Пепел над городом

- Нет. Это прозвучало, как удар судейского молотка для смертного разговора: хлестко, кратко... бездушно. Ледяной голос не дрогнул, безучастная маска на идеальном лице осталась неподвижной. Она не сделала ни единого жеста, не пошевелила ни одним мускулом. Она обрекла всех на смерть так, словно отказалась от чая. И тогда весь мир расцвел красным. Шэдди сжала мою ладонь – до боли, до хруста – и шагнула вперед, но я дернул рукой, заставляя ее остановиться, и шагнул вперед. Алиссия, поднявшись на ноги, шагнула навстречу. Девушка все еще была ошеломлена моим вторжением, но я уже видел на щеках первые признаки монаршего гнева. Она начала что-то говорить... - Не сейчас! - рыкнул я, не дав ей закончить и обошел по кругу застывшую как столб принцессу, которую, наверно, впервые в жизни так грубо заткнули. Я остановился рядом с легендарным клинком, по-хозяйски положил ладонь на прозрачно-синюю рукоять, кожей ощущая каждый изгиб ледяной розы, венчавшей рукоять. Я нависал над бессмертной неуязвимой Леди, на голову выше и дважды шире в плечах, но вся реакция, которой меня удостоили – поднятая белоснежная бровь. - Эта девочка, - я чуть дернул головой, указывая на принцессу, - умрет, если мы не спасем ее. Она выросла у тебя на глазах, так же, как ее родители, и деды, и прадеды; так же, как старик-викарий, как ворчливая монашка и все остальные. И если тебе плевать на их жизни – ни хрена ты не светлая ками. Я знал – это достало ее. Она быстро посмотрела мне через плечо, и взгляд ее на самую крохотную секунду смягчился и потеплел на пару градусов. - Ты не можешь быть настолько слепой, чтобы не видеть, что происходит за стенами собора, этот пепел над городом, черную воронку в небесах, что разносит заразу по королевству. Эта девочка была твоей надеждой – чистая и светлая, она могла бы спасти этот город и закрутить воронку в обратном направлении. Я знаком с ней меньше часа, но уже знаю – она стоит любого риска. Ее ответ был спокойным и тихим, голос, в отличие от моего, звенел не гневом, а четко отмеренным, как на весах, презрением: - Ты знаешь, что будет с этим городом, если я паду? Его не станет. Не станет всей страны, заполыхает полконтинента и когда меня, наконец, остановят, победители продолжат жить на пепелище. Единственный способ, которым это может произойти, единственный путь злу в мое сердце – через того, кто держит этот меч. Пальцы, сжавшие навершие, пронзило холодом, мгновенно скрутило судорогой, прострелило фантомной болью в потерянных пальцах. Опустив взгляд, я увидел голубую полоску инея, ползущую по перчаткам, тихий хруст слишком быстро охлаждаемой кожи. Что-то внутри меня кричало бежать, пока не поздно, воскрешая в памяти тот миг, когда я очнулся и впервые увидел искалеченную руку. Эта трусливая часть меня рисовала картину отрубленного запястья, руки по локоть, по плечо... Вивьен шагнула ближе, почти вплотную и коснулась камзола на груди напротив сердца. - Тебя отмыли, незнакомец, вытерли всю грязь и залечили раны, но я вижу два черных шрама на твоей душе. Они зарубцевались, на поверхности, но продолжают гнить под кожей, и будут гнить каждый прожитый тобою день, до самой смерти. Она заглянула мне в глаза. Тонкие пальчики гуляли по камзолу, словно и правда прослеживая невидимый для глаз шрам. - Назови мне первый из своих грехов. Холод уже поднялся до локтя. Иней на ладони превратился в кусок льда, намертво приковывая ее к клинку, быстро рос, уплотняясь и теряя прозрачность, карабкаясь все выше по руке. Разумеется, я знал, о чем она говорила. И соврать этим алмазным глазам и ледяному голосу не смог бы, даже если бы от этого не зависела моя жизнь. - Опиум, - прохрипел я. Это было несложно. Опиум – то, с чем, я верил, смогу справиться. Это пугало меня, но не парализовало, причиняло боль, но не лишало воли... по крайней мере, пока я держался от всего этого подальше. То, чего я на самом деле страшился... Вивьен