Innuendo / Недосказанность

мне не гладить твои колени, синяки, прозрачные вены, а твои стеклянные пальцы не коснутся моей души. придуши меня если мы встретимся, просто я не решаюсь повеситься, но мне кажется, было бы весело умереть от твоей руки.

      Пепел, чёрные тучи и кислый запах прожженной человеческий плоти.       Вдох.       Сковывающий холод в руках, полных заноз от самодельной лопаты, жар в голове и прогорклая, режущая сухость во рту.       Выдох.       Раненое плечо гудит, но она продолжает копать, тупо смотрит на чёрную землю, что скапливается под её ногтями, оседает на сапогах.       Она уверена: Силу ещё никто не использовал так… практично. Взмах руки — мешающая работе обшивка рухнувшего крейсера исчезает из виду, ещё один — десятки тел её солдат взмывают в воздух, а затем падают в могилки, вырытые вручную.       Она старается не думать о том, что видит. В самом деле, она старается вообще не думать. Совсем. Ни о чём.       Даже когда они находят в глубине корабля обезображенные тела, мало напоминающие человеческие. Даже когда ей приходится буквально по частям собирать останки: руки с неестественно выгнутыми пальцами, ноги, изуродованные металлическими осколками и… головы. С некоторых сполз шлем и можно увидеть лица. Или лицо — ведь оно же одно на всех? Как и желание в последние минуты их жизней…       Она не думает.       Единственного живого клона на этом братском кладбище при виде таких картин выворачивает, хотя в желудке уже ничего не осталось. Слизь вперемешку с кровью выходит из его рта и он держится за один из разбросанных тут и там взрывом обломков, чтобы не упасть. Он не плачет, видя своих братьев, видя знакомые тела, но дрожит от непонимания собственных чувств, которых стало много даже для ЭРК модели, и не отворачивается. У него так много мыслей…       А в её голове совершенно пусто.       Худое плечо тогруты всё в запёкшейся крови — своей и чужой, её пальцы заметно трясутся, а руки подрагивают. Но недавняя девочка держится оловянным солдатиком — не падает, хоть и выглядит так, что готова лечь рядом с покрытым копотью телом Джесси и закопать себя заживо.       У неё бы точно возникла такая мысль, но она выбирает       не думать.       За методичным выкопать-перенести тела-закопать она не заметит, как вдруг выросли её силы. Не заметит, что совсем уж легко переносит огромные обломки и не такие уж лёгкие трупы, не вспомнит, что ранее ей для подобного нужна была концентрация или большой эмоциональный всплеск.       Она не задумается, почему так.       Или целенаправленно решит не думать.       Последний кусок земли падает из её рук на могильный холмик и она наконец останавливается.       Всё. Битва закончена. Теперь точно всё.       Рекс осторожно подходит к Асоке, пока она стоит недвижимо, пристально смотря на шлем Джесси, покачивающийся на кривой ветке — импровизированном надгробии. Она рассматривает граффити герба Республики на нём — той самой Республики, которой эти бедные солдаты поклялись служить до конца, охраняя мир наряду с джедаями и в первый раз за день — за такой отвратительно долгий день — в краешках её глаз начинают блестеть слёзы.       