***
Близилось прослушивание. У Вэй Ина в голове сумбур: жизнь катает его на американских горках, сумасшедших аттракционах, от которых содержимое желудка меняется местами с содержимым черепной коробки, а на лице появляется такое тупое выражение, словно его огрели кирпичом. Не так он себе представлял учебный год, но, впрочем, на что он только надеялся, ведь ежедневные занятия в Академии Гусу любого заставят выплюнуть собственные органы в попытках слинять на больничный хоть на недельку, потому что лица учителей (а в особенности незабываемого Лань Цижэня) въедаются в подкорку сознания и жрут, жрут мозги непрекращающимися нотациями. Одна радость — музыка! Какой же славный предмет, и почему он лишь один чёртов раз в неделю? Да, этот вопрос мучал Вэй Ина очень часто. Почти так же часто, как кошмары, возобновившиеся спустя два месяца пускай и не очень стабильных, зато полностью пустых сновидений. Сегодня ночью горло Вэй Ина сдавило невидимыми руками, прозрачными, как лунный свет, проникнувший через маленькую щёлку в задёрнутых шторах. Позже парень с ужасом разглядывал жуткие следы от собственных ногтей на шее в отражении зеркала. Во сне он не мог дышать. Как и в прошлом, ощущение беспомощности, смешанное с отвратительным головокружением и горчащей тошнотой, захлестнуло его всего, погрузив в свои пугающие чёрные топи по самую макушку. Вакуум, забивший уши ватой, и тишина, прерываемая мерзкими хлюпающими звуками, были громкими настолько, что хотелось обнять голову руками и так крепко, чтобы ни единый пустой звук не достиг меченного прошлым адресата. Он помнил. Он никогда не забудет. Как же он мог забыть? Ночь, мигающие сигнализации автомобилей на стоянке Академии и неяркий бледный свет фонаря, отражённый в боковом зеркале. Холодный металл под ладонями, влажный после вечернего дождя асфальт и кожаные сидения. Он отчётливо помнил каждую деталь: время на дорогих часах, обвивающих тяжёлое запястье, что мелькало перед лицом, цвет автомобильного салона и количество журналов, валяющихся на резиновом коврике. Вэй Ин помнил всё это, но в кошмарах оно всегда сливалось с душащей тьмой, обволакивающей каждый фрагмент мучительной картины. В такие моменты хотелось задохнуться. Почему это продолжает преследовать его? Почему не оставит в покое? Боль и страх — его неразлучные подружки, истерично шутил Вэй Ин на исходе ночи, просыпаясь в холодном поту. Влажная подушка леденила затылок и душу; казалось, будто склизкие щупальца из кошмара тянутся за ним сквозь кровать, чтобы снова утащить в непроглядную бездну. Запястья призрачно ныли; старые шрамы не стирались с кожи, сколько их не три. Вэй Ин чувствовал себя треснутой статуэткой из фарфора, что вот-вот рассыплется по кусочкам, стоит лишь на него подуть. С мыслями о тьме он ронял своё сознание среди запутанных простыней, забывался в тревожной дремоте, когда первые рассветные лучи отчаянно стучали в окно. Проваливался не в сон, а в поджидающий кошмар, и скулил, словно подбитая собака, когда всё начиналось по новой. Тишина разбивалась. Он бросал её осколки, разрезая тонкие бледные пальцы в кровь, куда-то вниз, теряя их из виду. Слышались крики. Жалобные, истошные, болезненные; жертва явно истекала кровью. Да, верно, по белоснежным ладоням, хрупким запястьям, вдоль ярких фиолетово-синих вен, опутавших руки своей причудливой сетью, а может и поперёк. Как точнее? Как резать, Вэй Ин? Как ты резал, Вэй Ин? Громко. Смех, едкий, противный, над самым ухом; дыхание, оглушающее, быстрое, пугающее. Крики, затыкаемые грубой рукой. Вопрос, от которого мутит: можно ли захлебнуться слюной? Быстрее. Ещё. Эта пластинка играет без остановки, раздаваясь угрожающей музыкой среди ночной тишины. Вэй Ин её слышит, снова. Почему? Он просыпается, понимая, что кричит. Цзян Чэн, перепуганный, бледный, склоняется над ним, трогая лоб и лихорадочно шепча: — Всё хорошо, хорошо, Вэй Ин, это всего лишь кошмар… — но сам выглядит так, словно его за шкирку вытащили из того самого кошмара и он вообще слабо понимает, что происходит. Цзян Чэн. Не