кивнула. Пальцы сместились в сторону, к самому сердцу, заставляя его замирать от вполне настоящего холода, мгновенно проморозившего плотную ткань. - Назови второй. Они называли его «лауданум»* - настойка опиума на спирту, которую мне выписал семейный врач еще в детстве. Старый хрен пичкал этой дрянью своих пациентов всю жизнь, и плевать хотел на его статус наркотика в некоторых странах, о чем я узнал намного, намного позже, чем следовало. Я принимал его с самого детства – как успокоительное и снотворное – потому что, очевидно, когда маленький мальчик устраивает истерику при встрече старого друга семьи, утверждая, что тот воняет и «светится черным» - он портит репутацию рода и это безобразие надо прекратить. - А эта штука вкусная? – сверкая любопытными зелеными глазенками, спросила Анна, сунув нос в мой кубок за завтраком. - Не твое дело, - обрубил отец, взглядом пригвоздив мою сестру к креслу. – Сядь ровно и не мешай брату. - Я тебе потом покажу, - шепнул я. Ведь это просто лекарство. Ничего страшного же, если чуть-чуть? Я пытался. Я честно пытался ответить, но слова встали комом в горле, и даже ползущий по руке холод, крупная дрожь закоченевшего тела не смогли заставить его исчезнуть. Единственная, с кем я когда-либо говорил обо этом – Шэдди, и даже так потребовался почти год, прежде, чем я стал доверять ей достаточно. На этот раз алмазные глаза смотрели на меня почти с сочувствием: - Как ты собираешься преодолеть это, если даже не можешь назвать? И как всегда, когда мне больше всего нужна была помощь, я получил ее. Сильные пальчики сжали мою руку – прямо под плечевым суставом, на самой границе ледяной корки – и ползучий холод остановился. Шэдди шагнула вперед, плечом оттолкнув руку Озерной Леди, загородила меня своим телом. Мы всегда хорошо ладили. Я любил Анну больше, чем кого бы то ни было еще на свете – она была младше меня на шесть лет, непоседливая и очаровательная, переполненная жизнью и радостью – всем тем, чего всегда так не хватало мне. Она следовала за мной как щенок, и я никогда не смогу понять, почему. Чем старше я становился, тем хуже работал лауданум – и из-за привыкания, и из-за того, что чувствовал то, чего больше не чувствовал никто, я с каждым годом все острее. Алкоголь, тусовки, женщины – все это помогало отвлечься, как и самое модное увлечение благородного сословия Хольмгарда – опиумные салоны, где, кроме относительного легкого курительного опиума, можно было достать и чего покрепче, если знать, кого спрашивать. С каждым днем вечеринки становились все безумнее, дозы – все больше, и в какой-то момент я оказался так глубоко на дне всего этого, что меня перестало беспокоить то, что обожаемая младшая сестренка, уже совсем взрослая семнадцатилетняя девица, повелась таскаться по всем этим притонам за мной. Я нашел ее утром – мертвенно бледную, холодную, захлебнувшуюся рвотой на диване в глубине какого-то очередного дома какого-то очередного «друга», чье имя и лицо я не в силах вспомнить. День ее похорон был последним днем, когда я прикасался к опиуму или алкоголю. Это был последний раз, когда я говорил с отцом, и искренне надеюсь, что маленький шрам на скуле, рассеченной бронированным кулаком генерала Романова так и останется последним нашим взаимодействием. - Первый раз его сестра попробовала опиум из его рук. Умерла от передозировки она, когда он был в соседней комнате. Как Шэдди удалось произнести это без отвращения – я никогда не узнаю. - У меня нет времени объяснять тебе, почему я верю в Артура. Поэтому я просто скажу, что если ты откажешь, и мы уйдем отсюда живыми – я собираюсь найти один из Якорей и связать себя с ним... а потом отдать себя в его руки. Я не прошу у тебя ничего, что не готова сделать сама. Они сцепились взглядами – древность и юность, знание и страсть – и я готов был поспорить, что это не был легкий поединок для Озерной Леди. Шэдди имела такой эффект на других – на первый взгляд мягкая, как