Она их всех подвела. — Асока, — клон говорит тихо, но с нажимом, тщательно подбирая слова, — хватит. Мы сделали для них всё, что могли. Надо уходить.       Она не отвечает, не поворачивается на него, она вообще ничего не говорит. Лишь хриплые вздохи выдают, что она всё ещё дышит. — Это не должно было так закончится.       Голос — нет, не голос — сплошной металл.       Рекс хмурится, качая головой. Нет, так дело не пойдёт.       Он аккуратно дотрагивается до маленькой руки, выдёргивает из обессиленных пальцев лопату и сразу же отшвыривает её куда-то далеко — к сухим кустам с обломанными им же ветками. Затем опускает руки на её плечи, стараясь не задеть всё ещё открытую рану и настойчиво, будто следуя приказу, чтоб их всех к криффу, разворачивает Асоку к себе.       Рекс не понимает, почему чувствует то, что чувствует, но цепляется за неё — ему как никогда раньше нужен его коммандер, ему нужна та, что поведёт его за собой — покажет путь к Свету. Рекс не знает, кто вписал это иррациональное желание в его генный код, но готов следовать ему до последнего.       А что ещё остаётся?       Он видит её ослепительно светлые глаза, ставшие ещё более яркими на фоне лопнувших капилляров и грязной кожи, искусанные в кровь пухлые губы и слёзы, что, смешиваясь с копотью и пылью, бегут по её щекам.       Асока смотрит на него и через него одновременно.       «Не думать» — говорит ей разум.       «Не думать» — вторит сердце.       «Не… убегать от своих чувств» — возмущается Сила. — Мне так жаль, Рекс… — её голос совсем сиплый, но ему не нужно её слушать, чтобы понять. Ей не нужны слова в принципе — он, конечно, не джедай, чтобы общаться мысленно, но зато — близкий друг, который останется подле. — Малышка, всё закончилось, — говорит он ей старательно нежно, хотя у самого на синтетическом сердце начинают гудеть равные раны, — мы всё ещё живы. Так, надо позаботиться о твоём плече. Давай, я понесу тебя.       Слёз на её глазах от этих слов только прибавляется, но она быстро кивает и разрешает взять себя на руки — просто потому, что в ином случае она неминуемо поцеловала бы землю, попытавшись сделать хоть шаг.       Асока в его руках такая маленькая и хрупкая, что он невольно вспоминает их первую встречу — всего на мгновение — и клону, стареющему быстрее любого человека, кажется, что то было многие годы назад.       Рекс быстро уносит её от обломков крейсера и не оглядывается — он терял братьев и раньше, не оборачивался, шёл вперед, и сейчас не обернётся, нет. Ради коммандера. Ради неё.       Она укладывает маленькую рогатую голову на его плечо, слушает ритмичное сердцебиение через толстую броню и позволяет себе успокоиться. Вскоре она пересилит желание посмотреть назад.       Ведь там, по-сути вещей, ничего и нет.