родители, не шицзе — их комнаты далеко от спальни Усяня, и Слава Небесам. Ваньинь обитает за стенкой. Он слышал. Он напуган. Нет, Вэй Ин больше не собирается пугать своих родных. — А-Чэн, зачем ты подорвался в такую рань? — старается, чтобы голос звучал обыкновенно, но тот предательски дрожит и сипнет. Цзян Чэн смотрит в ответ обеспокоенно; его руки подрагивают, когда он убирает со лба брата налипшие пряди волос и трогает насквозь промокшую от пота футболку. — Цзян Чэн, перестань, иди спать… — Это снова происходит? — тихо спрашивает, аккуратно задирая футболку и жестом прося приподняться, чтобы стянуть её. — Кошмары, да? — Я… — почти шепчет Вэй Ин, скрещивая руки на покрывшейся мурашками груди и впиваясь ногтями в острые локти. — Да, снова. Но, прошу тебя, не волнуйся об этом, Цзян Чэн, и не нужно… — А это что? — хмурится Ваньинь, приближаясь к шее Вэй Ина. Тот пытается отодвинуться, но Цзян Чэн требовательно кладёт руку ему на плечо и слегка сжимает, заставляя сидеть смирно. — Это следы от ногтей? Вэй Ин? Усянь молча кивает. Между братьями повисает гнетущая тишина, отдающаяся пульсацией в висках. Солнце поднимается выше, и нежно-розовый свет проскальзывает между штор, окрашивая комнату в приглушённые оттенки персиковой пастели. Из темноты вырисовываются разбросанные по полу скомканные бумажки и палетки теней; на столе вырастают светильник и стопки учебников. По белым простыням рассыпаются чёрные тени, они же отпечатываются на скрытой от света стороне лиц. Цзян Чэн отпускает плечо брата, на котором замерцали медные отблески утреннего солнца, и опускает ладонь ниже, кладя на тонкое запястье. Второй рукой он аккуратно обхватывает другое запястье и разводит скрещенные руки в стороны, укладывая на постель. Вэй Ин глядит на него беспомощно, следуя за блестящим от сдерживаемых слёз взглядом брата, и утыкается глазами в свои собственные руки, покрытые неровными грубыми шрамами. За рукавами рубашки он прячет и масок осколки, и шрамы от этих осколков, похожие на десятки кривых натянутых улыбок. Цзян Чэн смотрит, не отрываясь, и осторожно проводит по ним кончиками пальцев, заставляя волосы на руках встать дыбом. Смотрит долго, Вэй Ин вместе с ним, а затем Ваньинь просто кладёт голову брату на плечо и судорожно выдыхает, крепче сжимая его руки почти у самых ладоней. Вэй Ину кажется, что кошмар отступил. Он чувствует свет на своих щеках, тепло чужого лба и широких ладоней, дыхание, щекочущее кожу у ключицы, и всепоглощающая тьма с уродливым голосом и смехом скрывается за пологом тёмных штор, исчезает, растворившись в янтарном солнце. — Мы не станем тревожить родителей и сестру, — твёрдо заявляет Вэй Ин, и голос его уже не такой сиплый, но всё ещё тихий. — Я продолжу принимать таблетки, а кошмары, вызванные стрессом, скоро пропадут. — Ты не можешь быть в этом уверен, — бурчит Ваньинь куда-то в шею. — А если они и вызваны стрессом, значит, тебе нужно посторониться Академии. — Нет, не заставляй меня. Я только начал жить нормально. Ты хочешь, чтобы я вновь отказался от всего, что приносит мне радость? — Как то, что заставляет тебя переживать, может приносить радость? — Многое в нашем мире именно так и устроено, А-Чэн, — вздыхает Вэй Ин, переплетая пальцы со всё ещё подрагивающими пальцами Цзян Чэна. — Но это не значит, что мы должны отказываться от этого. Знаешь, в субботу я, так и быть, возьму себе выходной. — Прогуляешь? — тихо фыркает Цзян Чэн, сдувая попавшие в рот длинные волосы Усяня. — Да, — улыбается парень и внезапно наклоняется вперёд, кусая Цзян Чэна за плечо. Тот шикает и удивлённо моргает, когда Усянь, пользуясь секундной растерянностью юноши, опрокидывает его и прижимает к подушке. — А теперь, А-Чэн, нужно ещё поспать. — Ты уверен? — скептично оценивая сложившуюся ситуацию, спрашивает Цзян Чэн, но в ответ Вэй Ин лишь ложится рядом, кладя голову с настоящим гнездом вместо волос ему на плечо. Ваньинь беспомощно улыбается и посылает всё к чёрту, запуская пальцы в пропахшие табаком волосы Вэй Ина (это чувствуется, только если подобраться