Шесть мелодий черной флейты

“Hold me like you never lost your patience Tell me that you love me more than hate me all the time” ♫ LP - Lost on you

Дождь льет, не переставая, вот уже несколько дней. Вэнь Цин привыкает к звукам, с которыми капли разбиваются о разные поверхности: отстукивают по деревянной крыше, врезаются с коротким глухим звоном в колокольчики у дверей, с плеском падают на неприкрытые участки кожи. От влаги воздух становится густым и тяжелым. Вэй Усянь уже не сидит за книгами и свитками. Он перестал это делать сразу же, как только нашел ответ на вопрос, как помочь Цзян Чэну. Схема пересадки золотого ядра лежит перед Вэнь Цин, и она не может заставить себя даже прикоснуться к ней. Вэй Усянь казался таким счастливым, узнав, что появился лишь крошечный шанс все исправить, и она почувствовала себя бессильной перед такой глупой самоотверженностью. Что ты скажешь человеку, который готов прыгнуть со счастливой улыбкой грудью на острое лезвие? Она сказала бы «идиот». Если бы это острое лезвие не вложили перед этим ей же в руку. Лекарь обязан принимать решения, обязан брать на себя ответственность. Но что ей делать с постулатом «спасая жизнь, не навреди другим»? Старейшина, который обучал ее врачеванию, был строгим и нелюдимым человеком, который всегда придерживался в их деле древних канонов. Вэнь Цин происходила из семьи лекарей, и их с А-Нином родители передали им обоим часть своей мудрости и своих умений, но именно Учителю она обязана несгибаемостью характера. Именно он в первый же день, когда она пришла к нему, назвал ее «своенравной наивной девчонкой», а за последующие пару лет превратил ее по-детски восторженное желание «спасать жизни» в хлесткое «принимай решения с холодным разумом». Вэнь Цин прикрывает глаза, которые уже начали болеть от бессонных ночей. Да что она? На Вэй Усяня страшно было смотреть первое время после того, как тот узнал о состоянии Цзян Чэна. Они и прибыли к ним в не лучшем виде: раненые, заплаканные, потерявшие абсолютно все. Жертвы войны. Юноши, которые до этого просто не знали, что такое настоящая война. Она тоже не знала. Но в ее голове были крики раненых, которые могли часами выть от боли, и к этому приходилось привыкать так же, как сейчас она привыкла к звуку дождя. За свои годы она неоднократно принимала тяжелые роды, видела самые ужасные раны, вырванные из плоти кости и отсеченные мечами конечности. Вэнь Цин лекарь. Война для нее — такое же поле боя, как внезапные болезни, способные уничтожить целые деревни. Такая же чума. Сначала она не собиралась соглашаться на безумную идею Вэй Усяня по пересадке ядра. Какой же это бред — радоваться шансу, который составлял пять из десяти. Пять из десяти! Да или нет. Если подумать, все можно было разделить таким образом. Любой поворот судьбы. Она надеялась, этот факт остудит его пыл. Но Вэй Усянь только улыбался и уговаривал ее пойти на это. Бледный, худой, со спутанными волосами и синяками под глазами, зато взгляд горел так, что Вэнь Цин лишь руку к его лбу приложила. Лихорадки не было. Лучше бы она была — Вэнь Цин со всей рациональностью своего разума списала бы все его слова на влияние жара. Теперь рядом с низким столиком, за которым она сидит, лежат стопки просмотренных фолиантов, и она больше не может отрицать, что другого выхода нет. Его действительно нет. Не в силах больше сидеть в этом зале, где они вдвоем с Вэй Усянем провели за книгами череду ночей, слыша лишь дыхание друг друга и хруст старых страниц, Вэнь Цин поднимается на ноги и уходит. Снаружи по-прежнему идет дождь. Уже глубокая ночь. Ночь прекрасна, когда она вот такая тихая. Можно заставить себя думать, что в этот момент в мире ничего не происходит. Никто не умирает, никто не сжигает огромное поселение, уничтожая целый клан. Постройки во внутреннем дворе немые и серые. Окно в комнате А-Нина приоткрыто. Вэнь Цин замечает слабый блеск от почти догоревшей свечи. Он тоже не спит? У нее появляется желание пойти к брату, чтобы проверить, как он, но она гонит от себя эти мысли. Вэнь