***

      Под вечер атмосфера неизвестной луны становится опасней: воздух ощущается холодным и спёртым, а по странному в своей серости небу плывут тёмные облака. Заката как такового не видно — линию горизонта закрывает чёрный дым с места падения «Венатора».       Угнанный ими в последнюю секунду истребитель стоит стражем рядом с их лагерем, охраняя подход к роднику с пригодной для питья водой — очень и очень удачно находящимся рядом.       На самом деле, они проделали большую работу за тот остаток дневных часов, что у них был: Асока, пусть и оставаясь немногословной, обустроила им лагерь на ночь, а Рекс, обыскав уцелевшие обломки и местность вокруг, заполнил их походные рюкзаки сухпайками, пакетами с бактой и медпаками. Раньше для него была противна сама идея мародёрства, но сейчас это спасало им жизни — а это единственное, что имело значения для теперь уже бывшего солдата.       Судя по подозрительной тишине этой пригодной для жизни луны, они были редкими, если не единственными её гостями. Подготовляя землю для захоронений, он отметил редкую растительность и тяжесть утреннего воздуха — вряд ли такая атмосфера устроила бы фермеров-колонистов.       Они были совершенно одни на целой луне. Хотя, возможно, оно и к лучшему.       Рекс чуть хмурится, замечая, что даже на эту отдаленную равнину, где они остались на ночной привал, ветер заносит пепел — теперь уже остывший и белый.       Клон чуть воровато оглядывается на Асоку, отвлекаясь от исследования территории.       Она сидит на поваленном обломками дереве и бездумно ковыряет палкой угли в небольшом костре, разведённом ими на ночь. Язычки пламени пляшут в её глазах, и Рекс даже удивляется, как она может настолько спокойно смотреть на пламя, на секунду забыв, что она была джедаем. — Эй, детка, — обращается он к ней так панибратски, ведь она запретила называть её по званию, — как твоё плечо?       Асока отвечает не сразу — видимо, находится глубоко в своих мыслях: — Это… Спасибо тебе, Рекс, — она неудачно изображает усталую улыбку, — мне гораздо лучше. — Тебе что-нибудь нужно? Может, согреть пайок? — продолжает расспрашивать клон, стараясь отвлечь её от собственных мыслей. — Я не отстану, пока всё точно не будет в порядке.       Она поворачивает голову на него и слабая улыбка становится чуть заметнее и искреннее — план Рекса срабатывает. Перебинтованной рукой она хлопает рядом с собой по бревну, приглашая его присоединиться. — Лучше просто посиди со мной, — добавляет Асока, когда Рекс подходит ближе.       Он слушается, придвигаясь к тогруте поближе и бережно, будто боясь спугнуть её, приобнимает за плечи. Она дрожит от прикосновений пару мгновений, но берёт себя в руки и медленно кладёт голову на его плечо, смотря сквозь пламя на другие, непригодные для дыхания луны, бледно-серебряным светом проглядывающие сквозь тучи и дым.       Порыв ветра, предвещая скорую непогоду, проходит по поверхности, заставляя язычки пламени в их небольшом костре беспокойно плясать, а белому пеплу-праху — какая разница? , так похожему на снежинки, подняться в воздух, искрясь и блистая в темноте. — Ты чувствовала ещё что-нибудь после приземления? — спрашивает Рекс, находя ладонь Асоки и твёрдо сжимая её, чтобы не допустить испуга от этого вопроса.       Это грубо, но он обязан спросить. Она почувствовала опасность там, на корабле — а значит, сможет сделать то же и в этот раз.       Тогрута долго молчит — видимо, прислушивается к ощущениям. Спустя какое-то время, оборачиваясь и глядя куда-то позади себя, она говорит: — После — ничего, лишь незначительные отголоски. Больнее всего было на корабле.       Рекс хочет спросить, что она имела в виду под «больнее всего», но прикусывает язык — джедайские дела должны оставаться таковыми и дальше.       Они разберутся с этим позже, а сейчас им нужна передышка. Хотя бы на один день.       Рексу остаётся надеяться, что не он один избавился от ублюдского чипа и что Коди, Блай, Вульф, Бракованные и другие братья уберегли себя и джедаев, что были рядом с ними. Во всяком случае, на его броне теперь не хватит места, чтобы поставить отметки за их память.       А сейчас он, во что бы то ни стало, защитит своего не-джедая, обессиленно засыпающего на его плече, потому что он верит и всегда верил в джедайскую поговорку, что «надежда всегда есть».       Надежда — это всё, что осталось в его программе от ушедшей в небытие Республики.