к ним настолько близко, замечает Цзян Чэн) и прикрывая глаза. В последний раз они спали вместе больше года назад, когда Усянь вернулся из клиники, чтобы провести пару дней с семьёй перед отъездом к родственникам в Юньмэн. Тогда они ночевали вдвоём и плакали, лёжа в постели Цзян Чэна. Ваньинь никогда не забудет того жуткого ощущения сжатого в объятьях костлявого и дрожащего клубка, отчаянно пытавшегося снова стать тем самым Вэй Усянем, но от тщетности попыток лишь больше превращающегося в несчастное его подобие. Он никогда не забудет, каково это: обнимать брата, глушащего истерику за стиснутыми зубами, крепко, но осторожно, чтобы не напугать. Никогда не забудет тех пугающих холодных ночей, пропахших слезами и болью. Он ведь обещал, так?***
Лань Ванцзи открывает двери в библиотеку с единственной мыслью: совсем скоро он вновь увидит Вэй Ина. Если так посудить, то они видятся довольно часто. Вэй Усянь — однокурсник Ванцзи. Из этого следует, что большинство уроков они посещают вместе; часто даже сидят рядом, так, что первый ученик вполне может руку протянуть и коснуться чужого рукава, по привычке Усяня постоянно натянутого до самых кончиков цветастых ногтей. Лань Ванцзи видит его достаточно часто, чтобы запомнить: у юноши этих незаметных привычек — целый вагон. Вэй Усянь часто кусает губы, не замечая, как размазывает и стирает помаду. Ванцзи это видит, но не только потому что эти губы привлекают его внимание гораздо чаще, чем разложенные по парте конспекты, но и потому что для него это попросту очень заметно. Вэй Усянь изводит пуговицы на рукавах рубашки, выкручивая их на все триста шестьдесят градусов. Он дёргает концы красной ленты, которой завязывает волосы, накручивая их вокруг указательного пальца, когда думает над ответом. Закатывает глаза, заставляя длинные ресницы дрожать, каждый раз, когда в класс заходит Лань Цижэнь. Забавно шипит, словно кошка, когда видит модные журналы в руках у девушек или Не Хуайсана, оправдывая себя тем, что до одури ненавидит эту бесполезную макулатуру, даже если она с кучей косметики и одежды. Постоянно трогает себя за уши, проверяя на месте ли серьги, видимо, наученный горьким опытом потери. Прикусывает карандаш, собираясь нарисовать что-то необыкновенно красивое. И неизменно улыбается, стоит Лань Ванцзи зайти в класс. Да, Лань Чжань многое успел заметить и запомнить. А ещё, припоминает Ванцзи, Вэй Ин никогда не приходит в библиотеку вовремя, зачастую теряясь по дороге где-нибудь на территории Академии с сигаретой во рту. Когда он приходит, от него сильно пахнет мятой, а ещё прохладным ментолом и табаком. — Я курю не потому, что мне это необходимо. Мне просто нравится, — отвечает он, когда Ванцзи допытывает его о зависимости. Они говорят реже, чем видятся, но для Лань Чжаня эти беседы — самые длинные и эмоциональные за всю жизнь. Впрочем, остальное время они молчат, и Ванцзи думает, что где-то в этой тишине нервно прячется его смущение. Зайдя в библиотеку, он замер. Возле большого окна, за которым весело гогочущие ученики стремительно покидали территорию Академии, высыпая через распахнутые ворота, стоял Вэй Ин. Сегодня Ванцзи его ещё не видел: уроки были профильными, и в то время, когда Усянь сидел на музыке и искусстве, Лань Чжань выслушивал лекции об экономике. Длинноволосый юноша, заслышав чужие шаги, вздрогнул и повернулся, растянув непривычно бледные губы в приветливой улыбке. Вместо рубашки на нём была белая водолазка, и её длинные рукава, выглядывающие из-под пиджака, полностью скрывали его ладони, крепко сжимавшие локти. — Добрый день, Лань Чжань, — придавая голосу напускной непринуждённости, приветствует Вэй Ин, и Лань Ванцзи изо всех сил старается скрыть удивление. — Добрый, Вэй Ин, — отвечает он и садится за письменный стол, не сводя глаз с юноши у окна. Тот выглядит как-то иначе, отмечает Лань Чжань, в глазах нет привычного блеска, выдающего азартную натуру парня, а на лице ни грамма макияжа, что, впрочем, по мнению самого Ванцзи, ничуть его не портит и даже в какой-то степени придаёт ему