Цин сама сейчас слишком нестабильна, слишком погружена в собственные противоречия. Она вряд ли сможет утешить А-Нина, который впитывает состояния окружающих его людей, как иссушенная земля — дождевую воду. Ноги будто сами ведут ее к гостевым покоям. Прежде чем войти, она собирает рукава, расшитые золотыми узорами пламени, закручивает ткань, как во время операций, связывая края лентой. Ей не нужно повторять дважды — Цзян Чэн уже ясно дал ей понять, как относится к ним всем. Как относится к ней — просто за то, что она носит фамилию Вэнь. Вэнь Цин неслышно проскальзывает за дверь, плотно прикрывая ее за собой. В этой комнате тяжелый запах, какой бывает лишь там, где больные бесконечно мучаются от физической и душевной боли. Так пахнут страдание и отчаяние. От небольшой курильницы на столе поднимается еле заметный дым. Она почти прогорела. Вэнь Цин подходит ближе и вдыхает — так и есть, это те травы, которые она дала Вэй Усяню, чтобы он и Цзян Чэн хоть немного поспали. Действие почти сошло на нет. Вэнь Цин мысленно делает отметку принести еще. Из освещения здесь — только пара свечей в самой дальней части покоев. Слишком темно, чтобы Вэнь Цин могла разглядеть кровать за пологом, поэтому она подходит ближе. Все, как она и думала. Вэй Усянь, которого она отправила спать, когда он уже совсем начал походить на призрак, сидит у кровати Цзян Чэна. Его голова низко опущена, лбом он упирается в собственные скрещенные руки, так что за волосами и лица не рассмотреть. Пальцы касаются рукава Цзян Чэна, который тоже спит, лежа на спине. На мгновение Вэнь Цин кажется, что у него открыты глаза и он, как и всегда, смотрит в потолок, но, стоит приглядеться, она понимает, что это не так. Вздохнув, Вэнь Цин поднимается на пьедестал, на котором стоит кровать, и садится на подушку, что лежит поверх сундука. Его специально здесь поставили, чтобы было проще следить за Цзян Чэном, пока он еще был без сознания. Оба брата спят, а Вэнь Цин смотрит на них и думает лишь об одном: неужели ей придется выбирать? По сути погубить одного, чтобы спасти другого. И после считать успехом, если Вэй Усянь вообще выживет. Но что за жизнь совершенствующемуся с его характером без золотого ядра? Ей снова хочется тяжело вздохнуть, но она лишь больно прикусывает нижнюю губу. Лицо Цзян Чэна изможденное, худое. Вэнь Цин пытается вспомнить, каким он был, когда они только познакомились. Совсем еще юный мальчишка, который прятался за своим несдержанным характером и краснел до корней волос, когда она пыталась осмотреть его рану. Тогда это была просто царапина и ее инстинкт лекаря. Это было счастливое время. Вэй Усянь с Цзян Чэном могли стать выдающимися совершенствующимися. Оба лидеры. Оба по-своему, по-разному яркие, дерзкие, но преданные своим принципам и идеалам. И что теперь? Один разрывается от чувства вины и почему-то считает, что задолжал всему миру уже только потому, что вообще жив, а второй мысленно похоронил себя, так как не может отомстить. Но решение должна принять она? Вэнь Цин так задумалась, что не заметила направленный на нее взгляд. Подняв глаза, она застыла, поняв, что Цзян Чэн проснулся и смотрит на нее. На секунду ей кажется, что он сейчас снова начнет кричать, но этого не происходит. Она позаботилась о том, чтобы ничего не напоминало ему о ее принадлежности к клану Вэнь. Это смешно. Ее лицо, сама она — и есть это напоминание. Вряд ли Цзян Чэн забыл ее имя. Цзян Чэн поворачивает голову и замечает все еще спящего у его кровати Вэй Усяня. Вэнь Цин тоже смотрит на него с другой стороны. — У меня вновь была лихорадка? — спрашивает Цзян Чэн глухо. Вэнь Цин вскидывает брови. Цзян Чэн переводит на нее взгляд. — Почему ты так решил? — А иначе зачем вас здесь опять так много? Цзян Чэн хочет пожать плечами, но из-за того, что он лежит, жест получается странным. Он снова поднимает глаза к потолку. Вэнь Цин качает головой. — Нет. Он усмехается. Обреченно, равнодушно. Лучше бы он на нее кричал. — В этот день восемь лет назад отец подарил мне мой меч, — произносит Цзян