***

      Уснуть у бывшего капитана Великой армии Республики получается лишь ближе к глубокой ночи — он долго бродит в своих мыслях, обдумывая произошедшее за день. Так много всего произошло за эти несколько дней: возвращение Асоки, их любимого коммандера, повышение, новая миссия на Мандалоре, сложнейшая операция, продуманная до мелочей, грандиозная победа над Молом, а затем… Смерть. Победа и Смерть.       Что они будут делать теперь? Куда пойдут? Где спрячутся? Будут ли их искать друзья? Остались ли они?       Всё, что он знал из приказа шестьдесят шесть — его бескомпромиссность по отношению к джедаям и их союзникам. Директива забирала контроль над эмоциями, туманила разум, повторяя, доводя до сумасшествия: «хорошие солдаты выполняют приказы».       Рекс не послушался этого приказа. Но выполнил другой.       «Рекс, что бы ни случилось, не отходи от Асоки ни на шаг. Она может за себя постоять, но это слишком опасно — даже для неё. Это главный мой приказ, коммандер».       Асока спит на земле, у тлеющих и отдающих теплом углей, укрывшись растянутым подпалённым плащом, найденным на венаторе. Её дыхание глубокое, тревожное — она что-то шепчет там, во сне, содержание которого Рекс боялся и предположить.       Он выполнил приказ Генерала, и Асока была в безопасности под его присмотром. Но надолго ли?       Сколько осталось джедаев? Где они? Жив ли Генерал Скайуокер?       Нет, он определённо не мог умереть. Он был силён, и ни один из клонов, даже сам Рекс, искусно владеющий рукопашным боем, не смог ему противостоять.       Рекс был упрямым и верным клоном. Они обязательно найдут и Скайуокера, и Кеноби, и других Генералов Республики, чтобы дать отпор лорду Сидиусу.       Вскоре мысли становятся всё более спутанными, и Рекс практически выключается под натиском усталости, уронив голову на бревно. Он нёс дежурство, но организм подводил его, утягивая в сон, а клон не стал с ним спорить.       Он уже видит смутные очертания Камино во сне, когда чудовищный крик заставляет его раскрыть глаза. — Что…       Он не знал, что люди могут так кричать. Он не представлял, что ему однажды придётся подобное услышать.       Свет от лун не даёт Рексу пропустить ни одной детали, и от увиденного по его спине ползёт холодок. — Коммандер?       Асока всё так же лежала на земле, но её поза была другой — скрюченной, болезненной. Её глаза были широко открыты, отображая ужас, но что-то в них было не так, было безжизненным — да, она всё ещё спала, всё ещё видела то, что её так пугало. — Асока!       Клон оказался рядом за секунду, схватился за её плечи, пытаясь удержать на месте. Асока ёрзала и вырывалась, её кожа была смертельно холодной и мокрой от пота, она кричала и, как он не звал и не тряс её, не могла проснуться. — Нет-нет-нет, Асока, ты слышишь меня? Асока! АСОКА!       Голос Рекса ломается на крике, но она всё ещё не просыпается, хрипло выдыхая воздух. Что-то не так. Что-то было не так. — Я ненавижу тебя! — Асока кричит в агонии, но не своим голосом. Это звучит как нечто грубое, отчаянное, болезненное.       Рекс от услышанного оторопел на секунду, но тут же пришёл в себя. Он должен.       Держа вырывающуюся тогруту на месте одной рукой, второй он схватил её за руку, отмеряя пульс. — Нет…       Она умирала.       Рекс знал, как действовать в таких ситуациях. Он был обучен этому с первых дней пробуждения. Он сможет.       Бережно, насколько это было возможно, Рекс поднимает Асоку за плечи, потянув в сторону рюкзака, в котором нашёлся бы адреналиновый стимулятор. Этот небольшой путь даётся ему нелегко — Асока кричит, вырывается и стонет, но он выдерживает и это.       Дрожащими руками он перебирает содержимое рюкзака, стремясь найти ту единственную целую ампулу адреналина, которую он забрал с обломков медицинского отсека.       Руки, свободные от перчаток, не слушаются, и он чуть не роняет ампулу на каменную поверхность планеты — но выдержка и опыт берут своё. Адреналин у него. — Так-так-так, давай, — приговаривает он сам себе, зубами открывая упаковку шприца-дозатора. Он сотни раз видел, как Кикс делает это. Вложить ампулу, зарядить шприц до готовности, выждать, когда пациент выдохнет, ввести дозу…       Он прокручивает инструкцию в голове, пока руки делают всю работу за него.       На что это было похоже? Отравление каким-то нейропаралитическим газом? Психоз на фоне стресса? Или, как всегда, «джедайские штучки»?       Навалившись рукой на Асоку, чтобы удержать её на месте, Рекс подумал, что до глубин своей искусственной души ненавидит эти «джедайские штучки». Никто не объяснял, что они значат и как с ними бороться, а капитану, как всегда, приходилось выкручиваться собственными силами. — Асока, умоляю тебя, держись.       Верили ли клоны в Силу? А в богов? Верили ли они хоть во что-то?       На Камино учат распознавать религии и рассказывают о джедаях, но не объясняют, как это понять. Клонов учат лишь верить в Республику, но не объясняют, что это на самом деле значит.       Но Рекс молился — нет — взывал к чему-то далёкому, ещё более далёкому, чем сам космос, и умолял помочь.       Крик Асоки пронзал ночь. И он либо спасёт её, либо убьёт.       Выждав момент, Рекс резким движением направил иглу шприца в грудную клетку Асоки — одного точного попадания хватило бы, чтобы адреналиновая смесь за секунды достигла крови пациента.       И Рекс попал. Он не мог не попасть. Он был одним из самых метких ЭРК-клонов. Его к этому готовили.       Через секунду Асока перестала кричать, через другую — вырываться, через ещё одну её тело обмякло.       Рекс нащупал пульс.       Пульса не было.