большей миловидности. Вэй Усянь медлит несколько секунд, рассматривая усталых, но довольных учеников, чьи занятия на сегодня закончены, а затем садится напротив Ванцзи, как и всегда. На столе перед ним уже раскрыты несколько учебников и тетрадка, исписанная наполовину, рядом лежит ручка и маркер — юноша уже успел выписать несколько абзацев, что означает: он провёл тут уже какое-то время. — Ты пришёл раньше. — И что? — пожимает плечами Вэй Ин, возобновляя написание конспекта. — Сегодня отменили последнюю историю искусства, и я решил подождать тебя уже на месте. — Понятно, — коротко кивает Лань Чжань и достаёт свои тетради. В библиотеке повисает знакомая напряжённая атмосфера. Двое пытаются делать вид, словно не замечают ничего подобного, продолжая заниматься учёбой, но вот незадача: Вэй Ин уже десять минут кряду пялится на страницу учебника, не обнаруживая абсолютно никакого смысла в написанных словах, а Лань Чжань третий раз обводит один и тот же иероглиф, превращая его в кляксу. Когда кажется, что громче чирканья ручки по бумаге в помещении ничего не раздастся, Вэй Ин начинает щёлкать пальцами левой руки, чем вызывает шквал негодования в виде немигающего взгляда Лань Ванцзи. — Извини, — неловко отзывается Вэй Ин, оторвавшись от разглядывания учебника. И так, снова поймав волну гнетущей тишины, они продолжают усиленно работать. На какое-то время Лань Чжаню даже удаётся отвлечься от ощущения многотонного давления на всё тело, будто он на самом дне океана и без батискафа, и написанное им начинает осмысливаться. Так проходит несколько минут, в течение которых его продуктивность и сосредоточенность на учёбе возвращаются к норме, а маячащий на периферии зрения парень с бледным лицом и задумчивым взглядом временно стирается, чтобы, как ни странно, вновь появиться, принеся с собой чувство обеспокоенности и волнения. Закончив с домашним заданием по экономике, Лань Чжань поднял глаза и увидел нечто смутно знакомое. Ах, да, точно. Именно такое выражение лица было у Вэй Ина в ту ночь, когда Ванцзи забрал его с вечеринки и привёл в раздевалку. Стоя перед зеркалом, Усянь отражался в нём в обличье, преисполненном отчаяния и боли, настолько застарелой, что вроде бы и болеть уже не должно, но ноет, словно гнилой зуб, и отдаётся в голове громкой разрушительной пульсацией. Сейчас, сидя за столом в библиотеке, Вэй Ин сверлил страницы тетради тем самым взглядом, отчаянным, скорбным, будто в тайне ото всех он оплакивал собственный покой, уничтоженный однажды и больше не способный возродиться. Будто он был сломан, как пластмассовая игрушка в руках неразумного младенца, а починить себя так и не смог — слишком много деталей было обращено в пластиковую пыль. Наверное, Лань Чжаню не следовало смотреть на него в этот момент, ведь такое явно не предназначено для взглядов посторонних. Такие эмоции хочется засунуть поглубже под рёбра, затесать среди плоти, лишь бы не открывать другим. Но Лань Ванцзи посмотрел и не смог оторвать прикованного к дрожащим ресницам взора. Внезапно он понял, что это было его слабостью: он не мог не смотреть, не мог не видеть Вэй Ина настоящим, тем самым, спрятанным за масками и бессмысленным лепетом. Он хотел увидеть. Хотел узнать, насколько бы личным это ни было, но только тогда, когда Вэй Ин сам ему откроется. Станет близким ровно настолько, чтобы доверить и полный боли взгляд, и кровоточащие раны, рассекающие его душу. Никогда Лань Ванцзи не испытывал ничего подобного. Никогда ему ещё так сильно не хотелось спрятать чью-то боль, чей-то взгляд и надломленные брови в складках своих одежд, прижав к себе бережно и обняв за шею, чтобы гладить чужие волосы и шептать о том, что всё будет хорошо. А будет ли? Что он, собственно, знает о Вэй Ине? То, что тот часто несерьёзен и вспыльчив; бросает улыбки, словно сюрикены, и обожает внимание. И это, честно говоря, совсем немного, так что раскладывать карты и загадывать наперёд, не зная подноготной, Ванцзи не станет. И случайно взглядом задев красные полосы, выглядывающие из-под невзначай