился рядом, и от этого на душе вновь стало легко и хорошо. «Кто же ты?». «Я Чара». Чара. Вот оно как. Ториэль сразу поверила. И непонятно, то ли оттого, что силы иссякли, то ли оттого, что не могла больше терпеть одиночество, то ли оттого, что с того момента, как услышала голос, в ней теплилась надежда… А может, всё сразу было причиной. Чара… От этого слова тепло разливалось по всему телу. Как же давно она не вспоминала её без тоски… Ториэль повернула голову. Дальше всё было как во сне. Чара была такой же, какой она её помнила: всё та же причёска, всё те же глаза, всё та же кофта. Вот только взгляд её был более безучастный, более пустой. Ториэль встала. Подошла к ней. Опустилась на колени… Наверное, это всё-таки был самообман. Если существует фантомная боль, то, скорее всего, можно также фантомно ощущать ткань, запах волос, тепло тела… «Как же я по тебе соскучилась…». «Я знаю, мам», — радость от внезапной встречи? «Я так горевала…». «Я знаю, мам», — печаль, сожаление? Чувство вины?.. «Ты рада, дочь моя?». «Нет». Ториэль встряхнуло. Нет? Как нет? Почему она так безэмоциональна? Почему Ториэль не может уловить в её речи ни нотки чувства? Что произошло с её дочерью? Как она стала призраком? Если она призрак, почему не ходила к ней раньше? «Я не могу быть рада, мам». «Почему? Расскажи мне», — Ториэль устроилась рядом, и Чара (Чара? Та самая? Её дочь?) начала короткий, но ёмкий монолог. «Когда я очнулась, я… оказалась в чужом теле. Потом я поняла, что ничего не чувствую. Все чувства другого человека словно проходили через меня, и я испытывала то же самое, что и он. Ничего своего. Но… когда он поглотил твою душу… тишина. Сейчас моё сердце пусто. И насколько бы я не хотела быть рада тебе, я не могу». Взгляд Ториэль затуманился. Чара не решалась обнять её, боясь, что объятием может нарушить нечто хрупкое, чистое, что сейчас было между ними. Вместо этого она сидела рядом и поглаживала Ториэль по плечу. Мир вокруг стал реальным: они — живые, сидят на мягком ковре мха, слушают приятный шелест водопадов… И тут, посреди этой слегка болезненной тишины, Чара сказала что-то совсем неожиданное, что-то, что она не собиралась говорить, что-то, что вырвалось из сердца и сорвалось с её губ, минуя волю и здравый смысл… «Мам, это… моя вина. Это из-за меня… Азриэль умер». Ториэль пронзила та самая боль, какую принято называть фантомной, но которая чувствовалась, да и была, самой настоящей. Она хотела не слышать, хотела не чувствовать — но вспомнив, как пусто сердце Чары, не решилась. «Что ты такое говоришь?». «Мам, ты только… выслушай меня». И она выслушала. И они сидели, и они общались, и камень потихоньку слезал с души Ториэль. Чтобы не ждало её впереди — она теперь не одна. Они теперь вместе. Готовые прикрыть, защитить друг друга и всех остальных.