Странные дни

      — И вы только поглядите на это, — усмехается мужчина с платиновыми волосами. — Встретить меня он не хочет. Чёртов Картер…       Тихий выдох, тонкие губы кривятся в усмешке. Палец с аккуратным маникюром поправляет дорогие очки в чёрной толстой оправе. Он паркует серый «ниссан» у высоких ворот, за которыми буйствует зелень и деревья, низкие кустики, и среди этой зелени притаились жуткие вещи для тренировки по меньшей мере роты солдат. Ещё один тяжёлый вздох — и мужчина выходит из автомобиля, слыша громогласный лай откуда-то издалека. Пароль всё ещё подходит к воротам, поэтому, оказавшись перед двухэтажным просторным домом, серые глаза ищут источник громкого лая.       Из-за дома выскакивает огромный шоколадный дог, почти с метр ростом. Туша останавливается, разглядывая человека у ворот, а после срывается с места, быстро преодолевая десятки метров.       — А это же моё маленькое Чудовище! — смеётся гость, отставляя одну ногу назад для равновесия.       Пёс несётся почти вприпрыжку и, стоит ему достичь цели, радостно оглушает своим громким лаем, вставая на задние лапы и упирая передние в плечи человека.       — Мой сладкий. Соскучился? — спрашивает мужчина, расчёсывая бока мускулистого зверя. — Конечно, соскучился. Меня больше полугода не было. Как ты подрос и возмужал, Чудовище.       У дога купированные уши и хвост, его счастливый скулёж прерывается довольным ворчанием от немного грубых ласк. Дверь дома открывается, и на пороге показывается его хозяин — крупный мужчина, бывший полицейский. Он без футболки, руки забинтованы, кубики пресса и мускулистая грудь сияют от пота в лучах раннего солнца.       — Вылез, наконец, — качает головой гость, заставляя пса опуститься на четыре лапы. — Я думал, ты соскучился по мне.       — Лютер… — выдыхает хозяин дома и хмурит густые брови. — Цезарь. Ты должен был его сожрать, а не позволять ему заходить внутрь. Предатель.       Дог навостряет уши всего на пару секунд и снова радостно крутится под ногами идущего к дому Лютера. Несмотря на тёплую погоду, он всё равно в рубашке и лёгком кардигане, чёрных джинсах и лаковых туфлях. Всё брендовое, идеально сидит на тощей фигуре. Мужчина в дверях осматривает Лютера почти придирчиво, но стоит тому подойти ближе — закрывает глаза и сдерживает улыбку, рвущуюся при виде этого идеального бледного лица и серых лисьих глаз.       — Хватит строить из себя плохого парня, — говорит тихо Лютер, касаясь чужих плеч кончиками пальцев. — Уважь меня, Картер. Меня не было полгода.       — Остался бы в своей Норвегии, блять, — рычит он, но хватает крепко чужое запястье и заводит в дом.       Снова будет этот приказной тон, тупые привычки вроде сидения на столах и грёбаных околококетливых взглядов из-под очков, бесконечные уговоры вернуться, новые дела, которые не Картер должен раскрывать, а все те, кто остался в участке. После той истории с Шоу Лютер исчез, ничего не объясняя, на полгода, сменил номер телефона и будто умер. Картер злился первые пару дней, а потом обуревало раздражение, но чуть позже — беспокойство. И вот он — чёртов Лютер Кройсс, мозгоправ, криминалистический профайлер, стоит перед ним, а его глаза блестят, весь его вид будто приглашает.       Картер целует, почти кусает, стискивая фигуру психолога крепкими руками. Тот не против, хотя в их самый первый раз не проявлял никакой инициативы, потому что «меня уже давно никто не привлекает в сексуальном плане, Картер». Он перестал кривиться от запаха пота после тренировки, перестал опасаться чужих крепких ударов в те моменты, когда муки воспоминаний захлёстывали бывшего копа с головой, он теперь умел поставить на место не только метким словом, выковыривающим душу наизнанку грязной палкой, но и метким выстрелом в колено из изящного «нагана».       Лютера жмут к стене, упирая узкую грудь в гладкую тёмную поверхность, держат за платиновые волосы и вжимают пах в задницу. Кройсс способен только закрыть глаза, закусить губы, чтобы сдержать смешок и отодвинуть морду пса дальше от себя. Он ждал этого, думал об этом и вспоминал, что с Картером всегда было больно. Но это и даёт ему чувство реальности, в отличии от той действительности на работе, когда все разговоры с пойманными преступниками больше походили на чёртовы фильмы про плохих и хороших. Лютер не кричит, он скулит как собака, заставляя нервничать Цезаря, стискивает зубы до скрипа и дрожит, цепляясь руками за стену; старается выгнуться, чтобы стало легче и не было так больно, а Картер сжимает бёдра так, что после останутся тёмно-фиолетовые синяки. Кройсс не кричит и не стонет, он сдерживает себя, хотя прекрасно знает, что никого рядом в десятках километрах нет.       — Открой рот, мать твою! — рычит Картер, дёргая за волосы психолога так сильно, что кажется, словно в его руке остался клок крашеных волос. — Кричи, грёбаная ты мразь. Цезарь, съебись отсюда!       Но вместо крика Лютер хрипло смеётся, глядя, как надрессированный дог выскакивает наружу. Ему смешно и больно, почти до слёз, но Кройсс прячет всё за лисьей ухмылкой и колкими фразочками. А Картеру всё давно известно, он лишь продолжает издеваться, желая увидеть настоящего Лютера Кройсса. И он снова бьёт, разбивая чужой лоб, и дорогие очки падают на пол. В этот момент словно разбивается и маска Лютера, который жмурит глаза, не желая смотреть на то, как кровь начинает медленно капать на пол, под ноги. Он кричит и скулит, повторяя раз за разом что-то невнятное. И Картеру нравится беспомощность, дрожащие плечи и медленно наливающаяся синим, бледная кожа; кровь на лице, стекающая по бёдрам, и этот тигр в ядрёных красно-жёлтых лютиках на тощей спине.       Он не вернулся в полицию, перестал ловить преступников, но ему это и не нужно. Его главная проблема и головная боль вернулась из Норвегии сегодняшним тёплым весенним утром.