оттянутого подрагивающей ладонью ворота водолазки, вопросы задавать не станет, боясь отпугнуть. Здесь что-то серьёзное, думает Ванцзи, и Вэй Ина оно преследует, не давая продохнуть спокойно. Отстранение от учёбы, антидепрессанты, притворство и саморазрушение — у всего этого есть причина, и она кроется в тёмных уголках его прошлого, куда лезть Лань Ванцзи лучше пока не стоит. Но ведь можно попытаться самого Вэй Ина выманить из темноты на свет, не так ли? — Вэй Ин. — А? Прости, Лань Чжань, я задума… — но закончить он не успевает — язык не слушается — и просто обмирает, когда Лань Ванцзи накрывает его ладонь своей, удивительно тёплой, с длинными пальцами и очерченными костяшками, а ещё — твёрдыми шершавыми подушечками, как у музыкантов. Вэй Ин тут же роняет ручку и задерживает дыхание, пытаясь избавиться от щекотки в груди. Лань Чжань смотрит на него прямо и открыто, и от его мягкого золотистого взгляда у Усяня мурашки по коже ползут, а в горле пересыхает мгновенно. — Лань Чжань, скажи, ты… ты на струнных играешь? — мелет еле волочащимся языком первое, что в голову взбредёт. В ответ первый ученик кивает; пальцы, накрывающие ладонь Вэй Ина, сжимают его кисть чуть твёрже. — Здорово, Лань Чжань, а я… я вот на ф-флейте совсем немного… — Флейта? — как ни в чём не бывало переспрашивает Ванцзи, а Усянь мысленно чертыхается, потому что столь невинный вид первого ученика вкупе с тем, что он прямо сейчас вытворяет (Небеса, он положил свою чёртову руку прямо на его!), путает все мысли. Ночные кошмары уступают место самому популярному гостю в голове бедного Вэй Усяня, и всё резко становится каким-то неважным, уходя на второй план. Лань Ванцзи, словно центр Вселенной, заставляет галактики внутри Вэй Ина с бешеной скоростью раскручиваться вокруг его чудесного нефритового лика. — Да, — выдавливает из себя Усянь, стараясь не выдать волнения. Скажем прямо, у него плохо получается. Лань Ванцзи, мысленно оценив изменения в положительную сторону, хмыкает и, напоследок едва осязаемо огладив чужую запястную косточку кончиками пальцев, возвращает свою руку на тетрадь. У Вэй Ина тем временем случается микроинфаркт, и он решает ретироваться прежде, чем успеет сделать нечто, о чём будет жалеть. — Лань Чжань, вообще-то мне пора. У Цзян Чэна уже должно было закончиться занятие с Лань Цижэнем, он наверняка ждёт меня. — Ты пойдёшь домой с братом? — Ну… да. Обычно я хожу один, дышу воздухом после уроков, а Цзян Чэна забирает водитель, но сегодня мы решили идти вместе, — всё ещё шокированный вниманием со стороны первого ученика, на одном дыхании выкладывает Вэй Ин. С чего бы вдруг?! Зачем он вообще ему всё это рассказывает? Разве не Лань Ванцзи отзывался о нём, как о «неплохом», после череды гневных ругательств в его сторону?! Небеса, дайте сил, прошу. — Тогда я мог бы проводить тебя завтра. Небеса?! Кто-нибудь?! Ну и Дьявол с вами со всеми! — Да? — Да. — Но почему? — Разве у друзей не принято ходить вместе после школы? — снова шокирует Лань Чжань, скромно отводя взгляд обратно к своим записям. Друзей… вот как, значит. Друзей. Так они всё же… друзья? — Де-действительно, — икнув, соглашается Вэй Ин и, почти не глядя, сгребает все свои вещи в рюкзак. — Но у меня завтра прослушивание и… — Я подожду, — чеканит Лань Чжань. Лишь взгляда на полное решимости, непреклонное лицо первого ученика хватает, чтобы немедленно согласно закивать и, пролепетав растерянное «пока» уже в дверях библиотеки, вылететь оттуда птицей, потому что сдерживать радостный визг просто не остаётся сил. Оставшись один, Лань Чжань вспыхивает. Ладонь всё ещё ощущает призрачное тепло чужой кожи, и от этого его щёки начинают гореть, словно раскалённые угольки. Оказывается, так просто сделать темноту на дне зрачков Вэй Ина на пару тонов светлее. Что же, если Лань Чжань и может сделать для него хотя бы это, то он согласен быть если не личным солнцем, то хоть настольной лампой, лишь бы мрак, страшным отпечатком сквозящий в юных чертах мальчишки, однажды не накрыл его непроглядной пеленой без шанса найти свет.