плюшевая игрушка, она была способна идти к цели в стиле рыцарской конницы: просто сметая к хренам собачьим все, что окажется достаточно глупым, чтобы стоять на пути. - Послушай, девочка... - начала Вивьен, и я понял, что Шэдди проиграла. Но закончить ей не дала та, о чьем присутствии все уже забыли. - Моя леди... Принцесса, четко, как на параде, шагнула вперед – бледная и решительная – крепко, до скрипа, сжимая в стальных перчатках рукоять меча. - Моя леди, - повторила она, взяв под контроль чуть сорвавшийся голос и глядя примерно в том направлении, куда смотрел я секунду назад, - если вы можете взаимодействовать с Артуром, значит – он святой. Я скоро стану королевой и понятия не имею, как я должна править... этими людьми. Они... гнилые, каждый. Звонко лязгнуло колено, ударяясь о плитку – Алиссия использовала рыцарский поклон дворянина монарху. - Мне нужна помощь, Леди Вивьен, ваша сила и совет. Я, город, вся страна... мы нуждаемся в самом верном страже Авалона. - Ты не понимаешь, о чем просишь, Алиса... Тем не менее, продолжать отповедь Вивьен не стала – лишь смотрела на коленопреклоненную принцессу, и впервые в алмазных глазах я увидел колебание. Ками медленно перевела взгляд на меня, коротко посмотрела в глаза, скользнула ниже, к груди – в то место, которого касалась, говоря о «шрамах», взглянула вверх, сквозь камень, где Одержимые делали... даже не хочу представлять – что. В тот момент, когда губы ее дрогнули, в странной улыбке-не улыбке, на самый краткий момент показав зубы в оскале, я понял – мы победили. - Вы слышали ее, - наконец сказала она. – Что бы вы там от меня не хотели, сначала – этот город, потом все остальное. Это – условие. Шэдди не пошевелилась, но пальчики, сжавшие мой бицепс, напряглись так, что обязательно останутся синяки. - Мы согласны, - выдавила она. В тот же момент холод, прогрызший мою руку уже до самых костей, исчез, сменившись ровным уютным теплом. - Тогда прочь с дороги. Шэдди оглянулась, заглянула мне в глаза долгим-долгим взглядом, одновременно и тревожным, и ободряющим. «Все будет хорошо» - с нервной, насквозь фальшивой улыбкой шепнула она, и почему-то я сразу успокоился. Улыбнувшись ей в ответ, я посмотрел на Вивьен, уже подошедшую вплотную. - Если ты позволишь своим грехам коснуться меня, я позабочусь о том, чтобы ты пожалел об этом. И прежде, чем я успел что-то ответить, положила руку мне на грудь и шагнула вперед – ладошка провалилась внутрь моего тела, не встречая никакого сопротивления, как сквозь воздух. Еще один шаг – и она скрылась внутри целиком. И в тот же миг мы поняли, почему Вивьен была так категорически против нашего союза. Озерная Леди, одна из самых прославленных и сильных светлых ками на свете... на самом деле не была доброй. Не как Шэдди, во всяком случае, не естественной, чистой добротой без примесей и условий. Вместо нее, смытой временем и потерями, был лишь кусок льда, столь же твердый как алмаз... и настолько же равнодушный. От становления темной ками ее удерживало лишь Воплощение, не позволявшее собственной тьме заполнить ее пустоту, груды цепей правил, кандалов долга, проверенные дороги принципов. Мы сжали пальцы на рукояти нас – плотный синеватый лед не крошился и не сопротивлялся: покорно гнулся, без любого сопротивления. Мы-меч дрогнули, освобождаясь от столетнего каменного плена, поднимаясь над головой нас-смертного, в поднятой руке. Лед, сковавший нашу руку, заструился дальше, перекинулся на плечо и грудь, непробиваемой броней защищая слабое смертное тело, все такой же гибкий и теплый. По правую руку стояла на колене та, ради которой мы согласились – малышка Алиса, которую помнили еще совсем грудничком, когда на третий день от рождения ее принес Ричард Второй, ее отец, чтобы познакомить дочь с великой ками. Ее мать, Алиенора Аквитанская, приводила малышку в этот храм почти каждый день, считая, что близость к ками защитит ее от любых детских болезней. Отчасти это