Какое-то название

В такие дни Лукасу хочется обернуть Тони пледом, предварительно оглушив чем-нибудь тяжёлым, и вовсе не с эротическими целями. Ну или не только. Он снова и снова слушает о том, как «этот мудак, сын шлюхи, прямо шипами по голени, сука», в который раз берётся за сведённые напряжением плечи и опрокидывает Тони на постель, жалея, что его веса не хватает, чтобы придавить, вжать в матрас, прекратить эту борьбу с призраками уже прошедшего и, кстати, выигранного матча. Выигранного в основном усилиями Тони, хотя все парни старались. Серхио буквально силой отволок короля матча на парковку и сдал Лукасу с рук на руки, наградив сочувственной улыбкой. Тони едва замечает, как Лукас раздевает его, жестикулируя слишком по-итальянски для немца, но послушно укладывается на свежие простыни, чтобы тут же подхватиться и, уставившись в стену распахнутыми глазами, рассказать, мешая языки, об очередном эпизоде, который, между прочим, Лукас прекрасно видел со скамейки. Лукас уже всерьёз злится. Толкает Тони, получая в ответ раздражённое, но, слава всем богам, нечленораздельное бурчание, с трудом переворачивает на живот и... теряет весь негативный заряд. Задница Тони Крооса — это отдельное произведение искусства, куда там мраморным шедеврам. Мрамор холодный и мертвенно-гладкий, а Тони почти весь покрыт невесомым золотистым пухом. Лукас ненавидит, когда Тони педантично эпилирует всё тело, не оставляя ни шанса белокурым тонким волоскам, но до ягодиц руки по понятным причинам доходят редко, поэтому Лукас не может упустить этот момент. Он садится Тони на ноги и, задержав дыхание, опускает ладони на идеальные половинки, подрагивающие, потому что Тони ёрзает: он возбуждён и морально, и физически, — как только бегал на поле, маньяк, — а трение хоть немного облегчает его состояние. Лукас тихонько смеётся и сжимает пальцы. Тони издает неясный звук и утыкается лбом в скрещенные руки. Лукас не удовлетворен, он прижимается сухими губами, чувствуя мягкость пуха на них и тепло кожи, открывает рот и вбирает, сколько может, чтобы ощутимо прикусить. Услышав шипение, отрывается, любуется четкими отпечатками зубов и проделывает то же самое со второй ягодицей, отмечая, что Тони парадоксально расслабляется, хоть и ворчит по-немецки что-то, видимо, нелестное. Или в любви признаётся, хрен его знает: этот язык всегда звучит угрожающе. Лукас ведёт носом по ложбинке, с удовольствием ощущая волоски и там, и вдруг неудержимо чихает — несколько раз, не в силах остановиться, да ещё и ржёт, как ненормальный, потому что ну, это смешно, с ним всегда так. — Meine Liebe, — подаёт голос Тони. Совершенно спокойный, может быть, только немного хриплый голос. — Ты намерен продолжить или мне сходить в аптеку за средством от насморка? Лукас мотает головой, всё ещё смеясь. Потом, спохватившись, кивает. А после вспоминает, что щёки и подбородок Тони тоже покрыты мягкой золотой щетиной, ложится на него сверху и тянется за поцелуем. Тони не возражает, выворачивая шею и приподнимаясь на локтях. Прикрывает глаза, а отстранившись, сообщает матрасу: — Может быть, завтра, если я буду совсем уставшим, придётся отложить эпиляцию. Тяжёлый был матч. Лукас счастлив и обещает себе позаботиться о том, чтобы Тони был очень, очень уставшим.