Чэн, разговаривая будто с деревянными балками над собой, а не с Вэнь Цин. — В Юньмэне в это время проходит праздник для юношей. Вэй Усянь лишь недавно появился в Пристани Лотоса, но стоял рядом со мной, когда отец дарил нам первые мечи. Я дал имя своему сразу же. Этот балбес пошел думать. До сих пор поверить не могу, что такое великолепное оружие называется Суйбянь. Зато суть отражает. Вэнь Цин слушает, глядя прямо перед собой и не издавая ни звука. — Когда мы еще были в Гусу, Вэй Усянь говорил, что хочет пригласить твоего брата в Пристань Лотоса. И меня упрашивал позвать тебя. Ему казалось, это будет весело. Они постреляют с Вэнь Нином из лука по воздушным змеям, а ты попробуешь острое мясо и познакомишься с нашим главным лекарем. Ее звали Ли Чжан. Четыре дня назад она сгорела заживо на моих глазах. Голос Цзян Чэна совершенно не меняется, когда он произносит все это. Звучит настолько бесцветно, что все краски в голове Вэнь Цин отдаются образам, о которых он говорит. Фестивали и праздники в Пристани Лотоса были известны на весь мир совершенствующихся. Это были совсем не те пиршества, что устраивал богатый клан Ланьлин Цзинь. Юньмэн Цзян предавался веселью с очаровательной простотой. Ни приемов, ни банкетов. Уличная еда, о которой Вэй Усянь столько говорил еще в Гусу. Ярмарки и состязания в стрельбе из лука и плавании. Цзян Чэн подносит руку к лицу, смотрит на свои дрожащие от слабости пальцы и медленно сжимает их в некрепкий кулак. — Это было бы сегодня. Вэй Усянь хотел позвать вас на праздник, когда мальчишки Юньмэн Цзян становятся учениками и получают духовное оружие. Тебе бы там точно нашлось дело. Обычно это оружие пускается в ход сразу. Во время нашего первого поединка на мечах с Вэй Усянем мы оба вывихнули ноги. Я правую, он — левую. Споткнулись друг об друга. Вэнь Цин выдыхает. Смешок встает в сжавшемся горле, и от этого становится физически больно. Цзян Чэн не смотрит на нее. Уголки его век покраснели, но сами глаза остаются сухими, а взгляд — безразличным. — Вы бы приплыли на лодке. Нет смысла лететь на мечах, потому что в первый раз, приезжая в Пристань Лотоса, нужно добираться именно по воде. Чтобы все посмотреть. Вы бы еще на берег не успели сойти, как Вэй Усянь уже начал бы орать, что надо покататься еще, потому что у него было любимое место за прудом с лотосами. Там небольшой остров. Дно илистое, но ему почему-то нравилось там купаться. Скорее всего из-за омутов. Вода сверху теплая, ныряешь — становится прохладно. Отец бы, разумеется, не дал сразу вот так увести гостей. Цзян Чэн тяжело и сухо сглатывает; у него дергается кадык на обнаженной шее. Его и без того негромкий голос затихает, превращаясь в шепот: — Мама бы поприветствовала вас сдержанно, но я знаю, что потом она бы с интересом слушала вас. Когда у нее появлялось свободное время, она часто проводила его с лекарем Ли. Ей нравилось слушать о травах. Когда я был маленьким, я плохо спал, и она приносила мне сухие сборы и ссыпала в курильницу. Они пахли чем-то сладким. Уже потом я узнал, что она добавляла к основной смеси цветки ночной примулы. Вэнь Цин заставляет себя расслабить сжатые в крепкий замок пальцы. Они уже стали ледяными, хотя в комнате очень тепло. — А потом был бы праздник. Вот прямо сейчас ты бы скорее всего сидела с учениками и вместе с лекарем Ли обрабатывала им ссадины и синяки. Кто-то еще и на мече пробует учиться летать. Собственно, как Вэй Усянь в первый же день. Думал, убьется. Злорадно думал, кстати. Мне тогда казалось это глупым. Сейчас бы я и сам, наверное, вперед всех бежал учить мальчишек летать. И Вэй Усяню бы тоже понадобилась твоя помощь в этот день — сейчас сезон, когда заканчивается цветение лотосов. Он бы не упустил шанс взять тебя на пруд, чтобы утащить пару коробочек с семенами. Я бы отговаривал, ругался с ним. И в результате пошел бы с вами, когда этот придурок шепнул бы мне, что потом мы с тобой сможем покататься ночью на лодке, пока он будет водить твоего брата по винным лавкам. Цзян Чэн так неожиданно поворачивает