Воздушная тревога

      Упал на колени, на прожигающий до костей песок. Горящие склады за его спиной затянули мир вокруг непроницаемыми клубами дыма. Пот лил за воротник, сбегал горячими потоками по спине, заливал глаза, безжалостно ел разгоряченную кожу.       Он ничего не чувствовал, кроме этого жара и пота, — ни раны в боку, ни запаха пороха и гари, ни звуков. Тишина была абсолютная, близкая к вакууму. В этой тишине ещё что-то взрывалось, где-то стреляли, кричали и бежали, но ему не слышно было даже собственное тяжёлое, сбитое дымом и гарью дыхание. Отнял руку от раны, не ощутив боли, липкими онемевшими пальцами нащупал и не с первого раза рванул ленту дымовой шашки. Секунда. Работай, сука.       Оранжевый дым поднялся яркой полосой, выбился из столбов черного и белого, закрывших небо и его от этого неба. Его найдут, его заметят. Главное теперь, чтобы заметили свои. Удержать картонный тубус не удалось — выскользнул из пальцев, упал на неожиданно близкую землю. Жданов почувствовал всем телом очередной взрыв, песок забился в рот, в нос и глаза, за воротник и в рукава. Везде был треклятый ненавистный песок, везде был дым. Андрей изо всех сил прижал к себе винтовку и отключился.       Жданов очнулся, когда чьи-то руки втаскивали его на борт вертушки, в спешке больно ударяя о металл. Проступили звуки — очень далеко и невнятно — грохот лопастей и голос Чекиста. Не нужно было вслушиваться, чтобы понимать, как отчаянно Ромка сейчас матерится. Кайман-2, вертолётчик, закинул внутрь ноги Андрея, швырнул следом его винторез и запрыгнул в правую чашку. Накренившись, вертушка оторвалась от земли.       Перед глазами Жданова всё снова стало единым бурым пятном. За секунду до беспамятства Малиновский подтянул друга по горячей обшивке, затормошил.       — Грифон! Грифон, очнись! Ты слышишь меня? Чёрт бы тебя побрал, открой рот, скотина!       Обжигающий спирт потёк в глотку, Андрей закашлялся и открыл глаза. Проглотил горькую жидкость, сфокусировался на лице друга, тяжело задышал. Сознание насильно вернулось и теперь поддерживалось только бешено пульсирующим в венах адреналином. Горло, обоженное спиртом, болело.       — Живы?! — заорал Жданов, с трудом перекрикивая лопасти. Язык был внезапно большим и неповоротливым, а голос — сиплым то ли от спирта, то ли от дыма. Слышал он всё ещё хреново, видел тоже.       — Если долетим! — крикнул в ответ Рома и добавил:        — Тебя контузило!       — Я в курсе, Чекист, спасибо!       Они заржали, кривясь от боли. Жара, вечная, ненавистная жара под шестьдесят раскалила машину, и только в открытый люк лопасти гнали условно холодный воздух. Андрей чуть повернул голову, чтобы этот благодатный ветерок дул в лицо. Он с трудом стянул скользкими заскорузлыми пальцами удерживающую отросшие волосы косынку.       У Романа была прострелена рука — почти не слушалась, но Жданову повезло еще меньше — до того, как он нарвался на взрывную волну, осколок пропорол ему бок. Или это случилось одновременно, Грифон уже не помнил. Чекист, как мог, держал его голову, о рукав раненой руки вытирал размоченную потом гарь со своего лица. Дотянуть, не нахватать брюхом пуль — да и ладно. Задание они выполнили, они сегодня молодцы. Они подняли на воздух все четыре склада с наркотой, и это, надо признаться, звучало здорово.       — Ничего, Грифончик, потерпи, — орал Ромка, — щас тебя подлатают!..       Андрей не отвечал. Чекист запрокинул к себе безвольную голову друга и выматерился — Грифон снова потерял сознание. Из раны, наспех заткнутой тряпкой, текла на раскалённое железо машины кровь предательского алого цвета.