было правдой – девочка была поразительно чувствительна к силам духов, позволяя нам коснуться ее, прогоняя мелкие хвори, и судьба хранила малышку от больших. Энергичная и смешливая, она росла у нас на глазах – надежда на скорый конец одиночества. Яркие голубые глаза сияли восторгом, пожирая взглядом обретший свободу ледяной клинок и его носителя, быстро одевавшегося в ледяную броню. Мы поневоле вспомнили другое выражение – потухшие, блестящие от слез глаза, когда ее родители не вернулись домой, отчаянные мольбы вернуть их обратно, собственное бессилие и невозможность даже обнять ту, кто уже давно захватила только для себя наше сердце. Мы улыбнулись ей, и впервые за семнадцать лет она улыбнулась в ответ. Впервые за долгие, долгие годы ожидания мы смогли сказать ей: - Теперь все будет хорошо, Алиса. По левую руку ждала та, что спасла нас от смерти... и от участи хуже. Невысокая девушка в темном мужском костюме настороженно сверкала исподлобья золотыми глазами, пытаясь определить величину изменений и сколько осталось в этом существе от ее друга. Первое лицо, которое мы увидели, очнувшись в городе богов, первое, что видели, просыпаясь на мокрых от пота простынях, выздоравливая от лихорадки. Та, кто защищала нас перед другими ками, та, кто выпросила разрешение остаться. Девушка, ради которой мы вернулись туда, куда поклялись никогда не возвращаться, та, ради кого легко рисковали жизнью и душой, та, для кого без колебаний прыгнули бы с обрыва, возникни нужда. Ей мы тоже улыбнулись: - Первый пункт плана выполнен, Шэдди. Осталось всего два. Ками облегченно улыбнулась в ответ, и мы поспешно отвели взгляд, надеясь, что сами не заметим, как сжало от нежности сердце, даже понимая, что никаких секретов у нас больше нет. А над нами растекалось Зло. Совсем рядом – десяток-другой метров над головой, грязным чернильным пятном заливало собор, сверхплотной черной звездой поглощало метр за метром, тянулось фиолетовыми щупальцами к человекоподобным темным фигурам поменьше, защищая менее сильных от нашего света. Мы улыбнулись и им – зубастой акульей улыбкой, острыми ледяными наростами на клыках, растягивая до предела укрытую морозной броней кожу на скулах. Так много времени прошло с тех пор, когда мы в последний раз проливали черную кровь. Пришла пора утолить столетнюю жажду. Толстая усиленная полосками металла дверь разлетелась на щепки, в смазанную полосу расплылись факелы на стенах лестницы, мелькнуло и пропало ошеломленное бледное лицо викария Питера, ведущего стайку послушников в наши покои, светлые и широкие коридоры внутренних помещений собора. Шум боя и крики вели нас в центральный неф так же безошибочно, как духовное зрение. Выбив очередные двери, мы оказались на подиуме алтаря. Забытое и обыденное ощущение – яркий солнечный свет, ударивший в глаза сквозь стеклышки цветного витража: мы не видели солнца сто лет; мы щурились рассвету десять часов назад. Каждое дышащее существо в соборе замерло. Двое выживших гвардейцев, что, скользя по крови своих братьев и прихожан, отступали к алтарю вдоль рядов длинных скамеек, отбрасывая одержимых в сторону щитами. Сдавшиеся темным ками люди, бледные, как мертвецы, уставились на нас черными бездонными глазами, плачущими темной смолой. Старший, исковерканный сильнее всех, замер за спинами своих марионеток; сотни крохотных дымящихся змей на его голове замерли вместе с ним. В огромных, на пол покрытого каменными чешуйками лица, блестящих антрацитом глазах мы увидели свое отражение – сияющий бледно голубой броней рыцарь, ослепительно белый ледяной клинок в вытянутой руке, острием нацелившийся точно в горло монстра. А потом все взорвалось. Тонко завизжали черные змеи, отдавая приказ, непонятный людям, но очевидный для ками: «Убить! Человек все еще смертен!», тварь поднялась на длинных сросшихся ногах чудовищного вздутого плотью хвоста, нависнув над боем, с противоестественной скоростью ринулась вперед, вслед