к ней голову, что Вэнь Цин не успевает скрыть выражение своего лица. Она лишь моргает, чувствуя, как холодную щеку обжигает быстро скатившаяся по ней слеза. Вэй Усянь, который по-прежнему спит в этой неудобной позе, убирает руки из-под головы, обессиленно роняя ее на кровать. Цзян Чэн, морщась от боли в теле, слегка привстает и набрасывает ему на плечо край широкого покрывала. — Все это было бы. Но вы прибыли в Пристань Лотоса иначе, — заканчивает он, вновь принимая ту же позу, что и до этого. Вэнь Цин вообще не видела, чтобы он лежал на боку или спал как-то иначе, кроме как на спине и подняв лицо к потолку. Как мертвец. Он и был им внешне. Потухший, угасший, не имеющий возможности даже держать палочки для еды так, чтобы рука не тряслась. Вэнь Цин боится думать об этом, но думает. Ей кажется, что это будет сложно представить, но в голове очень быстро появляются картинки. Мысль о том, что они могли бы в этот самый момент смеяться, ругать Вэй Усяня за ворованные лотосы и плавать на лодке вокруг Пристани Лотоса, — абсурдная издевка. Она не в силах это вообразить, но именно это и делает. Цзян Чэн бы улыбался, пихал Вэй Усяня кулаком в плечо, а еще долго подбирал бы слова, говоря с ней, как это было во времена обучения в Гусу. Пристань Лотоса утонула в пепле, крови и трупах. Братья не смеются и пререкаются друг с другом. Они, как раненые дикие звери. Вэнь Цин до сих пор очень хорошо помнит взгляд Вэй Усяня, когда А-Нин привел их к ней. Тот был готов ко всему. И не ждал ничего, кроме предательства. Держал одной рукой Цзян Чэна, другой — меч. Едва стоял на ногах; на лице была кровь, размытая дождем и слезами. С кем он собирался сражаться? Выступить против целой армии, которая стучала в ворота и требовала от Вэнь Цин ответа? Словно прочитав ее мысли, Цзян Чэн смотрит на Вэй Усяня. Вэнь Цин вспоминает, как тот говорил ей, что ради собственного брата она пошла бы на то же самое. Картинки в ее голове исчезают, как дым под порывом ветра. Пристани Лотоса больше нет. Вэй Усянь больше не смеется и не улыбается. Цзян Чэн лежит перед ней, словно поваленное ураганом дерево, которое только несколько дней назад было полно жизни и сил. И ей еще принимать решение, которое навсегда перечеркнет все постулаты врачевателя и обычные человеческие принципы. Вэнь Цин поднимается на ноги, неприятно немеющие от долгого сидения в одной позе. Цзян Чэн переводит на нее взгляд. Его лицо абсолютно ничего не выражает, но она все же произносит: — Я принесу еще трав. Тебе нужно поспать. Позже она возвращается и добавляет в курильницу новую смесь. Запах свежий, чуть сладковатый, успокаивающий. Снаружи уже закончился дождь, а на горизонте пролегла неровно очерченная светлая полоса. Скоро рассвет. Вэнь Цин садится на свое место рядом с Цзян Чэном, который не пошевелился с тех пор, как она вышла из этих покоев, и, извернувшись, прислоняется плечом к изголовью кровати. Они молчат. Цзян Чэн дышит так тихо, что Вэнь Цин решила бы, что он не делает это вовсе, если бы его грудь еле заметно не вздымалась и не опадала. Легкий запах трав постепенно заполняет покои. Вэнь Цин добавила к ним немного сушеных цветков ночной примулы. Цзян Чэн коротко втягивает носом воздух и закрывает глаза. Его ресницы подрагивают. Вэнь Цин позволяет себе думать о том, о чем думать не следует. Позволяет себе представлять все то, о чем он сказал ей в этих покоях ранее. Все то, чего у них уже никогда не будет. Она снова смотрит на Цзян Чэна, только когда точно знает, идеально рассчитав время, что он заснул. Протянув руку, Вэнь Цин стирает влажный след от слезы с его виска и зачем-то гладит ладонью его волосы. «Принимай решения с холодным разумом», — наставлял Учитель. «Можно пережить все, кроме смерти», — всегда говорила сама Вэнь Цин своему брату. Тот даже порой смеялся над тем, как странно это звучало. Цзян Чэн жив. Она жива. Они еще будут бороться. Еще смогут улыбнуться. Но уже никогда — друг другу. И не только потому, что она — Вэнь. Но еще и из-за того, что ей лишь только предстоит сделать.