***

      Падме было больно всего несколько секунд. Затем глаза её накрыло красной пеленой, и она погрузилась во тьму.       Энакин.       Человек, которого она любила. Тот, кого она всем сердцем пыталась спасти. Он, чьего ребёнка она носила под сердцем.       Он хотел убить её.       Эта ярость в его глазах. Этот желтый оттенок, уничтоживший голубой свет. Эта бездна — жаждущая, глубокая, всепоглощающая.       Смог бы он убить её?       Падме будто плыла по реке. Она ощущала потоки, что удерживали её в подобии невесомости — холодные и горячие, они окутывали её, успокаивали.       Это было приятно. Чем-то ощущения напоминали ей настоящее плавание — совсем как на тёплых водоемах Набу, куда она украдкой водила подруг со всего Тида, будь то фрейлины при дворце или дочери прислуги.       Сколько она была тут, одна? Минуты? Часы?       Будто в ответ на её вопрос, по глади воды проносится рябь — сначала неуверенно и вразнобой, но вскоре волнение набирает свой темп, становясь всё более и более заметным, пока не превращается в огромную волну, накрывшую Амидалу с головой.       И вдруг что-то внутри неё меняется — она вмиг ощущает, что будто бы заново учится дышать, видеть и слышать. Что-то новое просыпается в ней — что-то, что всегда было рядом, но не давало о себе знать. До этой самой ночи.       Падме ощущает себя цельной. Она чувствует, как что-то в ней самой меняется, как вещи встают на свои места — и она слышит зов Галактики.       Неужели так и ощущается Сила?       Не дав ответить на этот вопрос, Сила толкает её далеко от этого места, а мельком она видит образы: своё собственное физическое тело в медицинском отсеке набуанского корабля, что боролось за жизнь и жизнь её ребёнка; беспокойных дроидов, носящихся туда-сюда по поручениям лечебной системы; и, наконец, скорбного рыжеволосого джедая, сидящего подле неё и сжимающего её руку.       Оби-Ван был жив. Он справился. А значит…       Хлопок — и её переносит к поверхности вулканической планеты. Нечто настойчиво тянет её опасно к лаве, будто кричит: «ты должна это увидеть».       А там, на самом берегу, лежало обугленное существо, что отчаянно и злобно боролась за жизнь. Она не признавала в этом подобие человека кого-то ей знакомого — нет, этот образ был ужасен и жалок, он не имел ничего общего с тем, кого она когда-то называла своим мужем.       Падме было захотела отвернуться в отвращении, но что-то воспротивилось ей, заставило не просто наблюдать, а всматриваться в детали. И она подчинилась.       Каждый раз, когда это подобие человека делало вдох, кто-то на другом конце галактики задыхался. Каждый раз, когда оно протягивало дюрастиловую руку, чтобы схватиться за рассыпающийся из-под пальцев песок, кто-то другой хватался за горло в агонии. Это существо шептало что-то в пустоту — и чужое сердце пропускало удар, подчиняясь ему.       Провести Силу, чтобы увидеть суть происходящего оказывается не так просто, как она предполагала, но чьи-то руки помогают ей, направляют её взгляд. И она видит.       Маленькую, уставшую от битвы тогруту, скрючившуюся в агонии на камнях. Она кричала в пустоту космоса и не видела мир вокруг. Её сердце билось то часто, то опасно медленно — и жизненные силы покидали её, через нерушимую Связь переходили к тому самому существу, тонущему близ лав Мустафара.       И Падме всё тут же понимает.       Нет-нет-нет. Он же убьёт её! Как он это не осознаёт?       Но жизненные силы Асоки — единственное, что удерживало умирающего Энакина Скайуокера — или того, кем он стал — от смерти. Он шептал её имя, он звал её, и, как паразит, хватался за её образ в Силе, забирая то, что казалось ему своим — её собственную жизнь.       Осознавал ли он, что убивает её? Воспротивится ли хоть на секунду этому желанию?       Падме понимала, что нужно делать. Она знала это с самого начала — и по-другому быть не могло. Сила благоволила ей.       Она могла бы жить дальше. Родить ребёнка, сбежать, спрятать, чтобы растить и воспитывать его как можно дальше от этой проклятой Империи. Но хотела ли она прожить остаток жизни в страхе? Хотела ли она наблюдать, как тот, которого она когда-то любила, уничтожает всё то, что она строила всю жизнь? Смогла бы она жить дальше, позволив ему убить Асоку и выжить?       Коснувшись живота, она тянется к ребёнку, и вдруг ощущает ещё одно сердце, сокрытое в Силе. У неё будет двойня. И они выживут.       Нет. Может быть, её жизни рано заканчиваться, но жизнь Асоки только начиналась. И Сила двумя детскими голосами вторила ей: настанет день, когда маленькая тогрута спасёт и Энакина Скайуокера, и Галактику. Но сейчас…       Падме вклинивается в эту Связь, принимая удар на себя, и разрывает её. Это больно, и это ранит её особенно сильно, но Амидала выдерживает и это, храбро смотря своей судьбе в глаза.       Её жертва не будет напрасной.