за меньшими ками, легко смявшими растерявшихся гвардейцев. Бедняги даже не успели обрадоваться подмоге... Зря они это сделали. Смерть последних людей в соборе, какой бы страшной она ни была, развязала нам руки. И вот уже хрустят под когтистыми лапами, разорвавшими обувь бывших горожан, лужи крови, взмывает в воздух багровый ледяной туман, забивая рты и глаза. Мы-клинок, вонзившийся в подиум, вспыхнули белизной, волна голубого льда прокатилась по белому мрамору, и когда дюжина одержимых слитно прыгнули, ощетинилась длинными острыми копьями, как древняя фаланга, пронзив каждую тварь насквозь через живот или грудь; тонкие усики жидкого мороза потекли по телу, связывая монстров, которые иначе плевать хотели бы на такие раны, разрывая плоть и кроша кости, расчленяя извивающиеся тела на смрадно чадящие куски. Мы-человек шагнули вперед, вырывая нас-клинок из каменного плена и готовясь к удару. Змееподобная тварь, оставляя за собой широкую колею растворенного и впитанного в измененную плоть камня, разметала ледяную стену таранным ударом, нависла над нами, огромная, покрытая кусками украденного камня, как броней, занесла над головой сцепленные кулаки, мгновенно увеличившиеся втрое, затрещала вспоротая острыми каменными шипами чешуя. Жалобно застонал разорванный стремительным движением воздух, мраморная булава встретила поднявшийся навстречу ледяной меч... Хрустнул, раскалываясь, камень под ногами, проиграв соревнование прочности с нашей ледяной броней. Брызнули во все стороны ошметки плоти и мрамора, проигрывая соревнование силы с ледяным мечом. Истошно завизжало на сотню змеиных голосов чудовищное полукаменное-полумясное создание, когда лед пророс в трещины, проигрывая соревнование магии. Тварь неуклюже отшатнулась назад, пытаясь сбежать от верной смерти, проигрывая соревнование воли. - Наша очередь. Мрамор под ледяными сапогами раскололся еще раз, мы-клинок пропели свою боевую песню, рассекая плоть и камень чудовищных рук, треснула широкая плита, защищавшая грудь монстра от удара шипастого наплечника. Потерявшую всякое подобие человечности тварь отбросило с подиума, протащило по нефу, ломая хребет о тяжеленые дубовые скамьи. Следом за наплечником ударило острие, глубоко вонзившись в грудь, повторяя с большим монстров тоже самое, что ранее с меньшими – превращая плоть в колкий живой лед, крохотными острыми лезвиями разрывая сантиметр за сантиметром измененного тела, втекая в открытую рану и повторяя процесс. Сотни змей на уродливой тупоносой башке одержимого в последней бессмысленной попытке сопротивления набросились на нас со всех сторон, но лишь ломали зубы о ледяную броню, бесполезно орошая ее ядовитой кровью, ища и не находя никаких стыков и уязвимых мест; даже смотровую щель шлема затянуло тонким, прозрачным почти как стекло, забралом. Мы ничего не сказали умирающему монстру. Единственное последние слова для любой темной твари, которые у нас были – раньше, сейчас и навеки – капали с лезвия в его тело, причиняя невыразимые муки. «Вы все, каждый из вас, умрёте. А я буду жить, истребляя ваш род» Наконец последняя змея застыла, обратившись в лед. Тишина ударила по ушам, та особая испуганная тишина после боя, превращавшая гнев в равнодушие, а ненависть в пустоту. Нам... мне... надо... Из моего (моего!) тела, игнорируя лед, шагнула Вивьен, оставляя в плену мгновенно потерявшего гибкость доспеха. Оглянувшись через плечо, она поймала мой взгляд; алмазные глаза смотрели почти с сочувствием. - Мне жаль. Сейчас будет больно. Я блокировала раньше, но очень скоро... И пришла боль – не телесная, плотская агония, но духовная мука, двумя вспышками пульсирующей страданием души: словно ткнули двумя факелами в голую кожу. - Два греха, Артур, - донесся до меня тихий голос. – Когда гниль горит прямо в ране – это всегда больно. Сейчас... Милосердный удар в висок отправил меня в нокаут. ...И каким-то образом, даже без сознания, душа продолжала болеть.