***

      Когда из глаз капитана Рекса вновь начинают идти слёзы, Асока делает вдох, подрываясь с места. — Великая Сила, Асока, ты жива! — радость в голосе Рекса невыносима, он утирает глаза тыльной стороной руки, другой удерживая коммандера на месте, — я думал, что…       Он осекается на полуслове, видя, как тогрута, ещё секунду назад не подававшая признаков жизни, обхватила себя руками, будто бы замерзая изнутри. Она не отвечала, она ничего не спрашивала — её голубые глаза безжизненно устремились за горизонт, смотрели куда-то далеко, сквозь глубокие пучины космоса.       Её голубые глаза отражали ужас и пустоту, и он никогда не видел, чтобы люди так пугались.       Но тут она выдыхает, а тело её начинает дрожать. Она издаёт то ли писк, то ли подавленный крик, и в глазах её выступают слёзы. — Его больше нет, — шепчет она. — Энакин… его нет.       Там, где всегда был Энакин Скайуокер, больше не было ничего. Там, где её встречало тепло, радость, солнечный свет и уют рук, больше не было ничего. Там, где они говорили о том, о чём говорить запретно, воцарилось молчание. И пусть она тянулась вновь и вновь — вторила ей лишь пустая бездна, лишь всепоглощающая Тьма.       Он умер, так и не узнав о том, как сильно она его любила.

***

      Тень скользила по коридорам Корусантского медицинского центра, опираясь об стены.       В целом комплексе под его прибытие не осталось ни одной живой души — молчание воцарилось на сотни этажей. Слышен был лишь писк дроидов и хлопки его собственной дыхательной маски.       Сопровождаемый насмешливым взглядом Палпатина, он добирается до административного кабинета, из которого открывается вид на Корусант, тонущий в дыму — Храм джедаев не прекращал гореть уже третий день подряд. Тут ему позволено помедитировать и отдохнуть, привыкая к своему новому телу, а затем отправляться туда, куда прикажет Император.       Но он противился приказу выследить джедая, чтобы отобрать у того световой меч для себя. Он бы пустил корабль в другом направлении — ему надо было найти и спрятать её, Асоку, пока его Повелитель не узнал о ней. Падме Амидала была мертва, но он мог спасти Асоку Тано, и показать ей то, что увидел он сам на Тёмной стороне.       Прикрыв веки, лорд Вейдер погружается в подчиняющуюся ему Силу, заставляя ту говорить с ним, показывать ему. Он повторяет имя, которое спасло его от смерти, ищет его сквозь Галактику и тянется к его обладательнице так же, как это бы делал Энакин Скайуокер.       Но в ответ слышит лишь пустоту.       На месте, где ему всегда были рады, встречая теплом и нежностью, больше не было ничего. Там, где журчали водопады Шили и пахло экзотическими фруктами, больше не было ничего, кроме смерти. Её мысли, её образы и голос — ничего из этого, только пустота.       Этого не может быть. Они её нашли? Они её убили? Но она же не джедай. Она ушла и они знали это!       Палпатин убил её.       Она погибла, так и не узнав, что он был готов бросить Империю к её ногам ради одной её улыбки.

ну, а ты своими стеклянными создаешь из бумаги птиц, но они не взлетают, а стаями, как снежинки падают вниз